Книга Белого

Пикассо называл голубой цвет – цветом грусти и тоски, которая длится не день и не два – а целую маленькую жизнь. Именно голубой – смесь синего и белого – больше может лучше рассказать о жизни и Боге, чем религиозные книги и поучительные истории. Голубой – это сама история. Наша тоска – имеет привкус неба в ясный день.

Когда мои родители умерли, я уже давно жил далеко от них. Я не был богачом и вёл скромную жизнь. Когда я узнал, что в наследство от моих предков я получил неплохую сумму денег, я, не зная, куда их потратить – выбросил всё на покупку недвижимости в столице. Мне удалось купить три небольшие квартиры. Все, кто знал меня в то время, долго смеялись надо мной, когда во всей стране происходил кризис в отрасли торговли недвижимостью. Я и сам было подумывал, что совершил самую страшную глупость в своей жизни. Но очень скоро, по причинам, которые мне, не имевшему ни малейшего представления об экономике, никогда не понять – цены на недвижимость в стране выросли в четыре раза. Это было настоящее экономическое чудо. И больше всех, оно радовало меня, получившего возможность сдавать свои квартиры и жить за счёт своих квартирантов. О таких как я, говорят – повезло. Но сам о себе – я бы такого не сказал никогда.

– Эти пассажиры – все такие свиньи! Они считают, что заплатив разменной монетой за проезд, они больше ничего никому не должны. Это я им «должен». Нет, серьёзно, этих тварей стоило бы поучить манерам. Более диких созданий, чем пассажиры – я не встречал никогда, – жаловался мне мой лучший друг, работающий водителем городского автобуса.

Родился он в так называемой интеллигентной семье. С самого детства, когда мир казался ещё таким молодым и неизвестным, мой друг просиживал всё своё время дома, не питая интереса ни к чему, кроме чтения книг и прослушивания всей имеющийся музыки в этом мире. Но за его глубокие познания без диплома и особых умений – никто платить не хотел. Сразу как только его вышвырнули пинком за порог университета, он впервые задумался, на что потратил двадцать лет своей жизни – да и что за зверь такой, эта жизнь. Взяв себя в руки, он научился водить машину и смог найти себе работу, на которой его ценили и каждый месяц платили твёрдую зарплату – но теперь, мой друг стал уже задумываться над тем, на что он потратил свои сорок лет жизни. Он впал в депрессию. Химическое равновесие в моём мозгу тоже было нарушено и я даже не обратил внимания на то, что с моим новым другом не о чём больше говорить, кроме как о книгах, которые он забыл; музыке и тварях-свиньях пассажиров, пробивших своей наглостью себе путь до самых глубин его многострадальной души и поселившись там навсегда.

Это был мой старый знакомый – ещё со времён университета, когда ни на что не хватало времени, кроме как на учёбу – даже на вредные мысли. Он научил меня любить книги, слушать классику и разбираться в рок-музыке. А так же, много лет спустя, окончательно разубедил меня ездить в общественном транспорте, что я и перестал делать, как только разбогател. Но настоящими друзьями – мы так и не стали. Мы были – всего-лишь одинокими, никого не любящими душами, которым, иногда, было о чём поговорить – но не больше, чем на пару часов. В остальном – мы были равнодушными друг к другу, как два камня, лежащие рядом на одном пляже.

– Иногда, мне хочется быть тобой, – сказал мне мой друг, выдержав небольшую паузу, как раз в тот самый миг, когда солнце окончательно скрылось за горизонтом и небо было светлым ещё только от памяти о нём, – у тебя есть возможность не горбить спину, чтобы дожить до завтрашнего дня, – он сделал ещё один глоток неразбавленного виски, – тогда, я был бы счастлив.

– Глупости, – сказал я, – какое отношение это имеет к счастью?! Вот я – тоже ведь, поначалу, радовался, считал себя самым удачливым человеком на Земле. Но потом, меня стал одолевать то самое мучение, через которое проходят все не голодные, хорошо одетые безработные.

– И с чем же ты встретился?

– Со скукой.

– Ха! Дурак; на твоём бы месте – я бы ходил по клубам, читал книги, слушал музыку. Завёл бы каких-нибудь друзей; подружку, в конце-то концов. Да, чёрт возьми, я бы наконец-то начал жить!

– Ты не понимаешь. Дело не в отсутствии развлечений. Просто, у меня появилось слишком много времени на размышления – а мне этого никак нельзя. Я хожу по городу днями и ночами; захожу в клубы и рестораны – деньги надо ведь на что-то тратить. Я числю в постоянных посетителях у трёх очень дорогих шлюх.

– Да ну!

– Но мне ничего из этого, на самом деле, не нужно. И я продолжаю двигаться дальше, хоть – и не куда мне идти. Мне некуда спешить – но мне приходится; иначе – тебя просто затопчут прочие прохожие. Полдня я стою на пешеходных переходах, дожидаясь нужного цвета светофора. Я вечно пьян. Но даже в помутнении я испытываю скуку от обыденности и убогости своего состояния. Меня просто не берёт ни алкоголь, ни прочий брат-наркотик. Короче говоря, я не могу почувствовать себя живым. Мне вечно кажется, что вместо меня по улицам столицы ходит мой холодный труп. Может, дело в запахе? А когда вечером я смотрю на себя в зеркало – тщательно изучаю рельеф своего лица – мне кажется, что это не я. Что я украл у кого-то тело и теперь – проживаю его жизнь. Его – не свою; а моей у меня – нет.

– С такими мыслями, дружище – и свихнуться можно!

– А я о чём?! А ведь главное, что никто не может мне помочь. Психологи-деньгососы говорят: «Езжайте-ка на море» или: «Заведите-ка роман», или: «Как насчёт медитации?», или: «Найдите себе хобби – займитесь делом, которое вам нравится». Но ничего из этого не помогает. А главное, что я начисто лишён возможности завести новых друзей. Вот, как взрослые люди заводят себе друзей?! Как ни старайся – не получается. Спутников жизни, обычно, заводят в молодости – а затем, идут вместе с теми, кто остаётся. Но как ни старайся, я не могу вспомнить, что бы в пустыне моего прошлого были друзья, с которыми я смог бы сейчас наладить отношения. Из всех них, остался только ты – да и то – мы уже совсем не те, кем были раньше. Мы движемся по инерции, друг мой. Но ведь вскоре – мы остановимся. И станем друг другу совершенно равнодушны.

Как только я закончил, мой друг сказал мне истину, тыкнув в меня безымянным пальцем и глядя прямо мне в глаза:

– Дерьмо ты собачье. Не хотел бы я быть тобой. Ты должен решить, что делать со своей жизнью или не сотрясать попросту ветер и уйти отсюда – не из кафе, а вообще – отсюда, дружище!

– Как?

– Скажи, ты пробовал найти работу? Не ради денег, как я, а просто.

Я развёл руками.

– Я пытался. Но там, где мне хотелось бы работать – я не нужен. А там, где я мог бы работать – мне совсем не хочется быть. В этом городе для такого как я только три профессии: водитель, посудмойщик и дворник. А эти работы – мне совсем не помогут. Они лишь усилят мою скуку, прибавив к ней в придачу ещё и отвращение. То же самое произошло и с тобой.

– У меня – совсем иной случай. Знаешь, в таких ситуациях, обычно, выход лежит в поиске смысла своей жизни. Вот, как ты думаешь, какой он у тебя?

– Не знаю.

– Так найди его! Может, отправишься в путешествие? Кстати, почему ты не пробовал путешествовать?

– Я думал об этом – о смене жизненной обстановки – но это выход не для таких, как я. Я – уже не тот мечтатель, которым был в молодости. Теперь, я просто не могу перенести резкой смены климата, местности, людей. Я из тех, кто не созданы для путешествий. Антипутешесвтенники – если угодно. А это – существенно усложняет дело.

– Ну, да, допустим…

– Но не смотря на это, я уже давно подумывал над тем, что бы уехать из столицы. Всё это столпотворение – мне окончательно надоело. Пустыни, конечно же, я тоже не вытерплю. Я подумывал над тем, что бы вернуться в свой родной город. Он не маленький и не большой – всего шесть сотен тысяч душ. Думаю, там – мне будет легче.

– То есть, ты хочешь бросить всех, кого ты знаешь и уехать жить в город, в котором тебя не было уже двадцать лет?

– Я родился и вырос в нём. Не думаю, что там много что изменилось.

– Всё равно: там тебя никто не знает и ты там никого не знаешь.

– Если я поеду туда, то в этом плане – ничего не изменится. Я тоже почти никого не знаю здесь. В больших городах, дружище, так легко чувствовать себя одиноким. Весь этот неон, гламур и продажность мне уже совсем насточертели.

– Ну, тогда, желаю тебе удачи.

– Наша дружба длится уже почти двадцать лет. Многие бы сказали, что она – навсегда. Но я всегда знал, что ей суждено вот так просто исчерпать себя и погибнуть – ведь мы вряд ли когда-нибудь ещё встретимся – я никогда больше не вернусь в столицу.

– Да, – лишь сказал он, делая ещё один глубокий глоток виски, осушив стакан до дна, – мне тоже так кажется.

– Но всё равно, дружище, хоть время, проведённое с тобой – и не было самым счастливым в моей жизни – мне пришлось бы куда тяжелее, если бы не ты.

– Я тоже никогда не жалел времени, проведённого с тобой.

– Я уже всё решил. Завтра, я сажусь на поезд и еду домой. Жить я буду в квартире родителей – всё равно постояльцы уже месяц как съехали оттуда.

– Так быстро?

– Да. Сегодня – что-то вроде прощальной встречи.

– Ну что ж, тогда – до свидания.

– Прощай.

Мы пожали друг другу руки. Затем, просто обнялись. Никто из нас не сильно и расстроился. Это был просто время прощаний – самое лучшее время.

Я расплатился за наш ром. Затем, мы вышли из кафе и направились каждый в свою сторону – так уж вышло, что они оказались противоположными. Больше, я не видел его никогда. Это было последние слова старой жизни, произнесённые на бессловесном языке отдаляющихся всё дальше и дальше спин людей, без которых, когда-то, ты не мог представить свою жизнь. Теперь – время начинать всё заново – хоть скоро мне исполнится сорок лет. Никогда не поздно всё изменить…

В то утро, когда я собирался провести старый мир через мясорубки и дать место новому – у меня страшно болела голова и живот, а рот насквозь прожигала горечь. Вскоре – всё это прошло, на настроение ухудшило не на шутку – ощущение какой-то неведомой опасности ещё долго щекотало мне нервы.

Стоя на вокзальном пироне с довольно увесистой сумкой на плече, я подставил своё лицо ветру. Я мог только ждать и надеяться на чудо, которое, порой случается даже с самыми мелкими обитателями этого большого мира людей, в котором так много нераскрытых, никому не нужных чудес. Моё чудо – было новеньким и скоростным. Совсем недавно, наша страна полностью перешла только на такие поезда.

Сев в вагон и доверив сумку сиденью, заранее уже смирившись с её исчезновением, я вышел в тамбур. В этом пустом передвижном коридоре я встал возле окна и открыл его, подставив своё лицо свежему и прохладному ветру, нисколько не боясь ни просудиться, ни умереть. Легко жить, когда понимаешь, что жизнь – это всего лишь короткий и бесполезный отрезок времени, отпущенный нам на счастье. В этом смысле, жизнь человека мало чем отличается от жизни божье коровки; и имеет не многим больше смысла. Тогда, смерть – воспринимается, как некое вечное блаженство, а значит – становится легко умирать. И ещё легче жить. А значит – всё хорошо.

Я люблю ветер – даже зимой, когда бьёт прямо лицо и сбивает массивным поток с ног; я любил его с детства – люблю и сейчас – и это всё, что нужно любить. Остальное – я оставил другим на том полном людей пироне двадцать километров назад.

Поля – бесконечные поля, как равнины умирания. И ни одного холма – даже вдалеке. Ветер пробуждает во мне желание двигаться вперёд. Моё тело наполнилось духом, чьё присутствие оно уже и позабыло, хоть и знало когда-то давно. День был по-настоящему летним, хоть с моим образом жизни, порой, забываешь, какой нынче день, месяц, год. Эта информация теряет всякий смысл; ведь когда холодно в сентябре – значит, уже зима. Само время становится дешевле разменной монеты; а прожив жизнь, можно встретить в её конце старика с копейкой в руках, которую он протягивает мне и говорит: «На, держи – этого стоит вся твоя жизнь».

Однако, из этого круга – необходимо, время от времени, вырываться. Немедленно. Так дальше продолжаться не может.

Все восемь часов путешествия на скоростном поезде – я то стоял у окна, то бегал за кофе и хот-догом в вагон ресторан. Что и говорить – отлично провёл время. В отличие от остальных пассажиров, скучающих на своих местах.

Когда мы прибыл в долгожданный пункт назначения, я вернулся к своему месту, на котором так и не посидел, и убедился, что мою сумку никто не украл. Смирившись с этим фактом, я закинул её себе за плечо и сошел на пирон, на котором много лет назад стоял, в ожидании поезда, который навсегда увёз бы меня из моего родного дома. И теперь – я вернулся. Богатый и окончательно разочаровавшийся в людях господин, который ни на секунду не перестаёт надеяться.

Я смотрел вокруг и подтверждал свои давние опасения: я вернулся в незнакомый мне город, который спустя двадцать лет изменился до неузнаваемости. Только надпись светящимися буквами на здании вокзала – служило доказательство, что я не сошел с поезда раньше времени. Всё здесь было похоже на дежа вю, на воспоминания о сне, забытом много лет назад. И теперь – я вижу, насколько прекрасен тот мир, который я так неистово стремился покинуть. Дома не выше девятого этажа; и вечнозелёные сады – повсюду. Такой маленький, индустриальный, парковый городок с шестью сотнями туманными головами – столица далёкой провинции страны на отшибе Европы. Дальше этого города – только степь, а за нею – маленькое море, впадающее в вечность. Как я мог когда-то не осознавать сказочность всего, что происходит вокруг?! Теперь, я в новом для себя мире. В новом городе.

Сперва, мне пришла в голову идея привести в порядок кошмар, который творился у меня на голове и щеках, таким образом – надеясь наладить дела и внутри своей головы. Домой я собирался отправится только вечером – а что там делать, кроме как спать?! Я направился в барбер-шоп «У старого медведя» – мужскую цирюльню, сменившую уже не одного владельца, но оставшись на том самом месте, под той же самой вывеской. И постаревший парнишка-парикмахер ещё стоял на своём рабочем месте – спустя столько лет.

В первую очередь, барбер-шоп – это убежище. Здесь можно познакомиться с множеством интересных личностей. Ну, а под конец – только здесь могут сделать настоящую мужскую причёску.

– Как стричь? – спросил парикмахер, у которого из-под рабочего фартука выглядывала не по размеру большая футболка с изображением обложки к альбому “Unknown Pleasure”.

– Как у Иэна Кёртиса, – подмигнул я ему.

Через зеркало у разглядел на его лице промелькнувшую улыбку оттого, что он встретил человека, с такими же музыкальными вкусами, как и у него.

Он сказал:

– Сейчас сделаю!

Он принялся выполняя свою работу с особенной тщательностью, не смотря на то, что причёска у Кёртиса – самая обыкновенная.

– Вижу, вы неплохо разбираетесь в современной музыке, – заметил мой сосед; я кинул взгляд в его сторону и увидел человека, лет на десять меня старше, но уже полуседого. Его обслуживал какой-то жирных либерсексуал.

– Пост-панк – давно уже не современная, а старинная музыка, как мне кажется. Но, да – в музыке я разбираюсь – у меня, в своё время, был очень хороший друг, который знал о музыке всё.

– Наверное, он был композитором или профессором в консерватории? – поинтересовался он, на что я ему ответил:

– Нет, он был простым водителем маршрутки.

Мой внезапный собеседник выдержал паузу, переваривая услышанное; а затем – продолжил:

– Вы играете на музыкальных инструментах.

– Немного на фортепиано.

– Я всегда считал, что немного играть – невозможно. В этом деле: ты – либо мастер, либо – никто. Только чёрное и белое.

– Сомнительное мнение. А вы тоже разбираетесь в музыке?

Он улыбнулся – я почувствовал это, даже не глядя ему в лицо.

– Музыка – это вся моя жизнь. Я – композитор. Но много на этом не заработаешь, поэтому – я преподаю в консерватории. Я бы хотел учить студентов фортепиано – но мне дали место преподавателя теории музыки – страшное дело. В нашей стране – да и во всём мире – все слушают музыку, но никто ничего в ней не понимает. Сейчас, я занимаюсь организацией концертов и одновременно – дирижирую. У нас открывается симфонический сезон – бизнесмены в этом городе очень любят искусство. Хоть окультурить здешний плебс – не удастся – местных интеллектуалов позабавим на славу. Концерт будет в городской филармонии.

– Не слышал, но обязательно приду.

– Зря времени не потеряете. Я лично вымуштровал этих зелёных снобов, думающих, что знают и умеют играть всё. Я выбил из них всю дурь и оставил только талант. Теперь – они настоящие виртуозы. Хоть мало кто поймёт всех тонкостей нашей музыки – всё равно. Я делаю это не ради денег – я делаю это во имя Музыки.

– А что вы играете?

– «Реквием» Моцарта. Я сам настоят перед этим выбором перед спонсором, хоть они и хотели Бетховена. И уж поверьте – я добью того, чтобы зал аплодировал нам стоя!

– Звучит многообещающе.

– Уж поверьте, – он сказал это с мефистофельской ноткой – с самого начала он производил впечатление профессионала.

– Готов, – сказал либерсексуал моему новому знакомому.

– Отлично, – сказал он, рассматривая себя в зеркало с разных сторон, одновременно протягивая парикмахеру деньги.

– А когда концерт?

– Завтра.

– Уже завтра?!

– Билеты ещё есть. Надеюсь, вы придёте.

– Я постараюсь.

– Тогда, увидимся в филармонии.

Он надел чёрное пальто и вышел из цирюльни, ещё надолго оставив дух своего присутствия внутри.

Поразительно дьявольская харизма – производить впечатление даже тогда, когда никто не смотрит. Я поймал себя на том, что улыбаюсь и в голове у меня проносятся мысли, что только что – я имел честь говорить с самим маэстро из преисподней, с которым не сравнится ни один маэстро из поднебесной.

– Готово, – сказал мне мой парикмахер.

– Чудесно, – сказал я, оценивая свой новый, короткостриженый облик, – чудесно.

Когда я уже собирался уходить, меня окрикнул либерсексуал, ухаживающий за маэстро:

– Подождите, сеньор оставил вам свою визитку.

– Сеньор? Он итальянец?

– Я не знаю – но он ходит сюда каждый месяц уже много лет – все мы называем его «сеньор», как он сам ответил, когда мы спросили, как нам его называть.

– Ладно-ладно. Давайте сюда визитку.

Я взглянул на этот маленький прямоугольник, на котором было написано самое обычное имя. Настолько обычное, что так называться – может кто угодно: и олигарх, и бездомный. И всё же, я положил её в нагрудный карман своей рубашки, расплатился за стрижку и вышел из барбер-шопа «У старого медведя».

Прогуливаясь по улицам родного города и глядя на них глазами впервые прибывшего сюда иноземца, я открывал новые, незнакомые ранее мне ощущения. Но самое первое, что пришло в голову – самое первое, что наполнило моё сердце радостью по вновь обретённому богатству – это осознание того, насколько красив город, в котором тебе придётся прожить до последней осени своей жизни. Мой город – это старые, маленькие домишки и громоздкие серые сооружения ныне мёртвой империи; широкие проспекты и узкие пешеходные улочки, выложенные брусчаткой при королях прошедших столетий. Я не мог оторвать глаз от всего этого великолепия и из моего рта вырвалось только:

– Мать моя!

И ничего больше – ни единого слова я не мог сказать об этом месте.

Я зашел в маленькую кофейню, примостившуюся в углу большого жилого дома. Вместо обоев на стенах висели страницы из газет и вырезки статей тех времён, когда я был ещё молод – поскольку помнил все эти заголовки и как читал их, вглядываясь, что же мой отец так страстно вчитывается по утрам с молочного кофе в руках. Я сел ха столик в самом углу и прокричал пробегавшему мимо парнишке с чайником на подносе:

– Кофе мне!

А тот – чуть не выронил его из рук. И тогда, я засмеялся, как любил смеяться много лет назад, когда долгий и бесполезный мой путь ещё только начинался – и когда казалось, что во всём есть смысл.

Оказалось, что во всём есть – только метафора. Она была в официанте, который всё же принёс мне чашку кофе по-турецки шоколадной гущей на дне; и в самой чашке, и в этой кофейне, и в моём пребывании здесь за день до концерта маэстро их преисподней. А метафора говорила следующее: всё что ни делается – дерьмо, но к нему можно приклеить цветную ленту и будет дерьмо с бантиком, что уже к лучшему.

Хорошо жить в этом мире – и ещё лучше знать, что я не первый и не последний, кто ещё это скажет.

Прошлое – неумолимо просачивалось сквозь гнилые стены моей настоящей жизни. Я давно стал замечать, что с возрастом – чувство времени становится всё более размытым и невнятным. В молодости – ещё лет десять назад, я отчётливо мог прослеживать любые изменения в тонкой материи своей души. А сейчас… У меня стало больше опыта. Я научился варить суп, жарить рыбу, варить вкусный кофе. Я разучился думать о будущем, оставив за событиями право выбора направления. Теперь, для меня не существует будущего, дальше завтрашнего дня.

Я расплатился за кофе; и до самых сумерек бродил под тенями дубов в скверах и под окнами домов. Было уже совсем темно, когда мои ноги наконец-то, привели меня к голубого цвета, пятиэтажному дому, в котором я жил когда-то и в который – вернулся.

Первым делом – я направился на кухню и выглянул в окно. Я увидел там целые поля одиноко спящих, серых домов, прижимавшихся друг к другу. В нём же – я увидел своё отражение, смотрящее на город, утонувшем в зелени садов.

Я отвёл взгляд от призрака, не вынеся тяжести его взгляда; и полудремая на ходу – ушел ко сну, упав на кровать в своей старой спальне.

Под утро – я встал ещё до рассвета, чувствуя, как меня переполняет сила – такого со мной не было никогда. На миг, мне даже показалось, что я немного помолодел – конечно, это было неправда. Но ничего здесь не поделаешь. За окном ещё было темно – в квартире так и не прибрано. На кухне я приготовил себе завтрак: два сэндвича с ветчиной и кофе. Я жевал, глядя в одну точку на стене, без всякого признака мысли. Я почувствовал невероятное спокойствие – ничего плохого никогда со мной не случится. Съев свой завтрак, я снова взглянул в окно и увидел фиолетово-сапфировое небо.

Я тяжело вздохнул. Я знал, что просто не смогу не выйти пройтись по рассветному Центральному проспекту, укутанном тенью и запахом летних лип. Даже, если бы моей жизни там угрожала опасность – если бы ноги смогли меня вести, то я пошел бы.

Я оделся и вышел. К утру обещали температуру под сорок. Хоть сейчас у меня есть возможность подышать свежим, не раскалённым воздухом.

На рассвете, когда никого вокруг нет и градусник показывает двадцать два градуса – я шел, никуда не торопясь. Небо только-только начинало впитывать в себя первые солнечные лучи. И в воздухе царил этот неописуемый аромат летнего сада. Я прошел много километров, прежде чем на главной улице города обнаружил первые, одинокие, непонятно куда спешащие автомобили. После шумной ночной жизни столицы – всё это производило сходные впечатления с рассветом в пустыне.

Я остановился только на середине моста на правый берег, засмотревшись в подымающийся в небо солнечный диск. Мне в голову приходили мысли о прошедших годах – все они были полными страха и отчаяния: и зима, и весна, и лето, и осень. Но в этом лете, если что и заполняло необъятные пространства рассветной пустыни, то это – необъяснимая тоска по прожитым в пустую годам. Действительно – беспричинная.

Я дошел до ближайшей трамвайной остановки. Около десяти минут я просто стоял на безлюдной улице, ожидая непонятно чего, вглядываясь в пустоту утренних рельс. И вот, появился первый трамвай со стариком с трубкой в зубах у штурвала. Он открыл передо мной дверь и я вошел внутрь. А там – не было никого, кроме пустых сидений, голых ручек для стоящих пассажиров, компостеров и кроме одной ветхой старухи, сидевшей в самом конце, прижавшись к углу и глядя полуслепыми глазами на утреннее молчание – паузу жизни, мало чем отличимую от смерти.

Она, одетая в траурное и похожая на саму смерть, курила сигарету за сигаретой, топча ступнёй своего ботинка окурки, и выдыхая в пустоту вагона облака дыма. Я расплатился со стариком и спросил у старухи:

– Разве, здесь можно курить? – и тут же мне захотелось взять свои слова обратно, так как я понял, что старуха – не похожа на смерть, а и есть самою смертью, которая ранними летними утрами ездит в пустых трамвайных вагонах и не щадит никого, кто посмел нарушить её короткий утренний покой, когда работы мало и можно отдохнуть – ведь мало кому приходится умирать по утрам.

Но я ошибся, так как не упал после этих слов и не отошел на небеса. Вместо этого, я удосужился тоскливого и немного злобного взгляда старухи, выдохнувшей в мою сторону облако плотного, как туман, дыма. Она сказала: