Интервью с самим собой

17.11.53 г. После закарпатского похода осталось много фотопленок. Мы с Димкой Поляковым сильно увлеклись фотографированием и потратили на это много времени и денег. Печатали в общежитии, надо было достать пленки, объектив, увеличитель. У нас ничего не было, кроме желания. Но вот мы сравнительно неплохо отпечатали по 200 карточек, печатали всякие и хорошие, и плохие, не жалея бумаги. Нам нравился сам процесс печатания – появление на мертвой бумаге живых человеческих лиц, поз, которые о многом нам напоминали. Шуткам, спорам, смеху не было конца.

Так теперь повелось – после каждого похода я достаю увеличитель и запираюсь у нас в ванной. Наслаждаюсь, печатаю, творю. Мать ворчит, соседи бранятся, что нельзя пройти в ванную, а я себе печатаю, и смешно видеть, как появляются, всплывают веселые рожи, смешные позы, картины природы, виды погоды. У меня уже масса фотографий, наверно штук 600.

2.02.54 г. Только что пришел из филармонии, слушал «Пер-Гюнта» Грига и Ибсена. Какая великая музыка! Она какая-то особенная, ясная-ясная, чистая, даже хрустальная. И, кажется, что не на земле ты, что кто-то сильной рукой поднимает и уносит тебя далеко-далеко в сказочные леса, непроходимые, дремучие, застывшие в глубоком молчании, снежные. Вся музыка – великолепна! Даже похоронная – смерть Озе – красива и трогательна. Но самое лучшее – это рассвет и особенно песня Сольвейг. Сольвейг, которая полюбила великого грешника, беспутного, грязного, пьяницу, но влюбленного в жизнь фантазера, романтика. Она пришла к нему, преступнику, сама, не побоявшись суда общества, а затем прождала Пер-Гюнта 40 лет. Подумать только – 40 лет одиночества и тоски, ничего о нем не зная, но

«Судьба пусть хранит,

Если жив еще ты.

Пусть радость и счастье

Тебя озарит».

Это великий подвиг любви! Но все же ее любовь какая-то пассивная, недейственная. А весь «грех» Пер-Гюнта оказывается в том, что он всю свою жизнь был не самим собой, а играл. И он спрашивает Пуговичника, как же ему быть самим собой. Пуговичник отвечает: «быть самим собой – значит забыть о себе, не думать о себе». Ой, так ли это. Скорее всего, именно это и есть игра в хорошего человека, а Пер-Гюнт всю жизнь и был самим собой – мечтателем, сумасбродом, эгоистом.

И все-таки «Пер-Гюнт» прелесть.

Право же, я больше всего после Чайковского люблю Грига, причем их обоих различной любовью, и получается, что они оба на первом месте. Затем Лист, Россини, Штраус, Шопен, Глинка. Бетховена я еще плохо понимаю: все кажется на один манер и ничего не запоминается. Если бы меня сейчас спросили, что я люблю больше всего на свете, я ответил бы – музыку. Раньше я не обращал на нее никакого внимания, а теперь во мне постоянно звучат отрывки из симфоний, сонат, арий, просто песен. Моя голова как приемник: повернешь ручку приемника, и вспыхивают то одна, то другая мелодии. В голове ручки нет, поэтому там стихийно вспыхивают множество мелодий. Как я хотел бы сейчас научиться играть! Правда, у меня сейчас «открылся» голос, я много и часто пою, и очень доволен, если мое пение кому-нибудь нравится. Особенно люблю петь в лесу и под душем, когда моюсь после занятий в спортзале – в душевой великолепный резонанс и вообще приятно.

Еще немного о себе. Сессию окончил хорошо. Одна четверка. Накупил кучу билетов в театры, хожу на гимнастику, был на катке, на лыжах в Кавголово, где обморозил уши и где окончательно влюбился в одну девицу – Леру Семенову.

Познакомился с ней в Кавголово – посчастливилось кататься вдвоем. Потом вместе ехали домой и на этом, пожалуй, все, можно поставить точку. Я ее видел в филармонии, на институтском вечере, но подойти не решался.

2.04.54 г. И правильно делал. Так и надо было – остаться в стороне, наблюдать и не мучиться. Но судьба (коварная!) решила иначе. С тех пор мы встречались в институте и здоровались как знакомые – и только. Однажды я был в филармонии на концерте М. Ваймана и увидел ее – одну. В первом отделении я смотрел на нее чаще, чем на Ваймана, она сидела в первом ряду партера, а я стоял и хорошо видел ее. В антракте я заметил, что она осталась на месте и, набравшись храбрости, подошел. Мы разговорились. Мальчик, который сидел рядом, не пришел, и я остался сидеть на его месте. В общем, было очень хорошо, и я был на седьмом небе от счастья. Потом проводил ее по Невскому до Московского вокзала. Беседовали, разговор шел в основном о гимнастике. Она сейчас тренируется по программе мастеров, и вскоре должна будет выступать.

На другой день я, встретив ее в институтском коридоре, пригласил ее еще на один концерт в филармонию – на Глинку. И она согласилась, к великому моему удивлению и радости. Мы были на Глинке, дважды ходили в кино, успели многое рассказать друг другу, я ее трижды провожал. Одним словом, влюбился я страшно, а она, по всем признакам, ни капли внимания. Но что же она ходит со мной? И вот последний вечер разрушил все. Я с великим трудом достал билеты в филармонию

(я сейчас зачастил в филармонию, минимум раз в неделю) на вечер итальянской песни хора Свешникова. Билеты оказались плохими, вернее, одно место хорошее, другое плохое… Нет, не могу писать. До сих пор тяжело, мне казалось, что после того вечера все кончено, любовь моя прошла, но это, оказывается, не так-то легко.

5.04.54 г. Мы с Лерой договорились встретиться у филармонии в двадцать минут девятого. Я опаздывал на две минуты и бежал,

думал, ничего, извинюсь – простит. Но ее еще не было. Я походил минут 10, прочел все афиши, газеты, перездоровался со многими знакомыми. Наконец, опоздав минут на 20, она пришла. С этого все и началось. Я сказал: «Нехорошо, Лера, опаздывать». «Да я не виновата, это автобус». «Брось, Лера, оправдываться не надо». И замолчали. Так же молча сели на свои места. Я сел, конечно, на неудобное место и мне за колонной ничего не было видно. Я решил, что лучше стоять и все видеть, и робко спросил: «Может быть, мы будем стоять? Я ничего не вижу». Она что-то неопределенно промычала и осталась сидеть. Я ушел обиженный, стоял впереди, потом вернулся, немного постоял за ней, и, видя, что она не обращает на меня внимания, снова ушел.

Хор Свешникова исполнял, кажется, Чичероне – какого-то итальянского композитора XVIII века, какую-то церковную музыку, но такую чудесную музыку и в таком исполнении я слышал впервые. Я видел огромный собор, где под звуки органа поет хор, а верующие стоят на коленях и молятся, и так красиво, стройно и торжественно льется музыка под могучими сводами храма. Люди делятся с Богом своими бедами, печалями, маленькими радостями. И я сам начал молиться.

Я помню, я молился всего дважды: в филармонии и еще раньше – на Кавказе. Дело было вечером, ужинали у костра. Но я на кого-то обиделся, отказался от ужина и ушел куда-то в темноту. Меня окружал дремучий лес, где-то рядом слышался плеск ручейка, невдалеке виднелся костер, и видно было, как двигались люди, и доносился веселый шум, который еще больше усугублял мою печаль, и я вдруг стал рассказывать Богу или лесу, или этому ручейку свои беды и печали, жаловаться на себя и просил у Бога три вещи: мудрости, силы характера и любви. И долго я так стоял в темноте. Иногда меня звали, но я не отзывался. После этого я стал как-то чище, умнее, лучше, чем был раньше. Если молиться искренне, это здорово очищает душу.

И вот ссора и эта музыка заставили меня вторично пережить такое, правда, я немножко сознательно экзальтировал себя, то есть понимал, что со мною происходит. Но все равно было очень хорошо.

После окончания первой части я подошел к Лере, хотел поговорить, поделиться с ней моими переживаниями, простить ей ее опоздание.

Я думал, она встанет и мы пойдем погуляем. Но она посмотрела на меня, чуть улыбнулась, и, не говоря ни слова, вынула книжку и начала читать. Я был ошеломлен. Я не сказал ни слова – не было слов у меня, и тогда я ушел. Я бродил один по фойе, и мне было очень стыдно за нее и обидно за себя. Больше я к ней не подошел, лишь следил издалека, и так мне было больно, что я во втором отделении чуть не разревелся. Я думал, она поймет свою ошибку, найдет меня и встанет рядом. Тогда я, конечно, все прощу, и будет очень легко. Но этого не случилось. И я понял: значит, она равнодушна ко мне. Но как можно так поступать, я не понимал. Я привел ее в филармонию, куда столько народа старалось попасть в тот вечер (я трижды бегал отмечаться в очередь, прежде чем достать билеты), усадил ее на лучшее место, а она – ноль внимания. Что же она за человек после этого? Одним словом, было очень обидно. Потом, не зайдя за ней, я спустился вниз за пальто (номерок был у меня), она сама пришла вниз. Мы молча оделись и молча вышли. У меня вид, наверное, был ужасный. От нее – ни слова раскаяния.

7.04.54 г.Теперь мне ясно, что я ее разлюбил – если можно так сказать. Она мне по-прежнему нравится, ибо хороша собой, но раньше я за красивой оболочкой представлял себе и столь же красивое содержание, теперь же вижу, что выдумал его сам.

Сейчас главное, чем я живу – это гимнастика. Десятого числа у меня соревнования – я выступаю по второму разряду. Готовился этот семестр очень много – по 3—4 раза в неделю тренировался. Сейчас чувствую себя хорошо, мышцы окрепли, стал сильнее, чем когда бы то ни было. Играю в шахматы на первенство института между факультетами, сижу на 1-й доске и очень горд этим.

Тщеславен я тоже страшно и к славе неравнодушен, но умею это скрывать. А с этим надо бороться. И хвастун я оттого, что люди, кажется, не замечают меня, заняты собой. А я-то такой хороший: и спортсмен по разным видам, и голос у меня ничего, и песен знаю множество, и стихов целую кучу наизусть, и читаю их неплохо, и стихи пишу и рассказы, а вот не обращают на меня внимание. И правильно делают. Не скромен ты. Это отталкивает. Думаешь, что лучше других, себя считаешь умнее всех, а люди нутром чувствуют это. Ну, а что делать, так хочется похвастаться, а то так никто и не узнает, какой я хороший.

Вот недавно я спас мальчика. Он провалился под лед Карповки и плавал, цепляясь за края льда. Я подполз к нему и вытащил. Это произошло всего за одну минуту, произошло просто, даже как-то обыденно. Я его вытащил и ушел, а женщины отвели его домой, и никто не знал, что я так поступил. Я долго крепился, но потом рассказал Моньке и Лере – захотелось похвастаться, какой я хороший, но почему-то это не принесло удовлетворения. Мне кажется, что из всего, что я совершил, самое лучшее было спасение этого мальчика и двух девиц во время зимнего похода. И прав Горький – как хорошо чувствовать, что ты чем-то помог людям, что ты можешь быть нужным и полезным.

11.04.54 г. Вчерашний день прошел чудесно. К нему я слишком долго готовился. Встал рано, не спалось. Утро было прекрасное, солнечное. И начало было хорошее: постояв часок в очереди, я достал

2 литра молока. Потом поехал в институт выступать по второму разряду по гимнастике. Соревнования (как я их боялся!) прошли удачно, и я набрал нужное количество очков.

19.04.54 г. Живу страшно беззаботно, свободно и легко, ничем особенно не занимаюсь, ничего особенного не делаю, не скучаю, но и не так чтобы очень весело, а так как-то, одним словом – беззаботно. Бегаю по театрам, кино, хожу в филармонию, думаю о девчонках, немного о будущих страшных экзаменах и о всяких пустяках. Ни одной серьезной мысли, ни одного важного дела. Вот перечень «дел» последних дней: был на лекции в Эрмитаже, смотрел фильм «Дорога надежды», видел в театре «Демона», «Эсмеральду», слушал 6-ю симфонию Чайковского, завтра пойду на «Великого государя», обедал у тети Раи и, между прочим, бывал в институте.

Сейчас вообще очень увлекаюсь Чеховым. Чехов, как и Чайковский, тонкий, нежный, скорбный.

23.04.54 г. Сегодня встал поздно, занимался гимнастикой, немного науками, потом гулял. Погода чудесная, весна настоящая, Нева – красавица, белые льдинки плывут по темно-синей воде.

21.05.54 г. Идет последняя сессия в институте. Уже сдал один экзамен. Так грустно. Последнюю лекцию отмечали втроем – я, Женя Калинина и Виталий Кремков, у Жени дома в Басковом переулке. Купили вина, закуски, вспомнили старину, Виталий играл на гитаре, мы с Женей пели.

Вот и прошли студенческие годы. Они были разные – пестрые, шумные, всякие. Прошли быстро, и все-таки было хорошо! Никогда не помяну их худым словом, всегда буду помнить как свои лучшие годы.

26.06.54 г. Прошел месяц. Сдал экзамены и теперь работаю над дипломом на цементном заводе Воровского и в Лаборатории автоматики. Посоветовал Монька, который здесь работает. Нас четверо из нашей группы пришли сюда готовить дипломы, одновременно устроившись на полставки. Здесь очень хороший и интересный народ. Лаборатория размещается в одном из корпусов Апраксина двора.

Вечерами гребу (несколько сезонов сидел в четверке академической, потом в каноэ и байдарке), в августе собираюсь идти в поход по Кавказу. За месяц было много событий: проводил Димку на Кавказ, он улетал в альплагерь. Было, как всегда с ним, чудесно. Шли пешком, трепались обо всем, что придет в голову, он нес рюкзак, я был в его плаще, было хорошо и легко, но я завидовал ему, что он улетает (первый раз в жизни!), и завтра уже будет в центре Кавказа. Потом он написал письмо, я ответил.

Получил письмо от Светланы. Маленькое, странное и очень взволновавшее меня. Несмотря на все, я ответил дружески.

Сблизился с Женей Калининой. С ней мы друзья (друг от друга у нас почти нет тайн). Часто гуляем втроем, а когда Виталий уехал – вдвоем. Эта дружба с моей стороны переходит в любовь, но я преодолею, тем более что она уезжает на месяц в Кондопогу, а я за это время еще в кого-нибудь влюблюсь. Так хочется хорошей любви, но меня трудно полюбить – я слишком сложный и противоречивый человек.

19.12.54 г. Завтра распределение, крутой поворот всей жизни. Куда только, вот вопрос. Грустно чего-то, как всегда перед дорогой, и в то же время немного радостно – впереди новая жизнь во всех отношениях.

Студенческие годы пролетели очень хорошо, жаль только, мало было любви. Впрочем, любви, дружбы, счастья всегда мало. Не хочется философствовать на этот предмет – куда пошлют, и зависит ли дальнейшая жизнь человека от этого, и в какой мере.

Писать сейчас не хочется, напишу потом, как прошли лето, осень. Но все же куда, какой город? Куда бы ни послали, буду готовиться к дороге, как к празднику, ибо новую жизнь нужно встречать радостно, чтобы и она тебе тем же ответила.

В Ленинграде ничего не жаль покидать, кроме мамы, Нади и Димки. А напоследок погуляем же и покутим, эх!

21.04.55 г. Жизнь – это огромный лес, ты заблудился, хочешь выйти на какую-нибудь тропинку, идешь, не разбирая дороги, и любая случайность может вывести тебя на любую из многочисленных тропинок, рассекающих лес. И всегда тебе будет казаться, что другие возможные тропинки чище и короче к цели, и всегда это будет тебя мучить.

А сейчас я жду из Рустави ответа: ехать мне туда или нет, и боюсь отказа – поехать хочется, пожить одному самостоятельно, посмотреть на людей, в Ленинграде вообще все уже надоело. Боюсь отказа. Сейчас веду паразитический образ жизни: ровно ничего не делаю. Это с 1 марта после защиты диплома. Был 12 дней в доме отдыха, было неплохо, особенно к концу, когда я поближе познакомился со всеми девушками и по вечерам танцевал, ходил иногда на лыжах, играл в бильярд, читал, занимался всем тем, чем положено заниматься в доме отдыха.

Я распределялся одним из последних и все боялся, что кто-нибудь до меня возьмет Рустави.

Студенческие годы оказались бурными, насыщенными событиями, но многое осталось за кадром, дневники писались от случая к случаю, подчас с очень большим перерывом. Почти ничего о жизни в учебной группе. Немногим больше о товариществе в походах и шумных встречах после. Описания некоторых походов в студенческие годы приводятся в третьей главе. С тех далеких студенческих пор мы, «походники», дружим, ходим на юбилеи друг друга, продолжаем встречаться дома или на дачах, перезваниваемся. Тепло лицейского товарищества – институтской дружбы согревает меня и в старости. Мы – это я и моя супруга Галя Малькова, Дима и Валя Поляковы, Миша и Лариса Смарышевы, Леша и Алла Киселевы, Боря и Лена Леоненок и многие другие. Именно походное братство оказалось самым живучим.