Наши послали!

– Не беспокойтесь, гражданин; денег я не возьму.

– Так, по крайней мере, позвольте предложить вам… хоть завтрак… ну, стакан вина… что-нибудь…

– От этого я не откажусь, – промолвил старик после небольшого молчания. – Я вот второй день почитай что не ел.

Гервег тотчас услал гарсона за завтраком, а пока попросил своего гостя присесть. Тот тяжко опустился на стул, положил обе ладони на колени и потупился…

Гервег принялся его расспрашивать… но старик отвечал неохотно, угрюмым тоном: видно было, что он устал сильно – а впрочем, ни волнения никакого не ощущал, ни страха, – и на все махнул рукой. Да и беседа с «буржуа» была ему не по вкусу. За завтраком он, однако, несколько оживился. Сперва ел и пил с жадностью, а потом понемногу стал разговаривать.

– Мы в феврале, – так рассуждал он, – обещали временному правительству, что будем ждать три месяца; вот они прошли, эти месяцы, а нужда все та же; еще больше. Временное правительство обмануло нас: обещало много – и ничего не сдержало. Ничего не сделало для работников. Деньги мы все свои проели, работы нет никакой, дела стали. Вот тебе и республика! Ну, мы и решились, все равно пропадать!

– Но позвольте, – заметил было Гервег, – какую вы могли ожидать пользу от такого безумного восстания?

– Все равно пропадать, – повторил старик. Он тщательно утер губы, сложил салфетку, поблагодарил и приподнялся.

– Вы уходите? – воскликнул Гервег.

– Да. Мне надо к нашим. Чего мне здесь оставаться!

– Да ведь вас на возвратном пути наверное задержат и, быть может, в самом деле расстреляют!

– Быть может. Так что ж из этого? Пока жив, надо самому хлеб для семьи доставать, а как его доставать-то?! – А коли убьют, сирот наши люди не оставят без призрения. Прощайте, гражданин!

– Скажите мне ваше имя, по крайней мере! Я желаю знать, как зовут того, кто так много для меня сделал!

– Мое имя вам совсем не нужно знать. Правду сказать, то, что я сделал, я сделал не для вас, а наши приказали. Прощайте.

Так старик и ушел, сопровождаемый гарсоном.

* * *

В тот же день восстание было окончательно подавлено. Как только проезд стал свободен, Гервег по оставленному адресу отыскал женщину, приютившую его сынишку. Ее муж и сын были захвачены в плен; другой сын погиб на баррикаде; племянника расстреляли. Она тоже отказалась от денег; но, указавши на бегавших по комнате двух девочек, дочерей ее убитого сына, промолвила:

– Если мне когда-нибудь придется попросить что-нибудь для этих, так пусть мальчик ваш вспомнит о них.

Участь старика, посетившего Гервега, осталась неизвестной. Нельзя было не подивиться его поступку, той бессознательной, почти величавой простоте, с которой он совершил его. Ему, очевидно, и в голову не приходило, что он сделал нечто необыкновенное, собою пожертвовал. Но нельзя также не дивиться и тем людям, которые его послали, которые в самом пылу и развале отчаянной битвы могли вспомнить о душевной тревоге незнакомого им «буржуа» и позаботились о том, чтобы его успокоить. Подобные им люди, правда двадцать два года спустя, жгли Париж и расстреливали заложников; но кто хоть немного знает сердце человеческое – не смутится этими противоречиями.

notes

Примечания

1

сбор (фр.)

2

улицу Шахматной доски (фр.)

3

«Да здравствует республика!» (фр.)

4

«Да здравствует национальная гвардия!» (фр.)

5

«Это уж слишком!» (фр.)