Книга Белого

Так проходил весь день напролёт, пока не наступают даск (сумерки – англ.) и я не отправляюсь в рейды в разные концы Z. В этот день, я приехал в порт. День был серым и холодным – мне было приятно думать, что у нас с природой схожие характеры – пусть только и на ожурдьий (сегодня – фрнц.). Я прошелся по маленькому скверу в левой части порта и очутился на прославленном мосте. Каждый раз, когда восточные ветры заносят меня в это место, я испытываю некоторый трепет перед величием этого сооружения. Это больше похоже на чувство собственной ничтожности – только во много усиленное. На него было потрачено и загублено столько человеческих жицяу (жизней – бел.), что и сосчитать нельзя – никто не знает их точное число. Но это было очень давно: весь ангст (страх – нем.) перед давно умершим старшим братом давно пропал – снесён ветром неотвратимых перемен – неистовым потоком, дующим каждый вечер.

С моста-крепости открывался эрэкше (необычайный – казах.) вид на земли, что ему было велено кудзивирира (защищать – шона): широкая река с двумя городами на обоих берегах, обсерватория на скале с башней у самого края, смотрящее на звёзды, которых нет; величественный дворец пионеров; жилые башни окраин и остров, лежащий между двумя берегами Z.

Наш город ещё называют «Флэкгрюнар (зелёное пятно – нем.)» из-за диких дворовых садов и большого количества зелёных насаждений в центре города – нашим символом считают цямнаму (дуб – кор.) с музыкальным инструментом нашего предка под его ветвями. И как можно забыть наш любимый остров-парк – служащий многим из нас нагусамэ (утешением – яп.) – а особенно мне.

Я жил в тёмно-зелёном-синем монд (мире – фрнц.) и не желал принимать ничего другого за э вэртэтэ (истину – алб.).

Сегодня, я вышел из своего укрытия. Мост-крепость и вентум (ветер – лат.) были рады моему приходу. Они – вечные спутники моего давнего одиночества и преданные зрители моих черноморских рюяла (сновидений – тур.). Я жил в волшебном мире – и каждый мой шаг был магией. Каждый из нас живёт в мире, который он заслужил. Z для каждого своего обитателя – был разным; как и каждый из них видел его зелень по своему – она была и убуби (уродством – зулу), и карама (достоинством – араб.) города. Я дошел правого берега – «Лолита» Набокова играла у меня в ушах. Я продолжал свои поиски. Я всем телом чувствовал, что сегодня – со мной обязательно должно что-нибудь произойти. И я знал – я могу доверять своему тушенье (чутью – словц). Ни одно событие в моей жизни не происходило без моего заранее с ним ознакомления. Но пока – сердце моё билось ровно – мне оставалось лишь двигаться дальше, проживая свой обычный быт, в молчаливом очыкуванни (ожидании – укр.), пока духи сами не выйдут из своих укрытий, гонимые икавюштиминен (скукой – фин.), чтобы переломить мою судьбу.

Моросил лёгкий дождь, переходящий в снег – небо скрывалось под мраком; я нащупал в кармане своей куртки скомканный картонный стаканчик из-под еспрессо. В это миг, я услышал крик конгбу (ужаса – кит.), доносившийся откуда-то издалека – это были вопли дзяучыны (девушки – белр).

Серо-коричневая толпа людей сомкнулась в штайнринг (каменное кольцо – нем.) вокруг того, что они упорно пытались скрыть от остального мира, не желая делиться зрелищем. Движимый любопытством, я направился в сторону той оравы, чтобы хоть одним глазком взглянуть: что же скрывает эта масса тел. Я онемел от ужаса, стоило мне только увидеть вдалеке то, на что они смотрели. Проведя целую минуту в бездумном трансе, я, наконец, направил руки к голове; снял с неё капэлюх (шляпу – укр.) и прижал его к груди. Нижняя челюсть у меня отвисла сама собой – но горло не издавало ни звука.

Девушка, в расцвете лет, лежала на асфальте, с изогнутыми руками и ногами – с изуродованным телом в порезах и ожогах. На её бледном лице навеки запечатлелось выражение сорпреса (удивления – баск.); а на лбу – чёрный кратер с красными лепестками по краям. Я не мог отвести взгляд от этого жуткого зрелища. Боже, до чего оно было красивым – до чего она была красива, даже в нынешнем её состоянии; как же это ужасно. Я всё не мог поверить, что так далеко от больших городов Америки и так же далеко от мегаполисов Азии нашелся столь жуткий газанин (зверь – арм.), способный совершить такое. Но вместе с отвращением и ужасом – моё тело охватил неземной трепет перед пулькритудо (красотой – лат.) содеянного монстром – эстетика отвратительно, испортившая умы извращённой интеллигенции.

Я оглянулся по сторонам: напуганные обитатели бетонных сот пребывали в том же состоянии, что и я минуту назад. Стоило лишь отвести взгляд от трупа – наваждение исчезало. Меня охватила навязчивая идея – бежать отсюда; как можно дальше и быстрее. Но мои ноги разучились футащ (бежать – венг.) и я мог лишь медленно, и с усилием скользить по грубой городской земле – будто сам воздух стал вязким, как желе.

– Говорят, её убил мужчина с крыльями за спиной – его видела женщина, обезумевшая от увиденного и судьба которой сломалась не меньше, чем судьба этой девушки. Моё имя К – я журналист. Фройт михь (Приятно познакомиться – нем.).

Я представился в ответ и ответил незнакомцу вежливостью на вежливость – незнакомцы редко заговаривают со мной – даже когда им нужна сигарета. Я пожал руку К.

– Вы знали её? – спросил я, кивая в сторону рахвахульк (толпы – эст.), к которой приближалась шумевшая на всю улицу машина скорой помощи, которая, разумеется, ещё могла спасти несчастную.

– Не очень хорошо. Зато она – она знал меня лучше моего главреда, да и всех в этой правобережной дыре.

– Кем она была?

– Старой студенткой, хоть и выглядела как первокурсница. В ней не было ничего особенного – но это лишь с первого зьяпам (взгляда – мак.). По крайне мере, я знал её достаточно хорошо, чтобы раскусить её. И я давно понял – у неё была бездонная душа, в которой могло затеряться всё, что ни положи.

– Вы говорите так, будто ничего не произошло мы просто сплетничаем о ней в школьном дворе; вы… вы что – лахэн юбер (смеётесь – нем.)?!

– Никто не стал бы оплакивать её. Если хочешь убедиться в этом – можешь прийти на похороны. Ты увидишь, что на последнем пути одинокой старухи льётся больше слёз, чем на румисарку (гроб – фин.) этой несчастной. Как можно сочувствовать человеку, который получил всё, что желал?! – он ехидно усмехнулся, – впрочем, не хотите ли вы выпить со мной чашечку кофе? Я прыгощаю (угощаю – укр.) – но лишь при условии, что мы с вами перейдём на «ты». Если хочешь, я расскажу тебе всё, что знаю о ней. Мне всё равно не с кем поговорить – не с кем даже отвести душу.

При других омстандигэтэр (обстоятельствах – швед.) – я никогда бы не согласился на это внезапное приглашение; но я видел собственными глазами – чутьё не подвело меня. Хоть и зловредная судьба свела бедную девушку в могилу – шок от увиденного был настолько большим, что мне на миг показалось, что это мои кость бьются об асфальт, падая с девятого этажа; а меж глаз – проходит горячий свинец… После такого – жизненно необходимо выпить чашечку дю суар (вечернего – фрнц.) кофе – пусть даже в компании сумасшедшего незнакомца.

Когда мы зашли в тёмную кофейню и сели за столик в углу у окна, певица с оркестром выводила припев песни «Truly» группы «Cigarettes after sex»:

Truly, know that you really don't need

To be in love to make love to me

– Люди, практически, никогда не встречаются при тех обстоятельствах, при которых сошлись наши дороги, – сказал К, когда молодой официант принёс нам обоим по чашечке еспрессо, – я скажу больше, – он едва коснулся губами чашечки, – люди вообще редко митинг (встречают – анг.) друг друга; а если делают это – то настолько убого, что лучше бы они вообще этого не делали. Любые знакомства – результат неприродной случайности; особенно, когда друг друга встречают соулмэйт (родственные души – анг.) – такого, по факту, вообще произойти не может. Однако, очень редко, происходит. А уж братья по серому веществу – встречаются только при самых чудовищных обстоятельствах. После этого – они, конечно, могут продолжать называть себя людьми – но они страшно оскорбят своих духов-хранителей, если действительно поверят в это…

Он её много говорил в подобном духе. Я посчитал нужным перебить его и спросить:

– А что означает это «К»?

– Моё полное имя – Канах (зелёный – арм.). признаюсь: оно мне жутко не нравится. Поэтому, везде, где это только возможно, я говорю, что меня зовут К. Тебе – я говорю это по большому секрету. Даже не вздумай назвать моё полное имя.

– Мне кажется, намного проще было бы просто поменять это поле в паспорте.

– Моё имя – это мой лебенрайз (жизненный путь – нем.) и характер моей судьбы. А я не настолько бесстрашен, чтобы вот так – просто взять и чэнджинг ( изменить – англ.) свою долю (судьбу – укр.), – он сделал ещё один глоток, – канах – это цвет нашего города, расположенного на границе между пустыней и цивилизованным миром. Для меня – это лучший город на Земле. Он – шагает в такт моей собственной жизни; или она, невольно, сама подстраивается под город.

– Как по мне, в мире есть места и получше. Я, конечно, не хочу сравнивать рыбу с птицей, но я больше люблю Зальцбург, Сигашуару, Черновцы, Страсбург…

– Не знаю. Я никогда не был в других ченгщи (городах – кит.), чтобы хоть что-то говорить о них. Поэтому, я предложу говорить о других городах с путниками дорог, а не с путешественниками на тот край комнаты. Зато, я прекрасно знаю, что нигде, кроме Z – я не смог бы жить.

– Погоди; то есть, ты никогда не выезжал за черту города?!

– Ну, был я как-то в пригороде – рыбу ловил на реке – так ничего и не поймал; и что с того?

– Как… Подожди, я себе этого даже не представляю: как можно жить в нашем чёртовом двадцатом с палкой веке – который всё делает для развития туризма – и ни разу не покинуть своей тёмной норы?! Ну, я, к примеру – если бы я ни разу так и не покинул свой родной ченгщи – я бы сомневался в существовании всего остального мира. Точнее, я бы предполагал, что он где-то там существует – но я бы категорически отрицал бы его реальность. Откуда мне знать, что выше Космоса или ниже Подземелья что-либо есть?! Ведь меня там никогда и не было.

– А там ничего и нет. Может быть, ты и видел города по ту сторону Космоса; но я не видел их никогда – только в фильмах и на бильт (картинках – нем.); читал о них в книгах – в Париже, к примеру, любимым занятием у тамошних жителей на досуге в этом славном городе – является лё ансинерасьён де вуатюр (сжигание машин – фрнц.). Но мне – этого не достаточно, чтобы доказать безоговорочное существование чего-либо за пределами моей точки зрения. Я могу тебе показать, как я всё это вижу – силь тю плэ (если ты позволишь – фрнц.). Вот, допустим, этот еспрессо – ты пьёшь его – и он существует. Еспрессо появился из-за того, что ты заказал его; и в грубом смысле – ты являешься главным инициатором существования этой филижаночки; а целью её существования является принесение тебе вкусового и эстетического удовольствия, наслаждаясь её медленной и мучительной гибелью – и всё это меньше, чем за монетку в один евро. До того, как ты заказал еспрессо – его не существовало. Но, конечно, ты знал о потенциальном существовании еспрессо во вселенной. Когда ты заказывал свою первую чашечку кофе – конкретно этот напиток начал своё существование и умирал, и рождался вновь каждый раз – в зависимости от твоего желания. Та же самая история и с городами – мы знаем об их возможности существовать во вселенной – но не заказывая их – мы не даём им шанса появится. Если жители дальних городов действительно существуют – ни доказать, ни опровергнуть этого, сидя сейчас здесь невозможно – то только для них и существуют эти города. Однако, если шизофреник искренне верит в существование какого-либо предмета – любой скажет, что это нисколько не означает реальное существование предмета. Можно ли говорить, что предмет существует, если его видят и трогают много людей? Снова нельзя – ведь Бога никто не видел и уж тем более – не трогал – это святотатство, Мария твоя мать! Та же самая история с тенями, сновидениями и теориями квантовой физики, и астрономии. В действительности, можно доказать и опровергнуть что угодно – достаточно лишь подыскать правильный пример.

– Ты хочешь убедить меня в том, что других городов не существует? А как же лэ ситроэн (жители – фрнц.) этих городов? Они ведь и не подозревают о существовании Z – как же мы тогда существуем?

– А где они – эти жители – если ты тщательно присмотришься к миру, то обнаружишь, что их – нет. Но они могут появиться – но для этого нужна очень большая воля.

В это время, певица волшебным голосом выводила слова песни «Flesh»:

When they crash

The helicopters in my heart are red

Cut in half

You saw me lying there bleeding to death

– Это слишком сложно. Я ничего не понял.

– Я тоже понял не больше половины – но звучит убедительно. Да и есть ли смысл что-либо понимать?! Любая чушь может показаться хамозичь кэрпов (убедительной – арм.), если веришь в неё всем сердцем и научился в школе хорошо доказывать геометрические теоремы – примеры, с которыми ты можешь столкнуться лишь в потенциально возможных вселенных.

– Прошу, не надо, – моя голова упала на сараке (колонну – фин.) в виде моей правой руки, всем своим видом показывая полное непонимание и усталость.

– Вот, допустим – эта несчастная девушка за окном, которой только сейчас соизволили заняться официальные власти – что для неё означают слова: «реальность», «правдивость» и «ложь»?

– Я… я, честно, не имею ни малейшего, ни мельчайшего понятия. Да, официант, нам ещё два кофе пожалуйста; мэрси (спасибо – фрнц.). Но я уверен, что «раньше» – она понимала эти слова точно так же, как их понимаю я и прочие люди – ни больше, ни меньше того значение, которое в них заложил составитель словаря существующих и не существующих слов.

– И какой же смысл в них заложил всемогущий Словарь?

– Раз уж ты об этом спросил: реальность – это материя или абстракция, которая не перестаёт существовать, когда ты полностью перестаёшь в неё верить; правда – это событие, которое произошло в вышеописанной реальности; что насчёт лжи… ах, да – ею можно назвать юганда (искажённую – яп.) передачу правды. От себя добавлю, что слово «фантазия» – изначально имело вышеописанный смысл слова «ложь». А «бред» – это то, что не имело, пока что, возможности происходить в реальности.

Он уважительно захлопал в ладоши.

– Тебя можно поздравить, мой юный этимолог. Мне даже стало интересно – кем ты работаешь.

– Жё сьуи этюдьян (Я студент – фрнц.).

– Боденштэндигь? (местный? – нем.)

– К сожалению.

– Щит хэппенд (И такое бывает – анг.). Не стоит жалеть о том, что должно было произойти не зависимо от твоего желания – а какой смысл? Это лишь отвлекает от решения насущной проблемы, дорогуша.

– И то правда.

– Вот представь, – контининг (продолжает – англ.) мой собеседник, – какова вероятность того, что ты родился бы? Все исторические события сводятся к тому, что два определённых человека сошлись в лугар коректо (правильном месте – исп.) в правильное время. Очень сложно не почувствовать себя особенным, зная, что все мельчайшие мелочи, произошедшие за всю историю человечества, привели только к одному – к твоему рождению – и так можно сказать о каждом, кто родился, рождён и кому ещё предстоит родиться.

– Даже очень легко перестать думать об этом – достаточно просто вспомнить о смерти, – я перешел на низкий и грустный тон; разговор с этим жутким типом всё больше вгонял меня в депрессию; именно в этот момент, официант по имени Юрий поставил передо мной чашечку еспрессо, – ты говорил, что не очень хорошо знал ту фукона оннаноко (несчастную девушку – яп.). Но что, всё-таки, ты о ней знал?

– Ну, – он сделал глоток из чашечки и повернул слегка опущенную голову в левую сторону, – она страдала бытовым стокгольмским синдромом – знаешь, это когда сочувствуешь и даже любишь виновника своих ищкандже (несчастий – тур.), – он пристально взглянул прямо мне в глаза, – этот мир не много дал ей в этой жизни – как и многим из нас – хоть мог и ещё меньше. Я сейчас живу в двух шагах от кафе, в котором мы сейчас сидим – лучшем на этой стороне реки – но родился я в Космосе, как и она.

– Мне казалось, она тоже живёт на этом берегу… жила.

– Нет. До самого конца – она жила с родственниками: и когда я жил неподалёку, и когда съезжал оттуда четыре года назад.

– Вы росли в одном фандзи (доме – кит.)?

– Нет – через улицу. Мы знакомы с детства – хоть и кажется, что ещё раньше.

– Ты так спокойно об этом говоришь. Ты мне объяснял уже, что её смерть, как там… ею самою желанная, да? Но всё равно – говорить о мартир (мученике – алб.) в таком тоне… это…

– Неслушне (неприлично – чеш.)?! Полностью с тобой согласен. На самом деле, если бы на её месте оказалась бы моя горячо любимая матушка – я бы говорил о её смерти точно в таком же тоне. Я совсем не умею сочувствовать мёртвым – можешь даже считать это патологией – я не вижу никакого смысла переживать за них. А вот живым, как бы иронично это ни звучало, я очень сочувствую.

– Ладно, я понял уже, что не издеваешься надо мной – ты просто блазень (псих – чеш.) – поэтому, я постараюсь не обращать на это внимания.

– Спасибо – вот уж помог. Так приятно говорить с человеком которые понимает, что есть люди, которые не могут соответствовать «общепринятым нормам».

– Можно спросить: а в чём именно проявлялся этот её «стокгольмский синдром»?

– Спросить можно – я даже тебе отвечу – вот только, это ещё нужно и компрандр (понять – фрнц.). Видишь ли, мы росли далеко не в лучшем районе города. В детстве, наш маленький мир ограничивался лишь старым двором, казавшимся для нас фара сфырщит (бескрайним – рум.). Он со всех сторон был ограничен карликовыми, полуразвалившимися домишками, в которых люди всё равно жили – потому что им не было куда податься. Странно было видеть, как она с удовольствием проводила время среди самой убогой атмосферы. Сложно было пересчитать её ранки на коленках и порезы на руках – она показывала их всем с гордостью и любовью к тем обстоятельствам, которые привели ко всему этому. Как только она смогла – она стала изучать и окрестные дворы; у неё было какое-то особое умение находить во всём этом мошу (магию – кит.). Знаю – звучит уж как-то совсем по-детски. Но она говорила об этом даже тогда, когда пора бы думать о мальчиках, а не о разбитых бутылках и старых кирпичах. Ты вряд ли это поймёшь, но 99% тех, кто вырос в тех условиях, в которых росли мы – становятся хрониками, наркоманами и бандитами до гроба. И только оставшийся процент становится теми уникальными людьми, которых называют гениями – у них невероятно повышен коэффициент нанпацу риоку (сопротивляемости – яп.) внешнему миру. Сколько отличных артистов и поэтов пошло от них. А она была удивительным художником. Она смотрела на уродливые, испорченные временем вещи и умудрялась находить в них скрытую красоту; а иногда, ей даже удавалось убеждать в этом остальных – сам понимаешь, как это иногда бывает сложно.

Девушка на сцене благоговейно слушала заслуженные аплодисменты; затем, всё тем же чарующим голосом, приступила к новой песни той же группы – «Each time you fall in love»:

Each time you fall in love

It`s clearly not enough

You sleep all day and drive out in L.A.

It isn`t safe

– Какие вещи, к примеру?

– Ну, допустим, – он взял просроченный выпуск «Индустриальное Z» с декоративного газетного столика неподалёку и начал читать заголовок, – «Пенсионная реформа – обман, цинизм и преступления власти», – он поднял глаза с газеты на меня, – депрессивно – не так ли?! А она – никогда не ридинг (читала – англ.) газеты; она всегда брала их, разворачивала и на чёрно-сером тексте рисовала картины фломастерами. Не знаю, почему именно это её свойство первым пришло мне на ум – где же тут стокгольмский синдром. Но если бы мне сказали бы: «Опишите её каким-нибудь действием», я бы взял самую мрачную газету и разрисовал бы её яркими красками, из которых, вскоре, начали бы прослеживаться черты человеческих лиц. Мне кажется – только так и нужно житы (жить – укр.). Все, кого она когда-либо рисовала, были у неё ярко-жёлтыми, светло-голубыми, маково-красными – не то, что бы очень оригинальная идея; но когда я был молодым – только эти рисунки, которые она всем постоянно показывала, и спасали меня от тоски. Наверное, это всё, что мне удалось узнать о ней за все годы, что мы были знакомы – забавно, не правда ли?! Она для многих была тайной. Её собственные родители сказали мне, когда я был у неё в гостях, что боятся свою дочь.

Вначале, это были две-три капельки, незаметно упавшие на окно возле нас. Но, как это часто и бывает с неприятностями, они быстро переросли в мощнейший за прошедший год ливень.

– Погода, – сказал К, добавив в новую чашку с кофе молока, – как ни что иное отображает мнение богов о нас. Чаще всего – она именно такая, какую мы её заслужили. У каждого из нас есть собственный набор богов: шлафен унд вахен (спящих и бодрствующих – нем.). Дождь произойдёт в любом случае. Но то, что мы почувствуем при этом – будет нашей своеобразной кармой. Сегодня, мы с тобой заслужили дождь.

– Мне нравятся ливни – особенно, когда сидишь в тёплом кафе. А что, может, попробуешь доказать, что и дождя не существует – может быть, это действительно неправда.

– А это – уже не имеет значение. Об этом говорят, что мы входим в состояние постправды – когда правда это, или неправда – совсем тебя не интересует; важно, лишь как ты сам к этому относишься. Странно, что я выразил этот слишком заумный социологический термин через такую чепуху, как дождь – но что уже поделаешь. Какое там сегодня число?

– Семнадцатое июня; а ведь это – завтрашний день Улисса.

– Правильно говорить: «День Блума, который так и не настал». Как всё это необычно. Мне так не хватает осени; для неё – в порядке вещей каждый день встречать время гри (серую погоду – рум.). Этэ (лету – фрнц.) же – совсем не полагается такого безобразия. Хуже этого, разве что, только погода в той части Космоса, которая называется Пески.

Он достал початую пачку сигарет и плюхнул её на графио (стол – греч.), вынув оттуда одну папироску.

– Куришь?

– Нет.

– Вот и молодец. А я – просто умираю, как хочу курить в дождливую погоду. А здесь – она всегда, – он затянулся своей сигаретой и выдохнул раухвольке (облако дыма – нем.) вверх, – мне нравится эта кофейня в первую очередь тем, что здесь, в отличие от всех остальных мест – разрешают курить. Её хозяин – владелец нескольких табакерок по всему городу и всячески поощряет своих клиентов курить здесь. Для табако-ненавистников – это как Валгалла для мусульманина; но для меня – самое то.

Он затянулся ещё раз, затем – спросил:

– Вот тебя – не раздражает моя манера говорить? Многих – она просто бесит; для них – я слишком странный. Мне даже говорят: «Ты всегда говоришь так литературно»? Что они хотят этим сказать, етить их матерей на тонком льду?!

– Наоборот, мне это даже нравится. Такие люди – для меня интересны.

– Отлично. Тогда, к разговору о ветре и прочим бездис (неприятностям – алб.): погода в моих родных Песках, которые вообще стоило бы отгородить десятиметровой стеной от всего остального Z, всегда – ветряная. Особенно – по вечерам. Особенно – в июне. Иногда – и я видел это собственными глазами – ветер сбивает людей с ног. Ещё стоит призадуматься над вопросом: кто там главнее – люди или ветер? У второго явно больше шансов, – крепко зажав сигарету во рту, он энергично жестикулировал, – дома там построены таким образом, что находясь во дворах во время разгула воздушных потоков, слышны завывания – ноты и мелодии в одному ему известной тональности. Обычно, в жаркую погоду, он гоняет рамаль (песок – араб.) с окраин в центральные части района. Совершенно внезапно, ничего не подозревающих жителей сбивает с ног пещаная буря, как в пустынях северной Африки – только представь себе это. Некоторые из моих старых знакомых даже не выходят в вероятное время бурь из своих домов без тюрбанов и специальной защиты. Так что, дожди, от которых можно спастись, имея при себе обыкновенный зонтик – сильно преувеличенная неудача.