Вертикальный барак. Бобриков

ЖАБОНЯН: Ой, ну мы с вами разговариваем, как-будто в домино играем!

БОБРИКОВ: Все же лучше, чем в начале.

ЖАБОНЯН: Ну вы извините, клиент нынче нервный пошёл, на меня наслоили свои тягостные эмоции… А осадочек свой крендельком заешьте.

БОБРИКОВ: Осадочек выветрился. Забыли!

ЖАБОНЯН: Сейчас до вас такой шумный персонаж был…

БОБРИКОВ: Не тот ли, что на скорой уехал?… С блаженной миной.

ЖАБОНЯН: Да что вы, это навряд ли. (Смеётся).

БОБРИКОВ: Вы знаете, хотелось бы как-то по-быстрому обкашлять все стандартные условия, чирикнуть незатейливую подпись, отгрузить рваное бабло и въехать в шикарнейший эконом!

ЖАБОНЯН: Не вижу препятствий! Это как раз, то самое предложение, от которого нельзя отказаться. Либо подпись в договоре, либо мозги на договоре! (Смеётся).

БОБРИКОВ: … (Растеряно, не зная, что сказать, пытаясь собраться с мыслями). Я не разделяю вашей иронии, наверное это очень забавно, смешно и познавательно, но… Я, ведь, честно говоря, не поржать сюда пришёл.

ЖАБОНЯН: Да шучу я, что же вы серьезный такой, как мешок картошки! Вроде не министр, а обычный почётный гражданин, труженик и… Ой, а кто это там за дверью прячется?

БОБРИКОВ: А, это сын мой, любимый-единственный, Лукреций!

ЖАБОНЯН: Ну, иди, Лукреций, тётя конфетку даст!

БОБРИКОВ: Заходи, раз заглядываешь!

ЛУКРЕЦИЙ: Здраствуйте! (Заходит, хромает).

ЖАБОНЯН: Здравствуй малыш! Ой! У тебя ножка болит?!

Лукреций доверчиво кивает головой и застенчиво, хромая проходит в офис и садится на кожаный диван.

БОБРИКОВ: Временные трудности!

ЖАБОНЯН: Господи, а что же он у вас так легко одет!

БОБРИКОВ: Аномальный ноябрь – тепло! Да и закалённый он у меня, с детства!

Жабонян, ввиду его дефекта речи, так и не поняла: то ли он имел ввиду «аномальный ноябрь», то ли «а нормальный ноябрь», но переспрашивать не стала.

ЖАБОНЯН: Ну да, декабрь месяц уже к носу прилип! А сейчас – не детство?

БОБРИКОВ: Он у меня уже взрослый мужик!

ЖАБОНЯН: В 8 лет?

БОБРИКОВ: Да 9 с половиной уже, говорю ж мужик!

ЖАБОНЯН: Вы бы со своими недовоплащёнными целями, которые переносите на своих детей… Вобщем… Обратитесь к товарищу-психологу, он знает как работать над абсурдными идеями.

БОБРИКОВ: Спасибо за совет, я сам себе психолог. Разберусь как-нибудь сам, без посторонней помощи. Не советуйте, что мне делать и я не скажу куда вам проваливать. Давайте, уже вернёмся к нашим делам, как-то несколько отвлеклись, вам не кажется?!

ЖАБОНЯН: Да ладно уж, материнский инстинкт с постабортным синдромом.

БОБРИКОВ: Понимаю!

ЖАБОНЯН: Да ничего вы не понимаете!

БОБРИКОВ: Ну естественно не рожал и даже, представьте себе, аборт не делал, ну я вас, как человек понимаю, простите, не как мамочка-абортница, да и всё это больше ради приличия говорится, вы же понимаете.

ЖАБОНЯН: Да, конечно, эмоции опять эмоции…

(Обращается к Лукрецию). Малыш, попей чай, конфеты покушай.

(Обращается к Бобрикову). Ему ведь можно? Аллергии у него нет?

БОБРИКОВ: Можно. Уплетает дома по трёхлитровой банке облепихового варенья с марципаном, не боясь схлопотать аллергию. Хотя он и не знает, что это такое, а мы, в свою очередь с моей ненаглядной супругой, как заботливые родители запаслись супрастином, на разный случай.

ЖАБОНЯН: Что ж похвально, ответственные и заботливые родители это редкость в наше время. Лукреций, хочешь порисуй, вон какие фломастеры, а мы с папой твоим о делах поговорим.

Лукреций застенчиво кивает головой и улыбается.

БОБРИКОВ: Я человек простой-рабочий, неприхотливый в быту – вынужденный аскет, не продавший себя за мнимые статусы и фальшивые ранги, дешёвые понты и сладкую, циничную, лживую жизнь. Нам что-нибудь тупо попроще, да желательно подешевле, но не совсем чтобы ущербный вариант, а хороший без излишних выкрутасов. За архитектурный код строго спрашивать не буду! Двушка средней потёртости нас бы вполне устроила.

ЖАБОНЯН: Вы наверное лофт имеете в виду?

БОБРИКОВ: Да. Как у нас на убогой заводской слесарне. Да, сейчас любую обветшалую заброшку лофтом обозвать можно. А вообще у меня есть один очень грубый индикатор – он же очень хороший лайфхак: если в лифте, извиняюсь за просторечье, не насрато, то дом можно считать образцово-показательным и снова повторюсь, у меня к этой жизни не высокие требования.

ЖАБОНЯН: Превосходно, значит наш эконом вам зайдёт, как бизнес-класс! Прекрасная коридорная система, привычная жителям малосемеек, гостинок и дешёвых гостиниц, спасибо старому наследию. Старое помещение в старой промзоне не рухнуло, а значит отстояло своё право на вторую жизнь. Благодаря кабинетной системе старого административного здания нам удалось чудеснейшим образом реставрировать здание и реинкарнировать его в жилой фонд. Дёшево и сердито! Всё как вы любите!

БОБРИКОВ: Всё как мы любим!

ЖАБОНЯН: Ну вот и ладушки, значит договоримся!

Бобриков прожил всю свою суровую серую жизнь в послевоенной, еще не «ободранной», сталинской застройке с помпезными колоннами и нелепой причудливой лепниной. В условиях низкой культурной плотности, где основными достопримечательностями являлись разбитый асфальт у «родового гнезда» и мусор вперемешку с валяющимися бичами и всё это, как часть инфраструктуры. Быт определяет сознание, а затем сознание определяет быт и для кого-то это – карусель, а кто-то по редкой случайности имеет шанс вырваться из этой пучины.

Счастливым собственником антикварного жилья он стал во времена политических и социальных трансформаций, путём повальной полумошеннической приватизации, которая впоследствии сильно расслоила общество. Не то, что бы он был ветераном квартирных войн, но остальные наследники внятно не выразили свои права унаследования, видимо по причине их ранней самостоятельности и отсутствия всякой вязкой заботы к их предкам, пассивно устранились имея более свежие сталинки, хрущёвки и брежневки, поэтому он приватизировал старую сталинку и дачу у родника на себя.

Ну а в наши интересные дни, видавший виды трухлявый склеп не скромно рушился на глазах и ведь, дом до сих пор не был признан аварийным. Обычное дело! Михуилу не пришлось расчитывать на мощную всеобъятную государственную поддержку и поэтому он пошёл по проторенной дорожке: продал себя в ещё большее рабство с последними потрохами, первому попавшемуся на глаза, кровожадному банку. Теперь он мог расчитывать на новую халупу, жалко, было старый отчий дом. Домик то был хороший, только древний, а ещё сырой гнилой вонючий и заплесневелый, старая чёрная плесень очень сильно намекала на нежилое помещение.

Причудливая лепнина ревностно сохраняла атмосферу типичной старорежимной пэгэтэшки, вводя в гипноз и замедляя жизненный ритм. Вычурные архитектурные шедевры полузабытой эпохи, с вонючими подъездами, густо сдобренными окурками и щедро приправленными плевками – маргинальный культурный код, если хотите, настойчиво указывали на вектор деградации. Но, вот, что удивительно, в таких убитых вонючих подъездах висят картины, всё по принципу – «С накрашенными губами и немытой шеей!».

В том мире, где все против всех, напротив горбатого фонаря освещения, на заблёванной, сильно скользкой придворовой «арене», ежесуточно происходил жестокий естественный отбор. Бобриков, став невольным свидетелем бытовых убийств, как-то быстро очерствел и состарился, сильно упрочнившись в сознании того, что: «Жизнь отвратна и не стоит даже ломанного гроша!». Ценность человеческой жизни в условиях размытых границ вседозволенности, как ни крути, всегда стремится к нулю. В таких местах: сначала пытаются взаимно растерзать, растоптать, убить и уничтожить, а потом, в случае обоюдной удачи, слегка недобитые туловища братаются, перепачканные грязью и кровью, душа друг-друга взаимными объятиями, сильно забухивая столь значимое событие, затем уже в объятиях алкогольной комы греют землю.

В ужасно нестабильной обстановке нельзя планировать и созидать, но адски плодиться… Как бы это было не парадоксально… Тут, уж сам Бог велел! В таких местах целые выводки – это норма! Вот, обычные крысы, к примеру, усиленно плодяться в сложных условиях, дабы популяция не завершила своё существование, так распорядился главный небесный программист, вбив защитный инстинктивный код в начинку тушке… Ну а здесь, на грешных просторах, видимо с изменением правил в социальных играх, поменялись и стратегии, теперь чтобы не работать совершенно не притязательному гражданину, с довольно-таки скудными способностями, нужно всего лишь неожиданно родить и смело жить-пить на пособие. Ребёнок растёт – родительская обязанность выполняется. Зачем изнурительно работать каждый день, когда можно от одного до, скажем, десяти раз родить – бизнес схема на всю тусклую жизнь!

Михуил выживал в окружении страшного колорита, вокруг мрачных убогих жестяных сараев и шифернокирпичных хрущоб, вводящих в состояние изрядно клинической депрессии и провоцирующих на хроническое беспробудно-коматозное пьянство. Но будучи человеком сильно стеснённым неудобными обстоятельствами, само-собой, ко всему прочему имеющим скудные возможности и жалкие средства к существованию, покорно принимал всё происходящее с ним, как расплату. Расплату за грехи всех ненавистных, хоть и его кровных предков и возможно его собственных грешков в неизвестных ему прошлых жизнях.