История села Мотовилово. Тетрадь 14

За неделю до Покрова, в Воскресенье, Василий Ефимович с Любовью Михайловной ещё с вечера стали собираться и хлопотать о поездке в город на базар. На базаре и в магазинах надо было многое что-либо приобрести к Манькиной свадьбе сродни закусок, а также и к Минькину отделу, ведь и ему на новоселье-то спонадобится немало разной хозяйственной утвари: горшков, чугунов, ухватьев.

– Ваньк, бери листок бумаги, карандаш в руки и пиши, а я буду тебе диктовать, чего надобно купить, а то без записи-то, бегая по базару-то, забудешь, – приказал отец Ваньке. – Пиши: перво-наперво, колбасы на закуску, пять кило; рыбы: сазана и леща с селёдкой, килов десять; кренделей связку, конфет с пряниками кила по два. Да бишь, арбуза не забудь, запиши штуки три, семечек с полпуда. Ну, а для Минькина новоселья напиши: два чугуна, чашек, ложек, солоницу не забудь, ухватов два, и сковородник с кочергой!

Ночью в Арзамас выехали рано: в час ночи, с тем расчётом, чтобы в город приехать с рассветом, ведь осенний-то день не долог, а надо везде успеть побывать, и что надо закупить. Санька в это время ещё гулял: наслаждался в любезных похождениях с Наташкой. Вдруг до Санькина слуха донёсся приглушенный расстоянием, тревожный крик, просящий о помощи, с диким воплем: «Горим!». «Ох, где-то горит», – тревожно произнёс Санька и, оставив Наташку, бросился по задам, напрямик домов по берегу озера, по направлению дикого крика. Саньку окутывала ночная темень, слегка озарённая разгоравшимся пожаром. Санька ястребом перескочил через плетень чьего-то огорода, попавшегося ему на пути, и что есть сил побежал в Щегалев к загорающемуся дому. «Галка» горящего клока соломы, подхваченная ветерком, коварно упала возле кучи соломы, сложенной позади двора Матвеечего дома. Не дав разгореться огню, и превратиться ему в пожар, Санька, сняв с ноги калошу, зачерпнул ею воды в озере, живо залил огонь. Подбегая к загоравшемуся дому, Санька видит, как из разбитого окна задней избы вымахнуло рыжеватое пламя. Оно настойчиво стало подбираться к карнизу: огненные языки пробовательно принялись облизывать карнизные доски. Какая-то баба тревожно и судорожно мельтешилась у окна передней избы, сумасбродно забарабанила в окно и неистово заорала: «Караул! Горите!». С испугу и спросонья баба-хозяйка взбешённо заметалась по избе, не зная, что делать. Она бросилась к зыбке и, схватив из неё ребёнка, кинулась к окну, из которого Санька успел выломать раму. В ужасе, очумело выпучив глаза, испуганно широко и косо распялив рот, она с диким криком и визгом стала вылезать из горящей избы. Подол её ночной рубахи, зацепившийся за гвоздь, располосовался надвое: оголилось бело-розовое крепкое и тугое тело. По чердакам и соломенным крышам бушует всепожирающий огонь, захватив в свои объятия и смежный с горящим домом дом соседний с его надворными постройками. Тревожно и судорожно забалабанили в набат… «Воды-ы-ы-ы!» – дико взревел Санька и, выхватив ведро набегу у спешившей бабы к пожарищу с ведром воды, он выплеснул воду на пламя огня, прилепившегося к раскалённому забору третьего дома, находящегося от пожара через пробел. Народу набежало много, звеня колокольчиками, примчалась и пожарная машина. И Санька Лунькин, моментально размотав шланг, бросился со стволом укрощать пожар. А огонь все бушует и бушует. Небольшая шапка горящей соломы, подхваченная вихревой струёй, которые обычно разыгрываются на пожаре, осев на соломенную крышу двора, находящегося через четыре дома от пожара, плотно прилипла к соломе, и пошёл играть огонь, и пошло хозяйничать всепожирающее пламя.

Подъезжая к Ломовке, от нахлынувшей на все тело какой-то неловкости и тревоги, Василий Ефимович внезапно оглянулся назад. Завидев зарево над своим селом, он с тревогой в голосе вскрикнул:

– Эх, горит у нас в Мотовилове!

– Эх, чай уж не наш дом! – встревожилась и Любовь Михайловна, пугливо вглядываясь в зарево.

– Я сейчас распрягу вон у крайнего дома и верхом помчу туда – узнаю, а ты здесь с телегой оставайся! – проговорил Василий Ефимович, подгоняя лошадь к крайней ломовской избе.

Он торопливо выпряг Серого из телеги, вскочил на него верхом и с места галопом помчался в Мотовилово. Подъезжая к селу и видя, что пожар с краю села – в Жигулях, Василий Ефимович сбавил лошади бег и рысцой подскакал к самому пожару. Около пожарища под треск и гул ещё слышны визг, стон, оханье, тревога и смятенье. У догорающей избы с ребёнком на руках с причетами выла баба, видимо, хозяйка этого пепелища; подойдя к ней и, видимо, только сейчас осознав случившееся, взвыл и мужик, видимо, муж этой бабы и хозяин огарышей, оставшихся им от пожара. Губы старухи, стоявшей около дороги у мазанки, судорожно трясутся, беззвучно шепча молитву. Видит отец, как в сероватой ночной полутьме около пожарища белой бабочкой порхает кремовая рубаха сына Саньки. Санька, помогая мужикам тушить пожар, всюду толмошился среди толпы: то качая на пожарной машине, то тяня за багор, роняя стену горевшей избы, то залезая на крышу двора, веником брызгая воду из ведра, не давая огню притулиться к соломе, то сидя и заливая огонь уже на горевшей крыше. Конечно, сидеть на горевшей крыше опасно: достаточно одного неосторожного человеческого вступа, и вся система перекрытия крыши рухнет в огненное пекло, а из него выбраться живым – большое счастье!

Пожар стал постепенно стихать, огонь затухать, зарево стало блекнуть. Видя, что пожар вдалеке от своего дома, Василий Ефимович снова ускакал в Ломовку, где его тревожно поджидала Любовь Михайловна.

– Ну, где горит-то?!

– В Шегалеве, в Жигулях, вот отсюда с краю! – ответил Василий, запрягая Серого.

Огонь на пожаре стал совсем утихать, опасность разгорания пожара миновала. В стороне, около сваленного в кучу домашнего скарба, куда столпились мужики, натрудившись на тушении, отдыхали. К мужикам, развесив уши и полуразинув рты, присоединились и парни: любители послушать «скромные» мужичьи рассказы. Девки овечьим гуртом собрались поодаль, воспользовавшись полутемнотой, втихомолку их пощипывали парни-женихи, от приятной щекотки девки звонко визжали. На пожар сбегаются кто зачем: кто самоотверженно тушить, кто только поглядеть, как горит, кто покурить и понюхать табачного дымку (а он на пожаре особо ароматен), а парни с девками – чтобы повидаться.

– Воры хоть стены да оставляют, а пожар все метёт! Все подчистую подбирает! Собравшиеся кучей мужики и бабы, рассуждая о пожаре, ведут такой разговор:

– Хотя бог не без милости: вон у Петра – дом со двором натло сгорели, а сарай с баней остались! – вклинилась в общий разговор Дарья Федотова.

– Как-никак, а с огнём шутки плохи: за каких-нибудь час с лишним, а двенадцать домов как корова языком слизнула! – с сожалением произнёс Михаил Максимович.

– Да, двенадцать добротных домов, как и не бывало! – поддержал его и Иван Фёдоров.

– Не знай, от чего загорелось-то? – поинтересовалась о причине пожара Стефанида.

– Да бают от курева! – осведомила её Дарья.

– А по-моему, поджог, какой дурак во втором часу ночи на двор с огнём ходит, ведь загорелось-то во дворе, значит явный факт: подожгли, да и все тут! – горячился Иван.

– А кто это мог сделать, поджечь-то? Ведь этими пожарами людей в разор разоряют, – сожалела к людям Стефанида.

– Найдутся такие хахали. Нынче не бывало: народ стал отбойный, совести нет, бога не боятся!

– Не знай, штрахованы были дома-то или у некоторых нет? – с любопытством высказался Иван.

– Не знай! Если заштраховано, то туда-сюда: сгоревшим мужикам с полгоря, а если нет, то трудно построиться-то! – высказался на эту тему Михаил.

Тут присутствующий Санька Савельев даже счёл продекламировать стишок на эту тему:

Хотел Егор застраховаться,

Чтобы с лихой бедой не знаться.

Но лодыри «авось-небось»

Ему шептали: «брось да брось!»

И их послушался Егор,

Не страховал ни скот, ни двор.

Пришла беда к Егору в дом,

Сгорел весь двор с его добром!

«Авось-небось» – простыл их след,

От них в беде помоги нет…

Чтобы с бедой такой не знаться,

Скорее надо страховаться!

– Вот это правильно! – дружно поддержали мужики Саньку.

– С этим пожаром мы нынче так умаялись, и на волос не уснули! – высказалась в толпе чья-то баба.

– А я только было хотел подладиться к своей бабе и сообразить насчёт того. Как бы сыграть с ней «в свои козыри», как вдруг забалабанили в набатный колокол. Я вскочил и тилялся на улицу. Второпях-то и штаны забыл надеть: вот так и прилягал сюда в одних подштанниках! – вынырнув из густоты толпы на простор, возвестил мужикам Николай Ершов, как обычно любивший рассказать в каком положении, его застают удары в набат, тревожно извещающие о пожаре.

– Ну а как насчёт твоих козырей-то? – поинтересовался у Николая Максимыч.

– Тут уж не до этого: тот подходящий момент так и пропал ни за бабочку! – под общий весёлый смех объяснил Николай, лукаво подмигивая в толпу, сладко прищёлкивая языком.

– Я на пожар-то прибежал чуть ли не первым: сзади двора горит, а я хозяев едва достучался. А покуда я их будил, двор уже совсем принялся: полдвора сразу огнём объяло! Корову едва выгнал!

– Я выломал раму, впрыгнул в окно, а в избе-то темнотища, хоть глаз выколи! Слышу где-то ребёнок плачет, я давай руками шарить. А он с испугу-то забрался в угол под кроватью, и найди его там. Едва я его нащупал, под кроватью-то и выволок оттуда, и с ним махить из окошка-то, а дом-то уж весь огнём обняло! – рассказывал Санька в передышке, подойдя к артели девок, стирая с лица сажу рукавом измазанной в копоти кремовой рубахи.

– Саньк, видишь, как грачи-то обеспокоенно летают над своими гнёздами-то: хоть и молчком порхают над пожарищем, а видно, горестно плачут, как ни говори, а их гнезда-то тоже в опасности, того гляди к ним пламя подберётся.

А подвозчики воды воду подвозить на пожар все ещё не прекращали. Встревоженные криком и пожарищем лошади беспокойно пряли ушами: не хотели стоять смирно, пока наборщики рукавом насоса выкачивали из лагуна воду. Перетаптываясь с ноги на ногу, лошади безудержно рвались с места: огонь и народное смятенье баламутили их. Они судорожно дрожали всем телом. Санька Круглов, привёзший очередной лагун воды и стоя сзади его, с натужью натянул вожжи, едва удерживая взбеленившуюся от тревоги лошадь. Лошадь, косо угнув голову к самому хомуту, оскалив зубы из взнузданного рта, неудержимо попёрла на толпу девок. Перепуганные девки с визгом бросились врассыпную, уступая беспокойной лошади дорогу.

– Тпру-у-у! Леший! – сдерживая, орал Санька на лошадь.

– А мы только было улеглись спать, как кто-то по-дурацки загрохал в окошко! – слышался из бабьей толпы чей-то говорок в рассказе о том, кого в каком положении застал пожар.

На другой день вечером, гуляя, Санька рассказывал девкам о вчерашнем пожаре:

– Под тревожный звон набата бегу на пожар по берегу озера вдоль заборов. Гляжу, а оттуда, с пожарища, огненная «галка» летит. И надо же ей на соломенную крышу Матвеичева двора упасть-жмякнуться. Ну, думаю, если не затушить «галку», гореть Матвеичевым вместе с Лаптевыми и Мироновыми. Я, долго не раздумывая, снял с ноги калошину, зачерпнул в пруду воды и плёсь на огонь-то: он зашипел, как обозлённый гусь, пошипел-пошипел и заглох. А то бы гореть этим трём домам, это уж как пить дать!

Причины возникновения опустошительного пожара бывают разные. Неосторожность с огнём, курение, детская шалость, убожество построек с неисправными дымоходами и трубами, солома, теснота построек, летняя сушь, ветер, отсутствие эффективных средств тушения огня и поджог! Последняя причина возникновения пожара – преднамеренный поджог с лишением по злу является самым диким, самым отвратительным видом лишения. Человек, затаивший на кого-то злобу, решается на поджог чужого дома – жилья целой семьи, а с этим домом сгорают и соседние дома, и ни в чем не повинные люди целыми семьями лишаются крова над головой и всего домашнего скарба и утвари. В поджоге на этом пожаре заподозрили Яшку Дуракова.