История села Мотовилово. Дневник. Тетрадь 13

Отпраздновав Пасху, после Радоницы, на Фоминой неделе, мужики поехали в поле сеять поздние яровые хлеба – гречуху и просо. Поравнявшись со своим загоном, на котором Василий Ефимович перед Пасхой посеял овес, он решил проверить всходы. Остановив лошадь и по-молодецки спрыгнув с телеги, шагнул на загон. Нагнувшись, он отодвинул рукой в сторону ком земли. Под ним обнаружился молодой желтоватый, горбато-изогнутый росток овса. Оттесняя прошлогоднюю, безжизненно потемневшую поросль корней, росток упористо устремился вверх, стараясь выползти своим горбом из недр темноты наружу, на свет божий. Слегка крякнув от удовольствия, что всходы хороши, Василий Ефимович снова вернулся к телеге, на которой дремотою клевал носом после «ночного» Ванька, сел на телегу и нокнул на серого. Доехав до загона, который уперся концом в болото, «Ендовин», отец принялся за пашню, а Ваньке он дозволил доспать в телеге, так как Ванька эту ночь пас лошадь «в ночном». Улегся Ванька на мешках с семенами, укрылся чапоном и в случайную дырку в чапоне, увидел, как отец, заслышав колокольный звон из села, призывающий стариков и старух к обедне, приостановив работы, сняв с головы картуз, благоговейно и широко перекрестившись, проговорил: «Благовествуй, земли радость велию, хвалите небеса Божию Славу». «А я и забыл, что нынче какой-то праздник», – подумал про себя отец и снова за плуг. Силится Ванька заснуть, но комар, зачуяв Ванькин теплый дых, под чапаном забрался туда и тонюсенькой балалаечной струной надоедливо звенит над ухом не дает Ваньке забыться. А ночью-то, будучи в ночном у реки Сережи, Ванька не выспался, да в ночном-то не заснешь, живо за ноги зацепят и поволокут по кочкам, как это принято и как уже это случалось с некоторыми сонурами. Да еще и соловей, примостившись в прибрежных, урёмных кустах, всю ночь громко и голосисто напевал, не давал забыться. Отец разбудил Ваньку, когда он кончил пашню. Да Ванька и сам проснулся, заслышав, как отец, закончив пахать, подъехал с плугом к телеге и Серый гремя удилами припал к кормушке с овсом в задку телеги. «Ну, Вань, я закончил пахать-то, сейчас буду рассевать гречу, а ты вставай, разламывайся, зацепляй борону и будешь боронить за мной», – дал задание отец Ваньке и насыпав из мешка пол лукошко зерна-гречухи, принялся к рассеву. Ванька, изгоняя из себя дремоту и зябкую дрожь, зацепив валёк постромок за борону, поехал за отцом следом. Отец размашисто и мерно рассевал зерно, идя вблизи межи загона. Зерна гречухи, вырываясь из захватистой отцовой горсти, с чвыканьем задевали о висевшее у него на плече лукошко и подобно дробным струям из лейки падали на черную, только что вспаханную землю. Ванька, едя с бороной, заделывал это зерно в глубину этой отливающей глянцем земли, чтобы зерно-семя попало в благоприятную среду почвы и, дав росток, проросло, выцветилось, созрело и дало благоденствующий плод для пищи сеятелям.

Солнышко уже высоко поднялось над горизонтом. Ласковые лучи нежно обогрели Ванькино тело, он перестал вздрагивать и весело зашагал в сторонке от бороны, держа вожжи в руках, время от времени покрикивал на Серого: «Но-но, тяни, вот я тебя!». А Серый, хотя и второпях, но успевший нахватываться овсеца из кормушки, бодро ушагивал по вязкой, комьистой земле, напористо тянул постромки, которыми через валёк прицепленная борона, впившись зубьями в почву, разрыхляя гладила и выравнивала бугристую поверхность пашни, заделывая зерно на нужную глубину. Над головой, в недосягаемой для глаза голубой и по утреннему нежной небесной высоте пел, заливаясь своей неугомонно-переборчатой песенкой жаворонок. Эта песенка жаворонка вселяла в душу каждого пахаря и сеятеля бодрость, веселие и великую радость в созидательности его трудной, но зато благодарственной работы.

Отец, подойдя к телеге, стал очередно пополнять семенами лукошко, а Ванька поехал в дальний конец загона. Подъезжая к концу загона, Ванька заметил: ястреб хищно погнался за сравнительно малым по сравнению с ним беззащитным жаворонком, который, видимо, устав в очередном полете в поднебесье, отдыхал, а кровожадный ястреб тут, как тут, варварски погнался за ним. Чтобы помешать и не дать разыграться надвигающейся трагедии, Ванька, схватив ком земли, бегом пустился наперерез разбойнику-ястребу, спугнув ястреба с погони и отпугнув его от маленькой птахи. Жаворонок, видимо, поняв, что человек пошел в его защиту, шмыгнул в заросли прошлогодней травы на рубежке совсем недалеко от Ваньки. Серый, завидя, что молодой хозяин внезапно бросив вожжи побежал в погоню за хищником, понимающе остановился, видимо и он сочувственно созерцал на защитительный поступок Ваньки.

Вскоре сюда, смежно с Савельевыми, приехали для сева своего загона Федотовы: Иван с Ванькиным сверстником Санькой. Их загон уже был вспахан, и они приехали его засеять тоже гречухой. Иван стал рассевать, а Санька, как и Ванька принялся боронить. Саньке, чтобы не отставать от Ваньки, понукал, надсадно дергал за вожжи, старался всячески встормошить лошадь, чтоб не отставала от Серого. Но Федотова лошадь, слегка припадая на правую переднюю ногу, напрыжисто тяня постромки, не могла угнаться за Серым. А Санька с досады всё тормошил и тормошил ее: «Ну, ну!». «Совсем издергал лошадь-то, или ты хочешь, чтобы она совсем изустав встала? Видишь, она и так старается, перемогает!» – с упреком закричал Иван на Саньку, заметя как он безжалостно дергает вожжами и без надобности кричит на лошадь.

– У меня Гнедой, видимо, где-то на гвоздь наступил, на переднюю ногу жалуется, прихрамывает, – повстречавшись в рассеве, – проговаривал Иван Василию – А все равно тянет, и на пашне не встает и вон на бороньбе ходит! Видимо, сытый конь, хоть в воду, хоть в огонь! – довольно заулыбавшись с гордостью добавил Иван

– Да, бишь, ты шабёр слышал, вчера у Николая Ершова лошадь прямо в борозде издохла? – извещая Василия, сказал Иван.

– Нет, не слыхал, – отозвался Василий.

– А я сам был очевидец, вчера пахал у самой Баусихи, загоны у нас с Николаевым в один рубеж торцами, и вдруг слышу, Николай тревожно закричал во всё поле: «Помогите!» Я подбежал, а чем поможешь? Николаева лошадь с плугом прямо в борозде рухнула на землю, угодив спиной в борозду, задрав кверху закомелистые ноги. Блеснув светлыми, отполированными об землю подковами, она забилась ногами, вопросительно тараща глаза на хозяина, как бы просила о помощи и тут же издохла. Оторопевший от неожиданности, убитый горем Николай, хлопотливо бегал вокруг, расстроенно приговаривая: «Вот еще не было печали – черти накачали!» Но все это впустую!

– Ладно, хоть на последней борозде и на последнем загоне, – только мог и вымолвить утешительные для себя слова Николай. «Ну, ладно Николай Сергеевич, особенно-то не расстраивайся, не убивайся, рассевай просто-то, а мы тебе забороним», – с поддержкой вызвались собравшиеся вокруг лошадиного трупа мужики. «Спасибо на добром слове, мужики-односельчане!» – словесно поблагодарил Николай мужиков за поддержку в постигшем его несчастье…

– Ну, у него-то заборонили загон-то? А то бы, и я помог, – сказал Василий.

– Заборонили, в обиду не дали, – ответил Иван.

– А восей-ка зимой-то, в лесу-то, у Степана и вовсе вон что получилось, убило лошадь, да и только, – вспомнив о случившемся в лесу проговорил Василий.

– У Степана-то было две лошади-то, одну убило, вторая-то осталась, а у Николая-то одна была! – отозвался Иван.

– Ладно, хоть под конец сева! – заметил Иван.

– Ведь Николай-то сейчас полесчиком заделался, может, ему и лошадь-то не надо? – подметил Василий.