Богатырщина. Русские былины в пересказе Ильи Бояшова

– Не приду я к вам в терем ни есть, ни пить, ни принимать дары. Не отдам вам разбойника. Полно ему, Соловью, над честным народом куражиться. Полно дорогу собой загораживать. Хватит с Одихмантьева сына выпитой христианской крови. Повезу его, Соловья, в град Киев, поставлю перед самим князем Владимиром. Пусть князь вершит суд над разбойником!

Сказав так, махнул Илья плёткой, дал под бока Бурушке – только пыль столбом завязалась.

Илья, Соловей и князь Владимир

ри скока богатырских всего-то и сделал Бурушко; вот уже и Киев вдали. Стоит стольный град на семи холмах; теснятся в нём Божьи церкви, боярские терема, а изб-то в Киеве и вовсе несчитано; со всех кузниц там звон стоит, со всех церквей там колокольца гудят. На самом высоком холме – белокаменные палаты: пирует в них князь Владимир. Высокие люди у него за дубовыми столами сидят, а низкие – за сосновыми. На плече у светлого князя кунья шубочка. Шапочку соболью накинул он на одно ушко. По правую руку от него верные дружинники, а по левую – князья-бояре. Ломятся столы в палатах от чаш да братин; и чего только на тех столах нет: и осетры там, и лебеди. Слуги с ног сбиваются, пируют бояре с утра до ночи, славят князя:

– Здрав будь сто лет, светлый князь Владимир Святославович, наше Красно Солнышко!

Остановил Илья Иванович коня посередь двора, поднялся в белокаменную палату, в княжью горенку. Крест у порога он клал по-писаному, поклоны вёл по-учёному: кланялся низко на все четыре сторонки, приветил князей-бояр, а самому Владимиру – особый поклон.

Князь спрашивает:

– Откуда, молодец, будешь, как тебя, молодца, по имени-отчеству величают?

Гость скрывать ничего не стал:

– Зовут меня Ильёю. Отец мой – Иван. А сам-то я родом из города Мурома, из села Карачарово.

Спрашивает Владимир:

– Расскажи тогда, Илья Иванович, какой приехал из Мурома дороженькой, и есть ли что на Святой Руси, о чём я, князь Киевский, не ведаю?

Илья возьми и вымолви:

– Того ты, киевский князь, не ведаешь, что разгулялись по всей Святой Руси разбойнички. Знать, давно не видывал ты слёз христианских, не слыхивал бабьего плача. Дружина твоя, поди, позабыла, как коней осёдлывают, князья да бояре о том лишь печалятся, как брюхо набить. Что же, расскажу я тебе о своём пути, о дороженьке. Стоял я заутреню христовскую в Муроме, а к обедне хотел поспеть в Киев-град, но вот моя дорожка замешкалась. Ехал-то я дорожкой прямоезжею мимо города Чернигова, да попал на Чёрную Грязь, на Смородину-реку к самому Леванидову кресту.

Князь Владимир на Илью рассердился:

– Что ты брешешь, деревенщина неотесанная, мужичина лапотная, чесночный дух! Не мог ты проехать мимо Чернигова: черна там туча лихих людей. И как пробраться мог мимо реки Смородины? Туда и пешим-то тридцать лет никто не хаживал, конным не проскакивал. Серый зверь туда не прорыскивал, не пролётывал чёрный ворон. У той Чёрной Грязи, у Леванидова креста сидит Одихмантьев сын, Соловей-разбойник. Свищет злодей по-соловьиному, кричит по-звериному, от его свиста-крика уплетается трава, леса гнутся, а все люди ложатся намертво. Ты, Илья, говори, да не заговаривайся. Коли врёшь мне, повелю слугам заковать тебя в цепи, брехуна сивого. А коли правду сказываешь, так её доказывай.

Илья отвечает:

– Правда моя на твоём дворе к стремени конному прикована. Сходи-ка, на неё полюбуйся.

Спустился тогда князь с белокаменной лестницы, вышел на широкий двор: стоит там богатырский конь, а к стремени конному привязан мешок. Повелел князь Илье мешок развязать. Глядят киевские люди: сидит в мешке Соловей, сын Одихмантьев, торчит у Соловья в правом оке калёная стрела. Князья да бояре от одного вида Соловья испугались, друг за дружку попрятались; седые дружинники замешкались, а молодые-то и вовсе смутились. Как вытряхнул Муромец сына Одихмантьева на сырую землю, застонала земля: тягостно ей держать разбойника. У самого Владимира румянец с белых щек сошёл, однако он вида не показывает, возле Соловья похаживает, бодрится, покрякивает.

Говорит князь богатырю:

– Лишь тогда поверю я тебе, мужичина-деревенщина, что передо мной Соловей-разбойник, если засвистит он в моём дворе по-соловьиному, если закричит по-звериному. Повели-ка ему засвистать, повели-ка закричать.

Илья головой качает:

– Пожалей ты, светлый князь, киевских людишек.

Однако тот не слышит:

– Коли не покажешь мне Соловьиную силу, запорю тебя плетьми. Заморю в тёмных подвалах.

Илья велит Соловью:

– Вот что, тать, злодей, сын Одихмантьев. Засвищи, Соловей, но лишь в полсвиста своего Соловьиного. Закричи, но лишь в полкрика звериного.

Соловей отвечает:

– Я бы и засвистал в полсвиста, и закричал в полкрика, да вот запечатались мои кровавые раны, не ходят сахарные уста. Вели князю налить чарку зелена вина и мне её поднести. Как выпью я вина, разойдутся мои раны, порасходятся уста, вот тогда тебя и уважу.

Просит Илья Владимира:

– Поднимись, князь, в свою горенку. Налей чарку зелена вина, да не малую стопу, а в полтора ведра. Поднеси её Соловью-разбойнику.

Князь поднялся в горенку, налил чарку в полтора ведра, развёл её стоялыми медами, поднёс Соловью-разбойнику. Одним духом выпил Соловей ту чарку. Илья ему приказывает:

– Отвернись в сторону от княжьего двора, от киевских улиц, от теремов и церквей!

Однако злодей Илью не послушался: налился кровью, свернулся узлом, засвистел во всю силу по-соловьиному, закричал во всю силу по-звериному. Маковки на всех теремах покривились, луковки со всех церквей попа?дали, околенки рассыпались, а те люди, кто под тот свист-крик попал, полегли, как под серпом колосья. Сам светлый князь Владимир куньей шубой укрывается: ноги его подгибаются, руки не слушаются, и сказать ничего не может. Повсюду лежат мертвы люди. Те же, кто жив остался, бросились в ноги Муромцу:

– Избавь нас, Илья Иванович, от Соловьиного посвиста, от звериного окрика! Мы второй раз уже того лиха не выдержим.

Схватил тогда Илья злодея за сивый чуб, посадил в мешок и отвёз за киевские стены в чисто поле. Сказал там Муромец разбойнику:

– Не быть яду змеиному ключевой водой. Не стать ворону резвым соколом. Просил я тебя, Соловей, не свистать во всю свою Соловьиную силу. Уговаривал кричать вполсилы по-звериному. Не послушал меня, Одихмантьев сын! Полно тогда тебе, злодею, слезить отцов-матерей! Полно вдовить молодых жён, сиротать детей малых!

Сказав это, вытащил Илья богатырский меч – здесь Соловью и конец настал.

Три поездки Ильи Муромца

оехал затем Илья по чисту полю. Долго ли ехал, коротко – глядит, перед ним латырь-камешек. Расходятся от того камня три дороги. На камне написано: «По первой дороге ехать – убиту быть. По второй – женату быть. По третьей – богату быть».

Сказал Муромец сам себе:

– Нет у меня ни жены, ни наследничка. Не для кого держать цветное платье, золотую казну. Нет, не поеду на дорогу, где богату быть. Не поеду и на дорогу, где женату быть. Взять себе молодую – да то чужда корысть; на белила-румяна будет молодая жёнка падка, с молодцами возьмётся перемигиваться, проситься вечерком за околицу. Не оставить такую, и самому пропасть! Взять же старую – на печи её держать, овчину накидывать, шубой укутывать, киселём кормить, на двор водить. Поеду-ка я на ту дорогу, где убиту быть.

Сказал так и поехал по первой дороге – только пыль закурилась. Бурушко его с горы на гору перескакивает, с холма на холм перепрыгивает, реки и озёра между ног пропускает. Возле самого Смоленска-города преградили Илье дорогу сорок тысяч разбойников.

Атаман их обрадовался:

– Вот так гость прямо в руки к нам пожаловал! Принимайтесь-ка поскорее, ребята, за молодца. Отбирайте у него цветное платье. Вытрясайте золотую казну. Уводите доброго коня.

Говорит Илья атаману:

– Видно, ты, атаман, совсем стар, видно, стал вовсе немощен. Где же ты, лунь седой, пень незрячий, цветное платье видывал? Нет у меня золотой казны, драгоценных камней, есть лишь добрый конь, а на том коне богатырское сёдлышко. Оно, атаман, не для красы, а для крепости, чтоб крепче сидеть было на нём наезднику. Есть ещё у коня тесмяная уздечка, а в той уздечке зашито по яхонту, и то не для красы, а для богатырской крепости. Да ещё у меня на головушке шеломчатый колпак под сорок пудов. И тот не для красы, а для ратной пахоты.

Атаман кричит подельникам:

– Долго мы дали выговаривать молодцу! Окружайте-ка вы, братцы, незваного гостя! Принимайтесь-ка поскорее за дело!

Скучно стало Илье. Снял он со своей головы шлем под сорок пудов да и взялся тем шлемом помахивать. Как в сторону махнёт – улочка. В другую – переулочек. Видят разбойники, беда пришла, побросали кистени и дубины, молят: