История любовная

– Ах, чумовая… кого люблю!… – шептала она, смеясь, – мальчика совсем, молоденького, светленького… – терлась она щекой. – меду, что ли, я много выпила, голова у меня дурная…

Я обнимал ее голову и не мог ничего сказать. Она вывернулась лицом, взглянула на меня туманным взглядом, словно глядела издалека, смеясь, уронила голову и стала Целовать мне руки…

– Ах, я глупая… ужасть счастливая… Я видел ее розовую шею с желобочком, по которому светло золотилось. И стал целовать ей шею. Она мягко поймала мои губы…

– Любишь?… никогда не разлюбишь?…

– Никогда… А ты?… Я страшно в тебя влюбился, помнишь… стояла в зале, в синей кофточке?. прыгала ты тогда!…

– Ах, помню… миленький…

– И когда умывалась, в голубом лифчике…

– Давно уж примечала… подсматривал все за мной! Всегда мужчины антересуются…

– Надо, Паша… ин-тересуются! – целуя, поправил я.

– Ну, ин-тирисуются… – прошептала она покорно.

– Ты очень умная, Паша… ты сразу сделаешься образованной! Ты, Паша… – я посмотрел на нее подольше, – настоящая женщина! Красивая женщина…

– Нет, нет… – сказала она испуганно, – девушка я еще… вот тебе крест!… девушка я совсем!…

И она часто закрестилась, а глаза умоляюще смотрели. Восторг охватил меня.

– Ты… девушка, да, я знаю… но ты… моя женщина! Я мужчина, а ты жен-щина… моя!

– Миленькая твоя, – шепнула она нежно, – первенькая твоя буду… только твоя… А ты мой, первенький… Когда еще я!… в Скокове у нас барчуки верхами катались… офицера! Думала, прынцы какие… никогда такого не полюбишь! А вот… со мной теперь!…

И стала целовать мне руки.

– Ах, напиши по-печатному, покрупней только, хорошо?… – просила она, поставив мне на колени локти. – Я сама стишки почитаю! Ты меня обучи писать? Я сразу выучусь, я смышленая…

– Я теперь тебе много напишу! – восторженно шептал я.

– А эти не умею, крючочками!… Я сейчас… Только отворотитесь… отвернись… – поправилась она смущенно, – за лифчиком они… Нет, вы не смотрите…

Она отошла и отвернулась. Я слышал, как звякали крючочки, и думал: за лифчиком у нее!…

Она возилась, а сама следила через плечо, гляжу ли.

– Ишь, как измялись, тепленькие стали… Бегала, а все думалось… стишок у меня любовный!

Она отдала мне бумажку и, забывшись, стала застегиваться передо мною. Пахло от нее духами. Меня потянуло к ней, и я тронул ее за кофточку…

– Паша…

Она шатнулась и подняла ладони:

– Нет, не балуй… не надо этого… ей-Богу, не надо, миленький!… Она умоляюще шептала. Глаза ее потемнели и стали больше.

– Ты, Паша… красавица… я хочу только… – шептал я страстно, – какая ты… красивая…

Она пятилась от меня, не сводя глаз, прикрывая руками кофточку.

– Миленький, не надо… спите…

В зеленоватой тени от абажура белели ее зубки. Вдруг она повернулась к двери…

– Кличут?… И пропала.

Я выбежал за нею. Слышал, как добежала она до своей комнатки, к чуланам, как щелкнул крючок за дверью…

Я долго слушал. Пробили часы внизу, кукушка прокуковала. «Па-ша!…» – сказал я вздохом и страстно поцеловал воздух. Рыжий терся у моих ног. Я схватил и нежно помял его. Потом долго ходил по комнате. Губы мои горели, обметались. Я вспоминал, как она смотрела, как втягивала мои губы, прижималась к моим коленям. Какое неземное счастье!… Я слышал ее духи, сладкое монпансье из «уточки». В комнате пахло Пашей, розовой ее кофточкой, ее дыханьем…

Я бегал из угла в угол. Стоял у окна, глядел на звезды. Они говорили мне. «Да, ты ужасно счастлив!» Пахло чудесно тополями. Милые мои звездочки! Я дернул ветку, и звезды замерцали. Боже мой, до чего я счастлив! Я бил по лицу листочками. Пахло как будто Пашей, ее дыханьем.

Я увидал смятую бумажку. Мои стихи! И нежно поцеловал ее… Пахло Пашей! Я развернул бумажку. Буквы на ней размазались. Весь день бегала она с бумажкой!…

…Пойти и постучаться? Можно пробраться в сени и постучать в окошко. Окошко выставлено у ней… Дверь у нее скрипит и крючок щелкает, – она непременно забоится! Сени с другого бока, и я подойду неслышно. И посидим тихо у окошка!…

Я снял сапоги и тихо прокрался коридором. Страшно скрипели половицы. Сейчас услышат!… В стекле чернелось. Я узнал Рыжего. Он попал между рамами, – должно быть, провалился, хотел убежать в окошко. Он увидал меня и замяукал. Негодный… пожалуй, перебудит!… И тут мелькнуло: надо захлопнуть форточку, можно сказать, что кот мяукал… и потому я вышел!…

Я прикрыл форточку и тихо пробрался в сени. Галерея-сени тянулась коридором. Стояли сундуки и шкафы. И между ними, в самом конце – окошко. Оно светилось!…

Меня охватило дрожью, и ослабели ноги. Подумал: «Сейчас увижу…»

«А если она раздета?…» И стало страшно. «Нет, – сказал я себе, – она увидит… это низость!»

Я постоял, подумал… Окно погасло.

«Стукнуть?…»

И тут я понял, что не могу и стукнуть: подумает, что подглядывал в окошко, не поверит.

Это меня сдержало, я не стукнул.

Я поцеловал воздух и прошептал нежно: «Паша!…»

«И Дон-Кихот бы ни за что не стукнул! А Женька бы наверно стукнул! Мы любим идеально с Пашей… Я объясню ей, что значит идеально».

Мысли меня томили. Я вспомнил, что скоро дача… Пашу могут оставить убирать квартиру! Последний экзамен 28 мая, а уедут 20-го. Останусь с Пашей… один в квартире… Я даже задохнулся. Но это же грязное вожделение?! Меня охватило страхом. Экзамены!… Я упал на колени и стал молиться. Молился и об экзаменах, и чтобы любила меня Паша, и чтобы Пречистая сохранила меня от искушений. Лампадка освещала ее грустный и кроткий лик. Показалось, что так похоже, когда Паша печально смотрит, задумается с иголкой.

Ночь я провел тревожно. Снилось, будто Женька схватил подснежники и вышвырнул их в окошко. От этого я проснулся. «А где подснежники?…» Помнил – они валялись! Я сам их швырнул об печку. «Ах, целовались с Пашей!… Подснежники в стакане!»

Я соскочил с кровати. Сверкали звезды. В открытое окошко дуло. Какая свежесть! Я сел на подоконник, слушал. Чудесно петухи кричали! Подснежники чернелись пышно. Я их погладил, словно лаская Пашу. Милые мои цветики!…

Сон повалил меня.