Книга Белого

На этом месте – рукопись обрывалась.

Я сделал из этого плотно исписанного листа бумажный самолётик и запустил его в окно. Если он не желает меня видеть – то имеет на это полное право. С какой это стати он должен делать что-либо, если сам этого не хочет?! Не должен. И всё равно…

Я дошел до границы в полном одиночестве – только шум машин и ветер были моими спутниками. С рюкзаком наперевес – я отправился в степь. Я не мог больше выносить всё это. Просто не мог. Я не хотел быть с другими – а быть с драконом у меня не получилось. Поэтому, я ушел – просто так, не предупредив никого – даже себя. Ничего никому не объясняя – я и не должен этого делать.

Дойду ли я до той стороны поля или вечно буду скитаться по нему, не имея ни единого шанса выбраться?

Целую вечность плюс один час я шел по морю травы. Но я верил, что когда-нибудь, я смогу добраться до берега. Я ночевал в спальном мешке под звёздами. Не повезло – дождей так и не было. Я ел сушенное мясо и фрукты, запивая их чаем. Я шел каждый день, почти не делая привалов, доводя себя до истощения, а затем – лишь ускорял свой шаг. И не смотря на это – я никогда не спешил. Я стремился усталостью прогнать навязчивые мысли из своей головы. И вот, я смог дойти до окружной дороги города. Он был не такой большой как мой, но всё равно – довольно внушительных размеров. Так и закончилось моё долгое и короткое путешествие по степи, отменившее мой собственный миф о том, что она – бескрайня. Я дошел до своего берега – здесь я и сойду. Может быть, смогу забыть себя. Я стану другим: более лёгких и более прочных.

Так прошло ещё четыре года. Не скажу, что я был счастлив. Как ни крути – а человек и в раю найдёт, на что подать жалобу. Я жил в общежитии рядом с самими низкими из каст. Больше всего досаждало то, что не смотря на всё моё отвращение к людям с узким кругозором, которые не способны самостоятельно изменить картину своего мира и думающих только о бутылке – в скором времени, я осознал, что совсем неплохо чувствуя себя в их компании. Я стал заметно больше пить и курить; я совсем перестал брезговать междометиями. Единственным, что спасало меня от культурного дна, была моя работа на полставки, но на полный рабочий день в еспрессо-баре с ультрасовременным декором. Можно было полдня умиляться зелёной траве, росшей из стальных горшочков. В промежутках от заказов на чашку другую, я доставал дешёвый блокнот и мелким подчерком хозяйской ручкой, экономя бумагу, писал рассказы – часто, по четыре штуки в день.

Я скрывался в своей крепости духа от всего самого низкого, что есть в этом мире и что начинаешь видеть, только оказавшись на дне. Литература – в практическом плане – вещь совершенно бессмысленная. Оно приносит больше пользы и наслаждения самому творцу, чем читателям. Однажды, я прочитал свой коротенький постмодернистский рассказ знакомому, сразу после чего, я был поднят на смех. Тот свой рассказ я сжёг, а с тем знакомым больше не общался никогда. Я уничтожал девять из десяти своих сочинений – и убийства я совершал самыми разными способами. Я писал только для себя – мне не нужны были читатели – у меня был свой собственный читатель. И каждый день – я укреплял стены своей духовной крепости.

Проблемы внешнего мира меня уже совсем не касались. Я жил только своей рутиной: кофе, перекуры, литература, одиночество в компании на дне бутылки. Я всем был недоволен – но в тайне про себя знал, что мне этого – более, чем достаточно. Я променял свою старую жизнь на это – и ни о чём не жалел. Я трижды перечитал роман Селина «Путешествие на край ночи» – и смеялся, и лил слёзы от бесконечных страданий бедного доктора, застывшего в своей безграничной жалобе и приговору миру. Я продолжал сжигать свою «плоть и кровь» с тройным упорством. Мне было достаточно жить так ещё долгие годы. Рано или поздно, меня бы вышвырнули из еспрессо-бара и я нашел бы себе работу бармена в каком-нибудь клубе; пережить десять соседей по комнате и сто по коридору. И всё своё время посвятить эгоизму и литературе – эгоистичному творчеству, только для себя – для самых сумасшедший моих обитателей. А позже – умереть – и сказать напоследок: «В жопу» имея ввиду все глубокие смыслы, заложенные в эту фразу.

Но жил я так четыре года. Потом, я снова встретил его. Так банально и совершенно случайно: золотой дракон, после долгих странствий, попал именно в этот город, именно на эту улицу и зашел именно в эту кофейню. Я оторвал перо от бумаги и поднял глаза, когда услышал, что зашел посетитель. И увидел его. Он совсем не изменился за эти четыре года – чего совсем нельзя было сказать обо мне.

Поначалу, он упорно отказывался меня узнавать – даже, когда я начал вспоминать ту ночь в его старой квартире. Но вскоре, что-то переменилось в его голосе удивлённого столь большим интересом бариста к своей персоне гостя; и он улыбнулся, а затем громко – на весь бар – рассмеялся.

– А ты немного изменился, – сказал он наконец.

Так естественно и так непринуждённо. В тот же день, меня уволили с единственного источника моих скромных доходов. А всё из-за того, что я, видите ли, избил «ни в чём не повинного клиента и испортил этим безукоризненную ранее репутацию еспрессо-бара». Я получил свой жалкий расчёт и больше никогда не возвращался на ту улицу.

А дракона я, всё-таки, хорошенько ударил: четыре раза – прямо в лицо. Я, вообще-то, ярый противник всякого насилия. Наверное, жизнь рядом с низкими сословиями действительно хорошо поработала со мной. Но эти тяжелые времена, хвала эволюции, подходили к концу. И начинается ещё более тяжкий период моего шествия от помойки к помойке – а потом – моей мучительной, голодной смерти.

Но я чувствовал себя прекрасно.

«Жизнь чудесна и удивительна!» – как говорил товарищ Маяковский накануне самоубийства.

Я дал в рыло «старой жизни». Чего мне тосковать и жалеть об этом?! У извращённой интеллигенции в обществе – всегда один конец – помойка. Только единицы доходят до Олимпа. Но всегда неизменно – ценой жизней всех остальных: неизвестных и забытых. Таких, как я.

Я шел по центральному проспекту города, возможно – в последний раз в чистой одежде. У меня не было никаких планов на будущее – как всегда, я позволил судьбе решить всё за меня. Вот всё моё имущество: «Так говорил Заратустра», исписанный неразборчивым подчерком блокнот рассказов и сказок, фотоаппарат и всякие тряпки. Я понятия не имел, что будет со мной дальше. Голод, нищета. Но сейчас, в данный момент искреннего безумия – ярко светило золотое солнце. Я улыбался. Я готов был уже смириться со всеми неудачами, к которым был приговорён заранее, когда жестокое колесо Фортуны только начинало свой оборот; как чья-то рука – коснулась моего плеча. Я обернулся: битое и гордое лицо золотого дракона смотрело на меня:

– Я знаю, ты всё ещё злишься. Но давай, ты пока поживёшь у меня; до тех пор, пока мы не отыщем тебе работу и крышу над головой. Я знаю – тебе ничего от меня не надо. Но позволь мне не дать тебе окончательно погубить себя.

Я должен был бы послать его к чёрту – я бы с удовольствием так и сделал. Но вместо этого, я улыбнулся, как последний дурак:

– На что мне злиться? Посмотри на своё лицо – можешь считать, что мы с тобой в расчёте. А твоё предложение – я с радостью приму.

Он улыбнулся ещё шире и ярче. Он совсем не изменился.

– Тогда, пошли.

Я вновь испытал жаме вю – когда мы очутились на окраинах, но уже другого города; когда мы снова зашли в почти пустую квартиру с жёлтыми стенами.

– Ты что, взял квартиру с собой? – спросил я.

– Нет. Так выходит: она сама следует за мной. Я всегда считал декор материальным отображением внутреннего состояния жильца.

Я ещё раз обвёл взглядом комнату-квартиру, хоть и смотреть здесь было не на что.

– Да уж, у тебя состояния души – константа Будды.

Он улыбнулся.

– Не совсем.

Он начал делать чай. Я, как и в прошлый раз, сел у окна. Когда чай был готов, золотой дракон поставил чайник между двумя маленькими пиалками и прижал зубами длинную курительную трубку.

– Знаешь, твоё поведение – совсем не вяжется с обще-людским, – заметил я.

Он пожал плечами.

– А что значит «обще-людским»?

– Это значит – вездесущий. Ну, знаешь, было у меня в школе ещё два брата по разуму. Всё было хорошо – мы общались о жизни и прочем, и длилось это несколько лет; и в это время – я совсем забыл о своём одиночестве. Но потом, что-то переменилось. Я стал замечать, что те, кто был мне жизненно необходим – просто безразличны ко мне. И знаешь, я слышал, что человек становится взрослым, когда впервые сталкивается со смертью; можно считать – это и была моя смерть. Затем, я только усиливал своё одиночество. Я стал понимать, что никто никому не нужен и никто в этом мире и пальцем не пошевелит ради нас – так себе истина – но это было отличная идея выживания. Я стал каким-то «совсем уж грустным», хоть и любил смеяться. Но после этого, я принял вещи такими, каким они есть – ничего ни от кого не требовал и жил в своём одиночестве много лет. И тут, я встречаю тебя. Мне привлекло в тебе то, что я понял, что ты можешь быть совсем не обще-людским.

– Люди – слишком разные. А ты – просто слишком много имел дел с художниками. Творческие люди – самые ненадёжные существа в изученной вселенной. Они могут быть хоть сто раз гениями – но это не делает их хорошими людьми.

– Но в итоге – я сам стал художником.

Дракон выпустил из пасти облако белого дыма.

– Так не будь, как они. Будь собой. Что я нового тебе сказал?! Если ты кого-то любишь – делай для него то, что считаешь нужным, даже если он сам бы никогда не сделал бы этого для тебя. Если ты не можешь – не надо. Если тебя не хотят и ты не хочешь – уходи – что тебя держит?! Если ждут – приходи. Это простые истины, известные человеческому разуму ещё тысячи лет назад – но ты, почему-то, вечно их забываешь и таким, как я, вечно приходится их тебе напоминать.

– Ты абсолютно прав, дружище, – я сделал глоток чаю и добавил на выдохе, – как и всегда.

Он затянулся трубкой и выдохнул ответ:

– Не всегда. Я тоже часто ошибаюсь – но точно не в вопросах элементарных правил социальной гигиены.

Оставшийся чай – мы допивали в тишине; и сердца наши были полны молчания. Каждый – в храме собственного одиночества из золотых и солнечных стен. Так длилось долгие часы, пока не настала глубокая ночь.

– Думаю, самое время ложиться спать, – сказал золотой дракон и лёг на бок.

Я выключил свет и меня охватило мрачное предчувствие. Я прошептал на ухо дракону, будто боялся, что нас могут услышать:

– Ты ведь бросишь меня утром – исчезнешь, оставив после себя только записку. Я чувствую это, дракон – я не могу удержать тебя.

Его глаза были закрыты. Он помотал головой, отрицая все мои слова и призывая меня ко сну. Я сказал ему:

– Дракон, я люблю тебя.

Он и глазом не шелохнул. Я закрыл глаза и упал в сон…

Проснулся я от лучей солнца, бивших мне прямо в глаза. Я лениво встал с твёрдого пола, мучаясь от болей в спине. Как я и предполагал, кроме пустоты, жёлтых стен и записки на полу – в квартире не было ничего – я опять почувствовал себя обворованным. Я поднял прощальную записку дракона и начал читать:

«Ты был прав; впрочем – ты редко оказываешься таковым. Но на этот раз – я не оставлю тебя ни с чем. Квартиру я выкупил у хозяйки, которая живёт этажом ниже – я уже поговорил с ней – она готова отдать тебе квартиру. С ней можешь делать, что хочешь – заполнить мебелью или оставить всё как есть; или спалить её – чего я не очень рекомендую. Ниже написан адрес – приди по нему и скажи секретарше Наташе: «Мне к шефу». Зайдя в кабинет, сурово и уверенно скажи (можешь даже немного порепетировать), что намерен здесь работать и приносить фирме пользу; что веришь в эту газету и не представляешь своей жизни без неё – ну и т.д.. Он будет возражать и, наверняка, кричать, угрожать и вызывать охрану. Но не бойся – никто не посмеет вывести тебя оттуда силой – они будут пробовать только угрозы. Начальник будет говорить, что ему не нужны сотрудники без образования и что газета на грани разорения из-за таких, как ты. Но, как мантру, повторяй ему: «Я хочу здесь работать». Я знаю старика не один год – если он видит решительную настойчивость – он уступает; он примет тебя на работу. Можешь не благодарить. Дальше, я справлюсь сам. И больше – мы никогда не встретимся – даже случайно. У нас с тобой – совсем разные дороги. Ты, хоть уже и не молодой, должен построить свою жизнь. Если для тебя это важно – то я тоже люблю тебя. Но я должен найти свой океан – и задохнуться в нём. А когда я смогу сделать это – я выполню свой жизненный долг, шанс исполнить который выпадает одному из сотни – изменить себя. И уже никто не сможет увидеть меня… У золотого дракона – свой путь – и это небо; у рыцаря – свой – и это земля.

З.Д.»

Я перечитал это послание, достал зажигалку и сделал с ним то же самое, что делал с лучшими своими стихами – сжёг. Ни один нерв на моём лице не дрогнул. Я был слишком утомлён эти умиранием. Я сделал себе кофе и яичницу из одного яйца – всё, что я нашёл в холодильнике.

Затем, я заглянул под матрас и обнаружил спрятанную там довольно приличную сумму денег. Я оделся – собирался купить что-нибудь более внушительное себе на завтрак. Перед тем, как выйти, я произнёс вслух для самого себя:

– Эх, мой дракон…

И долго о нём не вспоминал.

Работу я получил, как и говорил наш беглец. Это оказалось намного проще, чем он обещал и чем я думал. А шефу я понравился и не прошло много времени, как я обнаружил себя в кресле его заместителя – общие интересы всегда сближают людей. Ещё через полгода – его посреди бело дня сбила машина. Трагедия для тех, кто любил его – и выигрыш в лотерею для меня. Наверняка вы догадались, что долго хозяйское кресло не пустовало и скромный совет директоров не нашел более подходящего кандидата на него, чем я.

Под моим руководством, как бы странно это ни было, газета расцвела. За три первых года – я смог провести слитие с двумя сильнейшими нашими конкурентами в стране. Ещё спустя пять лет – мы были по престижу уже чем-то, вроде “THE TIMES”. Мы могли позволить себе печатать миллионные тиражи на пяти мировых языках.

Вместе с карьерой у меня наладилась и личная жизнь. Хоть я был уже не молод, ежедневные многочасовые практики йоги и цигуна – действительно творят чудеса – незнакомец мог подумать, что мне нет и сорока. С прогрессивным, богатым, красивым и образованным бизнесменом хотели иметь отношение представители всех классов, рас и полов. Я менял любовниц и любовников чаще, чем нижнее бельё. А сколько раз мне предлагали руку и сердце… Но я с улыбкой посылал их куда подальше – я научился уважать и ценить одиночество.

Когда мне перевалило за шестой десяток, я окончательно сошел с ума – как это и должно происходить с интересными людьми – и в любом возрасте не поздно. Я полностью передал управление газетой своему замдиректору, который, спустя двадцать лет службы – наконец, избавился от раздражительного «зам-». Себе я оставил лишь скромную семизначную сумму в зелёной валюте.

Я вернулся в родное поле, в которое вышел однажды и пересёк пешком. Я построил там небольшой домик. На периферии цивилизации – я не имел даже телефонного кабеля и много лет прожил так в одиночестве, только раз в неделю встречая молодого курьера, завозившего мне продукты и за дополнительную плату – напоминавшего мне, что я ещё жив и полон сил. Каждое новое десятилетие – ко мне приезжал новый курьер. Они привозили мне книги, которые я перечитывал, забывал – и перечитывал ещё раз. Так и проходили дни и годы.

Спустя тридцать лет после своего грандиозного побегав пустоту, я решил снова сбежать – надоела мне такая жизнь. Нормальному человеку – она уже через месяц насточертела бы. Но из-за врождённой лени – я решил не торопиться. Я чувствовал приближения смерти и понимал, что так и не прошел, и не переплыл, и не перелетел Земной шар – ни разу.

Я надеялся встретить свою смерть в пути, как и подобает истинному кочевнику духа.

Налюбовавшись закатом, я лёг спать, твёрдо уверенный в том, что проснусь завтра – и отправлюсь в своё последнее путешествие и встречу конец своей жизни – такой же, как и сама жизнь. В дороге – заснуть со спокойным, свободным сердцем.

Но судьба жестоко надо мною посмеялась. Я проснулся парализованным – не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. До ближайшего телефона – двадцать километров. Я оказался запертым в ловушку собственного тела – в этой проклятой лачуге. Всё, что мне оставалось, это смеяться над этой ситуацией и транслировать разумом все свои воспоминания о жизни, которую я прожил. Я мог бы ещё долго прожить – знаю я себя. А так – придётся умирать от жажды, мучаясь голодом. И как человек опытный – я примирился с судьбой и стал терпеливо дожидаться смерти. Но она всё не приходила.

Я мучился – и на второй день этого лежания, я понял, что обезвоживание моё, наконец-то, достигнет своего апофеоза через несколько часов; и я смогу увидеть, что скрывается под покровом смерти. Я мечтал о стакане воды – ставил его выше всех земных благ. Я мог думать только о воде. Лишь изредка мне удавалось отбить у агонии несколько минут, чтобы подумать о той столь долгой и столь короткой жизни, которая случилась со мной. Я чувствовал, что схожу с ума – и боролся, чтобы уйти из этого мира, хотя контролируя свой ум – больше, мне ничего уже не надо было.

Я слышу, как в дом кто-то входит – мне уже всё равно. Но этот «кто-то» напоил меня водой и прогнал смерть с порога – хоть и ненадолго. Меня стошнило водой, которую я выпил – почти такое же, как я её и принял. Это был миг необычайного блаженства – чувствовать, что ты можешь ещё хоть что-то. Я был готов продать душу, чтобы хоть как-то отблагодарить своего милосердного гостя. Мне удалось поднять глаза на него – это был золотой дракон, который сиял как великий Кармапа. Он нисколько не изменился за эти годы – он всё был таким же молодым.

– Я не мог смотреть, как ты страдаешь. Поэтому, я не дал тебе умереть такой мучительной смертью, которую подготовила тебе судьба.

Я уже ничему не удивлялся. Только сказал:

– Ты скоро уйдёшь – я не буду просить тебя звать на помощь… Лучше – убей меня сейчас. Нет ничего страшнее голода и жажды. Так что, если ты пришел сюда творить милосердие – убей меня.

Он улыбнулся – как и всегда.

– В этом нет необходимости – ты всё равно умрёшь от сердечного приступа. Это не так больно, как могло бы быть.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю.

Я промолчал.

– Спасти меня невозможно?

– Невозможно.

– Ну и чёрт с ним. Я ни о чём не жалею. Я прожил долгую и счастливую жизнь – я даже имел удовольствие знать тебя; хотя, возможно – это было проклятие. Ты скажи – ты смог изменить себя?

– Смог.

– И что теперь?

Он пожал плечами.

– Не знаю; я и правда – не знаю. Наверное, буду жить. Знаю, не очень прилично говорить такое и постели умирающего… Можно сказать, я почти стал Буддой – но тебя это не должно беспокоить. Я благословляю тебя на спокойную смерть.

– Спасибо.

– Когда-нибудь – ты тоже станешь Буддой.

Я снова промолчал. Сошел ли он с ума – этот бессмертный болван? Я сказал:

– Всю жизнь – я гнался. Но за чем?

– А ты, разве, не знаешь?

– Теперь, кажется, знаю. Я гнался за любовью. Всё, чего хочет любой человек в любом возрасте – это то, что бы его любили – это предел всех наших стремлений. На самом дел – мы хотим только этого; всё остальное – лишь инструменты на пути к настоящей цели. Больше всего – мне хотелось бы любить себя. Возможно, у меня получилось.

– Ты кого-нибудь любишь?

– Только себя.

– Тебе предстоит долгий путь.

– Знаю… Всю жизнь – я гнался за ним – за Солнцем. Однажды, мне показалось, что я поймал его. Но на самом деле – лишь отдалился от него. И вот, у меня снова есть шанс поймать его. Я – Икар. И солнце сжигает мои крылья. Я падаю. Я умираю…

Пальцы дракона касаются моих век. Затем, они ласково и мягко опускают их. Был яркий, солнечный день…

Книга Зелёного

Пейзаж

Все события, описываемые в повести – являются сном главного героя – студента колледжа туризма, заснувшего на паре. Повесть читается довольно сложно – но поверьте – иначе было совсем нельзя. Здесь будут приводиться слова из иностранных языков, записанные кириллицей; к ним будет прилагаться перевод в скобках. Касательно сюжета произведения – то здесь дела обстоят совсем ужасно. Я и сам не люблю повести без сюжета – но эта история открывалась мне шаг за шагом именно в такой манере письма, ставшей новой даже для самого меня. Подбор языков и выбор слов, записанных на этих языках – являются спонтанными и диктовались мне лишь волей рабочего вдохновения. Возможно, мне удалось передать атмосферу свободного языкового пространства – а главное – атмосферу уюта и некой магичности; впрочем, даже если и не удалось – это всё равно было незабываемо.

Есть ли сюжет у сновидения?

Мунду эрреала (реальный мир – баск.) существует лишь в маленьком промежутке между тэтсудо эки (железнодорожным вокзалом – яп.) и фоями кикьото (речным портом – венгр.); эту маленькую алькунь (вселенную – араб.) – называют городом Z.

В официальных источниках эспекификадо (указано – исп.), что город – в три раза больше, чем он является шинында (на самом деле – казах.). И действительно – продолжая двигаться в сторону донг (восток – кит.) от здания вокзала, вы попадёте в Космос – так называют одну из проастия (окраин – грек.) Z. А зайдя за порт и перейдя мост-крепость – вы попадёте в Подземелье – так называют другую проастия города. Но эти уорлдс (миры – англ.) – слишком иллюзорны, хоть и составляют для многих жителей неотъемлемую часть их жизней, чтобы верить, что не попадаешь в другой мир с другими законами, только ступив за порог моста-крепости или вокзала. Мапа (карта – укр.) Z – хоть её и проблематично составить – очень похожа на название города. Этот мир занимает зибен (семь – нем.) холмов – четыре на левом карайиль (берегу – тамл.) и три на правом. И между Космосом и Подземельем – на самом краю самой крайней зэмье (страны – чеш.) Европы – лежит Z; а дальше – лишь дикие степи и море де Барбар (варваров – фрнц.).

И на самом краю изведанного мира – я нэ (родился – фрнц.).

Жители космоса делятся на два типа: тех, кто строит тюрмэ (башни – нем.) на песке и всю жизнь вертятся на одном индаво (месте – зулу); и тех, кто живёт в старых зданиях, и прокладывают дороги в другие альмюдун (города – араб.). Проще говоря, оказавшись в космосе, одни стремятся выше; другие – к земле.

Жители Подземелья делятся на три типа; по ту сторону реки – онай кои види (смотрящий – серб.) мог увидеть раньше два города, которых, когда-то, завоевали древние комиссары Z. Они же и построили третий город между ними, окончательно объединив правый берег и присоединив его к правительству левого, взяв под свой контроль город с почти миллионным населением; теперь, из них осталось чуть больше половины – а штадт (город – нем.) пустует.

Эти места были славны своим мостом-крепостью – йосай (цитаделью – яп.), однажды, остановившую реку; а спустя какое-то время – и захватчиков с далёкого запада. Цитадель стала символом Z – и его проклятием. Возведя это гэбойде (сооружение – нем.) – мы стали далёкой окраиной ныне уже мёртвой рище (империи – чеш.). Мы и остались окраиной страны, частью которой себя называем и за судьбу которой, в далёком славном прошлом, наши предки сражались против севера, юга, востока и запада – и так кликлит (красиво – дат.) проиграли и тем, и тем, и тем, и тем.

«Нам не в чем себя винить – во всём всегда виноваты другие» – мы нэ э мурон (рождаемся и умираем – фрнц.) с этой фразой на устах – все мы фаталисты, которые мечтали жить в центре мира, не научившись и не умея жить без окраины. Ad marginеm – от концов – мы собираем урожай маленьких частичек себя; бежим, понятия не имея – куда.

Здесь смешалось прошлое настоящее и будущее – которые для нас – всё равно, что сайфа (страницы – тур.) одной и той же книги. В этом городе убогость от величия отделяет лишь угол поворота и зихьт (точка зрения – нем.). Мы входим в наш новый мир с закрытыми глазами, лукин ту (смотрящими – англ.) в обе стороны.

Здесь никогда ничего не решается; но здесь – всё решиться. Это город Z – от слова «zек».

Я вырос и всё ещё живу напротив старэ пустинэ (древнего пустыря – чеш.), ставшего теперь самым крупным торгово-развлекательным центром города. Мне лакд (повезло – англ.) – я был жителем той части Z, которая реально существует, а не находится в космосе или под землёй. Когда зоннэ (солнце – нем.) улыбалось городу – я запирался на все рокку (замки – яп.) в своём маленьком убежище: скрипящие от перегруза полки с книгами на русском, украинском, белорусском, английском, французском, немецком, японском и арабском; стены, заставленные сликэ (картинами – серб.) и рисунками моего друга-художника, в работах которого я вижу результаты исследования грэнцен (границ – нем.) людского восприятия этого мира; грязные чашки и старые тетрадки с домашними и классными работами, списанными научными статьями, рисунками-абажурами на полях, стихами и древними мэлидикьсион (проклятиями – фрнц.). И посреди этого рабочего цеха по производству вдохновения – сидел я – невидимый и незаметный, по песчинками собирающий свою библиотеку из книг, которые никогда н прочитаю, и которую не прочетэт (прочитает – болг.) никто; из тайных уголков Z, из разных мест моей страны и её соседей. Я сидел в своём кресле, пил жасминовый чай вместе с Буддой и вдыхал дым ароматических палочек в музыкальной тишине замкнутого пространства и бесконечности можлывостэй (возможностей – укр.); но в отсутствии какого-либо действия.