Время сомнамбул

Он произнёс это убеждённо. Женщина наконец ушла, а он подумал, зачем соврал. И о том, что говорил лунатикам, приходившим раньше. Их очередь не кончалась, а он повторял это из дня в день, те же слова, всю сцену, в которой был единственным актёром. Он довёл её до автоматизма, так что она ему обрыдла, просто сидела в печёнках. Так зачем он лгал? Он же был уверен, что МРТ и в этом случае ничего не покажет.

Лунатизм забирал медленно, но верно, и через неделю после заражения они уже не понимали, что больны, не отдавали отчёта в произошедшем с ними, убеждённые, будто так было всегда. Их становилось всё больше. В случайное совпадение уже никто не верил. Перечисляя заражённых, сбивались со счёта, впадая от этого в отчаяние. И разговоры в кафе были только о них.

– Ничего удивительного, – близоруко щурясь сквозь толстые очки, говорил школьный учитель, преподававший в городе биологию и по совместительству историю, – птица-фрегат совершает без посадки многомесячные перелёты, продолжая парить и во сне, а волки, случается, спят на бегу. Это называется дробный сон. Природа предусмотрела жизнь с отключённым сознанием. Да и что такое сознание? Это штука тонкая. У одних оно одно, у других – другое. У насекомых вообще есть только нервные окончания. А у млекопитающих мозг разный, как по объёму, так и по количеству извилин. Как составить шкалу сознания? И как определить меру интеллекта? – Ему крутили у виска, но он, поправив на переносице очки, гнул своё. – Известны случаи, когда солдаты во время длительного марш-броска засыпали на ходу – вот только что они шли лесом, и вдруг – поле. А Будда вообще считал, что большинство людей проводит жизнь во сне, делая всё по инерции, автоматически, а пробудившихся, таких, как он сам, единицы.

– Довольно! От твоих разговоров и здоровый уснёт, – обрывали его. – Чокнулся ты, как и твой Будда.

Учитель, насупившись, смолкал. Сняв очки, он начинал протирать их обшлагом пиджака. Человек он был немолодой, выпустивший не одно поколение школьников и всем хорошо известный. Его хлопали по плечу.

– Да ты не сердись, все же взвинчены. И хватит умничать. Делать-то чего?

Учитель пожимал плечами. На этом беседа обрывалась. Но однажды её продолжил мордатый ночной сторож из портового склада.

– То-то и оно. И не так всё безопасно, как говорит врач. Разве тебе не случалось во сне убивать? Хоть раз всем доводилось. И воровать. И насиловать. Тогда в ужасе просыпаешься, ну, я так точно. А у них, – так он назвал заболевших, подсознательно отделив от здоровых, – это может случиться и наяву. Запросто! Раз они не различают сна и яви, сам сказал. Мало ли что ему в голову придёт: возьмёт ружьё и застрелит. Грач-то, небось, не утратил навыков с полста шагов попадать в глаз белке. А как их судить? По совести, никак – каждому может пригрезиться. Нет, надо срочно ввести карантин. На первых порах провести перепись… – Он запнулся. – Сомнамбул – подсказал учитель. – Ну да, их. А потом согнать в старый рыбацкий посёлок и отгородить.

– Колючей проволокой, что ли? – хмыкнул учитель.

– А хоть бы и ей. В целях безопасности. Им самим так будет лучше. Опять же дома там одноэтажные, для них в самый раз. – Учитель посмотрел непонимающе. – Ну как же, не дай бог, во сне выйдут через окно, так не разобьются. В общем, и нам спокойнее, и их убережём от греха. Разве нет?

Учитель пожал плечами.

– В посёлок, говоришь. Там же Варгины живут, пока никому не мешают.

– Вот именно – пока! Откуда ты знаешь, что они завтра выкинут? К ним надо таких же подселить, пусть сами разбираются.

Допив рюмку, учитель нацепил очки и сухо откланялся. А вечером того же дня мордатый сторож проспал свою смену. Не вышел он на работу и на следующий день, пополнив список сомнамбул, став в нём номером N. Обследовавший его врач сразу увидел хорошо знакомые ему симптомы и сходу вынес неутешительный приговор. Безжалостно, как умеют это делать врачи. Мясистое лицо ночного сторожа исказил страх.

– И что же делать? – растерянно пробормотал он.

– Если бы я хотел вас обмануть, то сказал бы – лечиться. Но, боюсь, никто не знает, как. И я в том числе. – Он сделал паузу, надеясь, что пациент уйдёт, но тот продолжал ёрзать на стуле, съехав на край, как виноватый школьник. – Остаётся ждать. – Врач брякнул первое попавшееся, лишь бы не молчать.

– Чего ждать?

– Развязки. Той или иной.

«Все же ждут смерти, – хотел добавить он. – И ничего, живут». Но это было бы уже чересчур. Да, это было бы жестоко, хотя и ни на йоту не отступало бы от правды. Кто бы с этим поспорил! Но одной правдой, как говорится, сыт не будешь, а других накормишь разве до блевоты. Нельзя сказать, чтобы врачу доставляло удовольствие мучить заражённых сомнамбулизмом, но сострадания к ним он точно не испытывал. Следуя расхожей среди медиков практике, он выстроил стену между собой и ними, внушив себе, что иначе не справится со своими обязанностями. «Я должен воспринимать чужую боль отстранённо, с холодной головой, иначе не смогу лечить», – изо дня в день твердил он как мантру. Но что означало «лечить» в данном случае, ответить себе не мог, и потому всячески гнал эти мысли. И всё же подчиняясь больше, чем долгу, выработанной десятилетиями привычке, он заводил медицинские карты, куда записывал историю болезни – одну и ту же для всех сомнамбул. Течение болезни, от генезиса до хронической стадии, полностью копировало первый случай. Никакой статистики, никакого разброса. Для науки всё было однозначно и скучно. И медицинские карты дублировали одна другую, различаясь только именами. Дома врач тоже вёл записи, но гораздо тщательнее, с большей свободой добавляя в них свои наблюдения, и делал предположения, недопустимые в официальных бумагах. «Температура у больных не повышается, это значит, что вирус, если только это вирус, остаётся невидимым для организма, который с ним не борется. Каким-то неизвестным образом он обходит иммунную систему, однако, не поражая её, как СПИД, иначе наблюдался бы иммунодефицит, приводивший к смерти от малейшей простуды. Такие случаи, однако, пока не выявлены. Вирус не делает исключений, одинаково поражая мужчин и женщин, другими словами, пол здесь роли не играет. По этому признаку предпочтений в изучаемых группах не выявлено. О влиянии возраста судить пока трудно. По предварительным наблюдениям детей болезнь не затрагивает, по неясной причине ей не подвержены и подростки. Это странно, потому что обычный сомнамбулизм распространён в основном среди особей, не достигших половой зрелости. Впрочем, они, возможно, не заразились пока чисто случайно, как и я». Отстучав на компьютере эту фразу, врач замер, поражённый очевидной, но пришедшей ему в голову только сейчас мыслью. Она на мгновенье парализовала его, однако он нашёл в себе мужество дописать: «То, что я пока здоров, случайно вдвойне, ведь я обследовал с десяток заражённых лунатизмом, имея с ними непосредственный контакт. Или я уже инфицирован, но мой организм, более устойчивый, чем у других, борется с вирусом? Неизвестно ведь какой особенностью должен обладать в этом случае иммунитет. Возможно, не последнюю роль играют психика и интеллект». Дальнейшее он только подумал, но записывать не стал: «А кто сообщил бы мне о лунатизме, если я каждый вечер из страха запирал бы дверь на ключ, который прятал бы в разные места? Конечно, я бы поступал именно так, если бы заметил у себя первые симптомы. Прятал бы ключ от себя, так что по утрам долго не мог бы его найти. Странно, что я этого ещё не делаю, непонятная самонадеянность. Или я махнул на себя рукой?» По привычке, сложившейся ещё со времён, когда компьютер был в диковинку, врач распечатал очередные листы своих наблюдений, положив их в пухлую папку на столе.

К концу весны, когда по промёрзлой земле кое-где уже побежали ручьи, а талый снег повис сосульками на крышах, колошматя капелью лужи, болезнь поразила уже с полсотни человек – цифра для маленького городка огромная. И это всего за полтора месяца своей оккупации! Парализованные, власти бездействовали, неизвестно чего опасаясь больше – болезни или, в случае объявления эпидемии, непременно возникшей панике. Наконец городской глава вызвал врача.

– Что это такое? – затараторил он без предисловия. – Болтают много, но хотелось бы знать мнение специалиста. С чем мы столкнулись?

Набрав в лёгкие воздуха, врач медленно выдохнул.

– За последнее время ко мне обратилось множество людей с одинаковым анамнезом. Налицо все признаки сомнамбулизма. По-другому, снохождения, а в просторечье – лунатизма. По разным оценкам им страдают несколько процентов населения земли, в основном дети. – Сев в кресло напротив городского главы, он забросил ногу на ногу, и заговорил нарочито медленно, сбивая чиновничий напор. – Но эта разновидность особая. – Он сделал паузу, полез в карман за сигаретами, но вспомнил, что уже год как бросил курить. Городской глава нетерпеливо заёрзал. – При этом учтите, что и само явление сомнамбулизма ещё слабо изучено. – Врач стал покачивать ногой. – Я сделал всё что мог. Все анализы, все показатели в норме. Даже МРТ ничего не выявила. – Он снова сделал паузу. – Даже МРТ.

Городской глава сбавил тон.

– Не сомневаюсь в вашей компетентности, но поймите и наше беспокойство. Больница уже забита, хотя многие инфицированные предпочитают оставаться дома. Буду откровенен, да вам и самому это известно, масштабы эпидемии катастрофичны. – Он посмотрел испытующе. – Скажите, есть надежда, что всё пройдёт само?

Врач посмотрел непонимающе.

– Ну, уляжется без нашего вмешательства.

Городской глава нетерпеливо закусил губу.

– Откуда мне знать? – Врач развёл руками. – Я не нейрохирург, но мне кажется, этого вам никто не скажет.

– Значит, медицина бессильна?

– Похоже на то. – Врач вздохнул. – Вы уже сообщили в министерство здравоохранения?

– Столичным властям?

– Да.

– А зачем? – Глаза у городского главы сузились. – Чем они помогут? Пришлют своих врачей? Но вы же сами сказали, это бесполезно.

– Такой порядок. – Врач поджал губы. – Вы обязаны сообщить в министерство. Или это сделаю я.

– Что же вы раньше не торопились? – Городской голова иронично улыбнулся. – А для чего им знать? Чтобы ввести карантин? В таких случаях он обязателен. Но разве у нас чума? Или холера? А тысячи километров тундры – чем не кордон? Но они наверняка отменят летнее судоходство. Им-то что, они просто последуют инструкции. А как тогда жить? И заболевшим, и тем, кто здоров?

Он посмотрел выжидательно.

– Вы должны сообщить, – упрямо повторил врач.

– И что выйдет хорошего? Пригонят солдат, введут строгий режим, комендантский час. Вы этого хотите? – Врач промолчал, но его нога стала снова покачиваться. – Я принял решение. Не скрою, оно далось мне трудно. С ними – врач понял, что так обезличено он назвал инфицированных, – справимся своими силами. Мы сами установим внутренний карантин, и вы нам в этом поможете. Всё должно храниться в тайне. Никакой электронной почты, междугородней телефонии, никаких соцсетей! Сегодня я распорядился отключить интернет. Главное, не поддаваться панике. Да, выбор трудный, но его придётся сделать. Без летних барж мы погибнем. И какая будет им польза? – Речь опять шла о лунатиках. – Не знаю, как выздоровление, а зима придёт снова. Надо заглядывать вперёд! – Встав из-за стола, городской глава стал нервно расхаживать по кабинету. – Все кругом жалостливые, но дальше носа не видят. А я на слепоту не имею права, потому что в ответе за город. – Он заговорил так, будто делал видеообращение, и врач понял, что прежним разговором его только проверяли, а всё решено заранее. – Я приказал собрать оружие, а их огородить. В остальном жизнь не должна меняться. Как вы думаете?

– Вы мэр, – ответил врач, вставая.

Провожая гостя, городской голова взял его у дверей за локоть.

– Но я могу на вас рассчитывать?

Врач осторожно освободил руку.

– А куда мне деваться?

– Как и всем нам, – дружески улыбнулся мэр.

В разговоре с врачом он действительно репетировал своё видеообращение, с которым выступил по кабельному телевидению после программы вечерних новостей. В нём он осторожно назвал обрушившуюся эпидемию «некоторыми трудностями, с которыми столкнулся город, тем более, правда, неприятными, что это происходит впервые, застав горожан врасплох». Он произнёс это скороговоркой, утопив горькую новость в каскаде служебных слов, как это умеют делать чиновники, и тут же выразил уверенность, что власти при поддержке населения справятся с возникшими затруднениями. Он всячески избегал негативных слов, вполне подходящих, чтобы обрисовать трагическую ситуацию, сложившуюся за последний месяц, в общем, выставлял всё так, чтобы слушатели сравнили сомнамбулизм с одной из разновидностей гриппа, вирус которого, ежегодно мутируя, преподносит всё новые сюрпризы. Но, конечно, это не «испанка», выкосившая миллионы в прошлом веке, – медицина шагнула вперёд, фармакология поднялась на невиданную высоту, короче, сегодня людям уже ничего не грозит. После его молодцеватой речи, произнесённой с твёрдой убеждённостью, создавалось впечатление, что люди больше не умирают, а насморк уже не лечат, как прежде, семь дней, а всего-навсего неделю. Подбирая эвфемизмы, городской глава умудрился ни разу не произнести слова «сомнамбулизм», рассчитывая на то, что все и так знают, о чём идёт речь. Подкрепляя своё выступление энергичными жестами, он сместил акцент с серьёзности заболевания на посеянную им панику, которая может оказаться в тысячу раз страшнее. «Главное, не поддаваться панике! – вбивал он в сознание слушателей, выражая надежду, да что там, просто-таки уверенность, что закалённые северяне с их железным характером легко справятся с возникшей ситуацией. – Главное, не поддаваться панике!» Далее он туманно намекнул на принятие необходимых мер, слегка раскрыв карты, заверил, что уже обо всём позаботился, постаравшись минимально стеснить обычных граждан. Да, он признаёт, что предвидятся некоторые неудобства, без которых, увы, не обойтись, но они коснутся далеко не всех, а лишь немногочисленной группы лиц. И он просит тех, кого они затронут, а главное, их родственников, отнестись с пониманием. Под конец он, как мэр и просто как один из горожан, ответственный за общее будущее, гарантировал, что всё пройдёт хорошо. Он так и сказал: «хорошо», под занавес поздравив всех с наступлением лета. Дата его выступления была выбрана не случайно, в последний день весны стосковавшиеся по летнему солнцу северяне пребывали в приподнятом настроении. Как-никак приближался полярный день, а это всегда было праздником.

Вся работа легла на плечи дюжины крепких парней в чёрной форме. Они составляли городскую полицию, и на другой день под руководством своего начальника-майора, толстяка с красным, одутловатым лицом, брали по списку, составленному врачом, заражённых сомнамбулизмом. Нет-нет, это не было арестом, и речь, конечно, не шла о тюрьме, боже мой, конечно, нет, это даже и принудительным лечением назвать было нельзя, потому что никакого лечения не предвиделось. Лунатиков просто отвозили в пустевшие лачуги рыбацкого посёлка. Случилось всё так, как и предлагал мордатый ночной сторож. Он же был единственным, кто оказал сопротивление, бросившись на майора с кулаками. Но его быстро скрутили. Две полицейские машины со встроенным внутри решётчатым отсеком с раннего утра сновали по городу и, ссылаясь на вчерашнее обращение мэра, вытаскивали сомнамбул из постели. Толпившимся вокруг родственникам полицейские объясняли, что у них приказ, и с наигранной улыбкой, прилипшей к их скуластым лицам, повторяли слова городского главы: «Всё будет хорошо». Некоторые полицейские, давно знавшие семьи заражённых, извинялись за вынужденное вторжение. «Не волнуйтесь, – успокаивая родню, смущённо кивали они в сторону больных, – под наблюдением врача им там будет лучше». Родственники плакали, но согласно качали головой. Нечего и говорить, они проявили сознательность, эти родственники. Взрослые дети провожали родителей до машины, помогая забраться, поддерживали их, в то время как полицейские, скрежеща ключом, словно отмычкой, открывали решётку внутри. Потом дверь оглушительно захлопывалась, а дети всё не уходили, вдыхая медленно плывшие на холоде выхлопные газы, смотрели вслед, пока автомобиль не скрывался за поворотом. Чету Варгиных, Второго и Третьего, ввиду важности их персон, негласная субординация, вошедшая в плоть и кровь, ещё соблюдалась, повезли сначала для проверочного осмотра ко врачу – вместе на одной машине. Они нежно обнялись на жёстком сиденье и ни разу не обернулись на детей. Такое невнимание, говорившее, возможно, об отсутствии любви, дети объяснили слабоумием, которое развивал лунатизм. Пока заболевших стариков пользовал врач – но что мог выявить повторный осмотр, когда всё было ясно, как божий день? – детей отселили, и они не застали родительского возвращения. Впрочем, родители не заметили их отсутствия, как и то, что куда-то ездили из дома в рыбацком посёлке, где они провели жизнь, и куда вернулись уже в отделённый от города лагерь. Дверь к Первому пришлось ломать, его вытащили под руки пьяного и сонного, отволокли по снегу, оставляя две борозды от сапог, в которых он спал, и бросили на заднее сиденье, где с мрачной ухмылкой уже спал мордатый сторож. Неклясова, жившего по соседству с Варгиными, тоже вести было незачем, но он как-никак был первопроходцем на тернистом пути сомнамбулизма, и прежде чем вернуть назад, его также решили показать врачу, чтобы отметить изменения, если такие будут, в течение болезни. Заселяли больных как попало, по трое-четверо в домик. Больше те не вмещали. Со стороны всё выглядело как заезд в коттеджный пансионат на берегу моря. Только срочно вызванная бригада плотников, вбивая колья в мёрзлую землю, зачем-то возводила вокруг высокий забор. К вечеру он был готов, глухой, с плотно подогнанными досками, а в его единственных воротах разместился контрольно-пропускной пункт. Вся операция была проведена по-военному быстро и слаженно. Как и обещал городской глава, обошлось без возмущений, всё прошло на редкость спокойно. Горожане осознали необходимость совершённого. Старый рыбацкий посёлок, приютивший сомнамбул, официально именовался теперь обсервационным лагерем, а заключённых в нём называли не иначе как «изолированными», чтобы лишний раз не напоминать о болезни, угрожавшей всем и каждому. Родственникам категорически запрещалось их навещать, и это казалось разумным. Свидания, любой непосредственный контакт, были чреваты тем, что вирус вырвется из наспех сколоченных стен и пойдёт гулять по городу. А поговорить можно было и по телефону, который оставляли сомнамбулам. Только о чём? Разве послушать невнятное бормотание сомнамбул, преимущественно говоривших о себе в третьем лице? Нет уж, увольте, это и разговором-то не назовёшь. Родственники должны были оставлять у ворот с КПП корзины с провизией – бутерброды, варёные яйца, овощи, не требовавшие приготовления, – всё в бумажных свёртках, которые потом сжигались на территории лагеря. Солдатам предписывалось, улучив момент, когда «изолированные» сидят по домам, – и только в этом случае! – нацепить марлевые повязки, делавшие их похожими на террористов, и быстро разложить продукты у порога тех, кому они предназначались. После некоторой тренировки, проведённой вне лагерных стен, у них это стало сносно получаться. Карантин был строжайший, лагерь превратился в чёрную дыру, откуда было не вырваться даже микробу. И это тоже сочли разумным. Раз в неделю «изолированному» нужно было доставлять в лагерь также чистую одежду. Старую при этом для стирки не возвращали, так что одежда получалась одноразовой. Это многие сочли для себя разорительным. Да что там говорить, нашлись даже те, кому это оказалось просто не по карману. Ссылаясь на занятость, такие приходили раз в месяц. Или, стыдясь бедности, не приходили вовсе. «Они уже всё равно ничего не понимают, – оправдывали такие свою чёрствость, будто речь шла не о лунатизме, а слабоумии. – И наверняка потеряли счёт времени, им что неделя, что месяц. – Или валили всё на власти: – Забрать – забрали, так извольте обеспечить всем необходимым». Но власти по обыкновению отделались строгими инструкциями, установив часы «посещений», под которыми подразумевалась возможность принести передачу в надежде, что она пройдёт дальше КПП, а не будет присвоена охраной. Эти предписания, требовавшие неукоснительного исполнения, были во множестве распечатаны и прибиты к внешней стороне забора. Однако охране было дано и несколько секретных распоряжений: в случае побега, малейшего неповиновения или другой нештатной ситуации разрешалось пускать в ход оружие, стреляя на поражение; смерть «изолированного» необходимо было держать в тайне, по-прежнему принимая передачи от родственников; тело умершего предписывалось сжечь в специальном железном баке, а прах, по усмотрению, либо развеять над океаном, отплыв на лодке не менее километра, либо захоронить у забора на глубине не менее трёх метров, но никаких опознавательных знаков, естественно, не оставлять.

Все восприняли возникновение лагеря как должное, даже необходимое при сложившихся обстоятельствах, и только священник был убеждён, что сомнамбулизм послан небесами не просто так, а за грехи – что это такое знает каждый ребёнок, – и, стало быть, это болезнь духовная, за неё ответственно всё человеческое стадо, и не дело брать на себя смелость, отделяя агнцев от козлищ. Священник молился всю ночь, прежде чем принял решение. Наутро с красными от бессонницы глазами он прямо в рясе с нагрудным крестом явился ко врачу и перечислил все симптомы лунатизма, которые знал уже весь город.

– Я обнаружил их у себя, – закончил он – И счёл необходимым поставить вас в известность. Куда мне идти?

Слушая его, врач механически водил по бумаге огрызком карандаша, а когда повисло молчание, поднял глаза.