Самая темная ночь

– А у нее дома кто-нибудь прибирается? – спросила Антонина.

– Сейчас увидим. Но если там недостаточно чисто, надо сделать вид, что мы этого не заметили, – предупредил папа. – Иначе синьора Меле устыдится и расстроится, а в следующий раз постесняется меня позвать, когда ей станет совсем плохо.

Они постучали в дверь квартиры, прислушались, стараясь уловить звук шагов, а когда никто к ним не вышел, папа сам приоткрыл незапертую створку:

– Синьора Меле! Это доктор Мацин. Можно войти?

Приглушенный ответ донесся из глубины квартиры – из спальни, если Антонина верно запомнила расположение комнат с прошлого визита. Они пошли на голос и обнаружили синьору Меле в кресле у кровати. Она ждала их, накинув на плечи шаль; из-под подола ночной рубашки торчали голые ноги. Посиневшими руками пожилая дама вцепилась в подлокотники кресла, а ее затрудненное, свистящее дыхание Антонина услышала с порога.

– Дорогая синьора Меле, – начал отец профессиональным тоном, в котором звучали теплота и забота, – с вашей стороны было очень любезно встать, чтобы нас поприветствовать, но я бы предпочел, чтобы вы снова легли и устроились поудобнее. Вы позволите Антонине вам помочь? А я пока вымою руки.

Когда пациентка снова оказалась в постели и сидела, откинувшись на заботливо подложенные под спину подушки, доктор Мацин приступил к тщательному осмотру. Закончив, он аккуратно подоткнул вокруг нее одеяло.

– Еще не хватало вам простудиться. Вот так. А теперь я дам вам настой, чтобы ночью легче дышалось. Антонина, ты принесла бутылочку, которую я приготовил?

Синьора Меле безропотно проглотила лекарство, но даже от этого малого усилия совсем ослабела.

– Что со мной? Почему я чувствую себя такой усталой?

– Это сердце у вас устало. Ему приходится работать больше, чем обычно, чтобы вы могли двигаться, поэтому у вас иногда кружится голова. – Говоря это, он смотрел синьоре Меле в глаза, а когда та начала нервно комкать и терзать пальцами одеяло, накрыл ее руки своими ладонями. Затем он дал ей немного времени обдумать услышанное и, как только женщина начала всхлипывать, протянул ей чистый носовой платок, достав его из кармана. – Знаю, вам очень не понравится мой совет, но я думаю, вам лучше переехать в casa di riposo. Вам там помогут. Вы не можете тратить силы на домашнюю работу и тому подобное. А кормят там отменно. [6 - Здесь: дом призрения (ит.)]

– Но я живу в этой квартире почти пятьдесят лет, – запротестовала синьора Меле, – с тех пор как мы с Даниэле поженились. – Слезы хлынули по ее щекам, но она не стала их вытирать. – Здесь все мои воспоминания…

– Где ваши дочери? – поинтересовался отец Антонины.

– Джулия живет с мужем в Австрии. Они уехали туда задолго до войны. Я уже много месяцев не получаю от нее вестей. А моя Эмма в Болонье, но она слишком занята детьми и супругом, который давно сидит без работы…

– Понятно. Что ж, посмотрим, что я смогу для вас сделать. Постарайтесь поесть, даже если не будет аппетита, но супа лучше поменьше, и не пейте слишком много жидкости.

– Спасибо, доктор. У меня есть несколько лир…

– Нет-нет, ни в коем случае. Может, вам что-нибудь принести, пока мы здесь? Нет? В таком случае мы сейчас вас покинем, а Антонина зайдет утром с новой порцией лекарства для вас.

Обратный путь казался бесконечным. Отец совсем утомился и все тяжелее опирался на руку дочери, пока они шли по темным улочкам, и к тому времени, когда благополучно добрались до своего дома, Антонина мечтала лишь об одном – подняться в спальню и залезть под стеганое одеяло. Но папе всегда было трудно уснуть после таких ночных вызовов, и теперь, без мамы, Антонина осталась единственным человеком, который мог дать ему утешение. Поэтому она помогла ему снять пальто, затем развязала, присев на корточки, шнурки на его ботинках, а когда он устроился в любимом кресле, в своем рабочем кабинете, сходила на кухню за бутылкой с горячей водой для его артритных ступней и за стаканчиком граппы для бодрости духа.

Отец счастливо вздохнул, когда Антонина сунула теплую глиняную бутылку ему под ноги и стаканчик виноградной водки – в руки.

– Благодарю. За это и за твою помощь с ночным вызовом. – Он отпил граппы, не сводя с дочери пристального взгляда. – Что скажешь о синьоре Меле? Какой диагноз ты бы поставила?

– Застойная сердечная недостаточность.

– Да. Поэтому я и посоветовал ей переехать в дом призрения.

– Но дочь ведь может забрать ее к себе.

– Та, которая в Болонье? Сомневаюсь. Могу предположить, что она сошлется на дальний переезд, или на нехватку денег, или на то и другое, и в итоге синьора Меле все равно окажется в доме призрения. Если бы дочь действительно хотела помочь, она бы давным-давно позаботилась о матери.

– Я стану навещать не только маму, но и синьору Меле, – пообещала Антонина. – Ей будет легче.

– Безусловно, легче и безопаснее, чем в пустой квартире в полном одиночестве. Однако я сомневаюсь, что синьоре Меле осталось больше полугода при ее сердечной недостаточности.

От того, как папа это сказал – напрямик и с такой уверенностью, – у Антонины заныло в груди.

– А мочегонное ей не поможет?

– Нет, учитывая, что ее сердце слабеет слишком быстро. От такого лечения она будет чувствовать себя еще беспомощнее.

– Что за настой ты ей дал?

– Малую дозу наперстянки. Как я сказал, тебе завтра утром надо будет к ней зайти с новой порцией, а потом еще после ужина. Это немножко поможет.

– Но недостаточно, чтобы она смогла нормально жить дома?

– Да. А эта маленькая бутылочка – все, что у меня есть, и я сомневаюсь, что удастся раздобыть еще.

– Значит, мы не можем ничего сделать? – спросила Антонина дрогнувшим голосом – тревожно было видеть отца, настолько смирившегося с горькой участью пациентки.

– Нет, не можем. Все бесполезно. Будем навещать ее, проявлять участие, предлагать помощь. Это лучше, чем ничего. И проследим за тем, чтобы ее со всеми предосторожностями перевезли в дом призрения.

– Я бы хотела, чтобы мы сделали для нее больше, – взволнованно сказала Антонина.

– Это повторяет как заклинание каждый достойный врач каждый свой рабочий день.

– Наверное. Только вот…

Папа ждал, когда она закончит мысль, хотя Антонина не сомневалась – он и так уже знает, что она собирается сказать.

– Нельзя заниматься медициной вот так, украдкой, будто ты преступник. Пробираться в темноте к пациентам с пустыми руками, зная, что тебе нечего им предложить, кроме собственного внимания и сочувствия.

– Согласен. Но постараться сделать что-то большее – значит, навлечь на себя угрозу ареста. А попав в лагерь, я уже ничем не сумею помочь своим пациентам.

Отец был прав, разумеется прав, но от этого знания становилось еще больнее. Что им остается – неужели сложить руки и безропотно камнем пойти на дно?

– Мы ведь можем уехать, – сказала Антонина. – Можем найти способ перебраться в Испанию. Или перейти швейцарскую границу…

– Я думаю об этом постоянно, – горько отозвался отец. – Но не могу представить, как мы обеспечим безопасное путешествие твоей маме. Швейцарцы наверняка не пропустят нас через официальные пограничные пункты, по крайней мере, когда увидят, в каком она состоянии.

– Тогда в Испанию…

– Нет. Испанцы нам тоже не обрадуются, а добираться по морю будет слишком опасно.

– Тогда мы тайно пересечем границу. Наймем проводника и помощников, которые будут маму нести. Она же теперь легкая как пушинка.

– Нет, это слишком большой риск. Ты ведь и сама слышала, что люди рассказывают. Беженцы платят за безопасный переход через границу, а их сдают фашистам.

– Но у тебя ведь повсюду есть друзья, ты можешь попросить у них помощи, – взмолилась Антонина.

– И тем самым поставить под угрозу их жизнь? Я ни к кому не решусь обратиться с подобной просьбой.