Страна Прометея

Став заведующим ротной библиотекой, Чхеидзе много читает. Его по-настоящему захватывает русская классика: Гоголь, Толстой, Достоевский, молодой, романтизма исполненный Горький. Тяга к писательству пробуждается рано, хотя носит еще вполне ученический и несерьезный характер: вместе с В. Короленко, племянником знаменитого писателя, Чхеидзе начинает издавать рукописный журнал «Огонек», потом другой – уже под названием «Сигма», «своего рода дневник на различные темы, неопределенные наброски, иногда отклики на злободневные темы кадетской жизни» (Там же).

Перед самым выпуском из училища старшие кадеты участвовали в маневрах. С каким одушевлением будет потом вспоминать об этом Чхеидзе: «Бывало уже тепло, мы маршировали в летней походной форме: белые рубашки, белые брюки, высокие сапоги. Через плечо свернутые полотнища палаток с веревками, палками и кольями; за поясом лопата с короткой ручкой; на плече винтовка с примкнутым штыком. Страшно боевой вид! Нам казалось, что безусловно все девушки в нас влюблены – ведь невозможно не влюбиться в этаких героев. Во время маневров все худели, загорали, казались возмужавшими. Целый день в движении, вечером устройство лагеря. Сами разбивали палатки, варили в котелках кашу. На вечернюю “зорю” – перекличку и молитву – сбегались поглазеть молодые и немолодые жители деревень, если лагерь находился поблизости от них. Некоторые женщины с жалостью смотрели на нас, вспоминая, быть может, своих братьев и сыновей, отправленных на немецкий или австрийский фронт. А мы стояли в каре, непоколебимые в своей мужественности, исполненные достоинства. Правда, когда опускалась ночь, кое-кто сидел около костра пригорюнившись, кто-то охал, стягивая сапоги с распухших натертых ног, кое-кто, закрыв голову полой шинели, “пускал слезу”… но все это вне сцены; а на сцене все мы молодцы и удальцы, один, как другой» (Там же).

Из них готовили боевых офицеров, командиров, способных умереть «за веру, царя и отечество» – ведь уже вовсю шла Первая мировая война. И внушали неписаный строгий завет: «армия вне политики», она не может быть игрушкой в руках тех или иных политических сил, не должна подчиняться интересам классовым, социальным или национальным. Ее долг – защита державы от внешних врагов, защита всех – и богатых, и бедных, и мусульман, и христиан, и русских, и украинцев, и грузин, и евреев, даже и этих вечно враждующих друг с другом политиков, ее девиз – «положить душу свою за други своя». Увы, как скоро этот прямой и честный офицерский идеализм разобьется о жесткую реальность революции и гражданской, братоубийственной бойни! И Чхеидзе полвека спустя выплеснет на страницы «Воспоминаний» так и не утихшую боль за русское офицерство, ставшее одной из первых жертв революционного Молоха: «Русская революция была принята огромным большинством населения страны, она совершилась полвека тому назад, и было бы праздным занятием обсуждать вопрос о ее неизбежности или необходимости. Русская революция – важный исторический рубеж, переведший Россию на новые, небывалые пути, указавший в значительной мере путь развития всего мира. Никакого спора об этом быть не может. Но сейчас я оплакиваю тех моих братьев-офицеров, которые были умерщвлены слепой яростной стихией только за то, что они были офицерами. Я говорю не о тех, кто сознательно вступил в ряды Белой армии – “взявший меч, от меча погибнет”. Они убивали, и их убивали. Я говорю о тех, кто не мог бы объяснить, что значит слово “политика”; кто не знал названия ни одной политической партии в России; кто знал только один долг: идти в бою впереди солдат и первым подставить свою грудь под удар врага» (Там же).

Но все это будет потом. А пока кадеты упоенно маршировали на плацу, занимались стрельбой, гимнастикой, спортом, бравировали отличной выправкой и удалью бесшабашной, галантно ухаживали за барышнями-институтками и с нетерпением ждали, когда же наступит их черед воевать.

В мае 1916 года К. А. Чхеидзе оканчивает Кадетский корпус. Он мечтает об Одесском кавалерийском училище: офицеров там готовили быстро – уже через четыре месяца после приема они отправлялись на фронт. Но в училище не нашлось свободных вакансий, и будущий корнет поступает в Тверское училище. Занятия должны были начаться с сентября, а потому лето он проводит в путешествиях по Кабарде и Балкарии. Именно тогда происходит его встреча с долгожителем Тенгизом Суншевым из селения Безенги, описанная в книге «Страна Прометея». «Тенгиз полностью сохранил ясность мысли, был скуп на слова; но из его немногих слов, из его поведения, из речи его глаз – если так можно выразиться – я почувствовал и понял многое. Когда Тенгиз говорил о своем внуке, о лошади, о горах, которыми мы любовались в час заката, о речке, бурлившей вблизи его сакли, он говорил так, как будто он сам был частью внука, лошади, солнца, гор и речки. А внук, солнце, речка – частью его существа» («Воспоминания»). Встреча с Тенгизом была одним из самых сильных впечатлений поездки. Другим стало посещение древнего могильника: об этом посещении писатель также расскажет в «Стране Прометея» и позднее назовет в числе определяющих и главных событий, оказавших особое влияние на становление его как художника, на путь, которым шел он в литературе. Процитируем «Воспоминания»: «В солнечный летний день, когда ликуют небо и земля, я вошел в мрачную, темную пещеру, таившую в своих недрах останки некогда живших людей. Это был внезапный переход от царства всепобеждающей жизни к царству молчания, тьмы, неподвижности. Вокруг, у стен пещеры, на ее дне, стояли полуприклоненные или лежали скелеты, иногда сохранившиеся, иногда распавшиеся на части. Много оружия, домашней утвари, обрывки полуистлевшей одежды, высохшие ремни, потемневшие украшения. Больше всего меня поражали глазницы черепов – они упорно глядели на меня, как будто спрашивали о чем-то, в чем-то упрекали. Может быть, в том, что я жив, а тех, чьи глаза сверкали некогда в этих темных дырах, уже нет, и даже память об их жизни не сохранилась. Может быть, они требовали от меня чего-то – но чего? Может быть, звали к чему-то, пытались что-то объяснить? Я вышел из могильника расстроенный и печальный. Больше всего угнетало сознание, что я не в силах разгадать вопросов и упреков, пришедших из загробных далей. Я недоумевал, и это было самым тяжелым чувством».

1 октября 1916 года началась корнетская полоса жизни Чхеидзе. Позднее он будет вспоминать о жизни кавалерийского училища в самых точных и мельчайших подробностях, движимый желанием сохранить для потомков облик русской кавалерии, безвозвратно ушедшей в прошлое.

В училище встретил блестящий корнет и Февральскую революцию 1917-го, и отречение Николая II, и образование Временного правительства. После февральских событий училище перешло на самоуправление, власть в нем принадлежала теперь Корнетскому комитету, который возглавил Чхеидзе. Константина избрали и в Губернский комитет, где он какое-то время был вынужден заседать. А на Пасху, в апреле, поехал к семье на Кавказ. Тут-то, в поезде, произошла случайная… и судьбоносная встреча с Заурбеком Даутоковым-Серебряковым, ехавшим в отпуск с русско-германского фронта. Чхеидзе сказал Заурбеку о своем горячем желании поступить в Кабардинский полк, находившийся в составе так называемой Дикой дивизии, и встретил в боевом офицере самую активную и искреннюю поддержку. «В Дикой дивизии не хватает образованных офицеров кавказского происхождения», – сказал ему Заурбек, как сказал и о своем приятии Февральской революции, о надеждах на обновление и расцвет государства («Воспоминания»). Спустя полгода, 25 октября 1917 года, в день большевистского переворота, Константин Александрович прибыл в Кабардинский полк, штаб которого находился в Нальчике, и поступил в третью сотню под начало Даутокова-Серебрякова. Позднее, когда начнется восстание на Тереке и Заурбек создаст отряд «Свободная Кабарда», Чхеидзе станет его адъютантом и не расстанется с ним до самой его гибели. Фигура «вождя Кабарды и кабардинского антисоветского движения в 1918 и 19 гг.» (Там же) долгие годы будет вдохновлять Чхеидзе-писателя. Заурбеку, о котором на Кавказе слагали легенды, посвящена и вторая часть «Страны Прометея» (1930), и книга «Глядящий на Солнце» (1935). Да и первый шаг Чхеидзе в литературе – «Повесть о Дине» (1925) был навеян проникновенными, почти человеческими отношениями между суровым, мужественным Заурбеком и его лошадью, верной подругой кавалериста, не раз спасавшей его во время сражений.

Повествование о гражданской войне на кабардинской земле – самые впечатляющие страницы «Воспоминаний» Чхеидзе. Его перо достигает здесь почти шолоховского размаха и силы. Молодой корнет мучительно-остро и безысходно переживает трагедию братоубийственного противостояния. Навсегда запечатлеются в его памяти и пленные солдаты-красноармейцы, оторванные от земли, от семей, с землистыми, потухшими, безнадежными лицами. И жестокий, кровавый бой кабардинцев с кабардинцами возле селения Ашабово, в котором один кабардинец резал руки другому, а третий тщетно пытался разнять детей одного народа, забывших заветы предков. Чхеидзе рисует «бестиальный лик гражданской войны», когда рушились моральные устои, срывались покровы культуры и обнажался лик зверя, таящийся в глубинах естества человека. И он же говорит о массовых случаях «великодушия, героизма, самопожертвования, святости», когда «во имя идеала бесстрашно шли на смерть, грудью защищали грудь близкого, чтобы не выдать брата, брали на себя его вину» («Воспоминания»). Писатель слишком хорошо понимает: и у красных, и у белых была своя правда, и трагедия состояла в том, что «по обе стороны рокового барьера стояли живые люди, со своими идеями, устремлениями, чувствами – простыми и сложными, со своей волей к жизни и боязнью смерти» (Там же), и что эти люди были вынуждены убивать друг друга – жестоко, без прощения, без сострадания.

Но все же и в это вздыбленное, сошедшее с колес время истории в жизни Чхеидзе возникают просветы – казалось бы, вопреки всякой логике. Именно в годы революции и гражданской войны он встречает самую большую любовь своей жизни. Имя этой женщины никогда не прозвучит из его уст, никогда не запечатлеется и на бумаге, хотя именно с нее будут писаться героини в романах «Глядящий на Солнце», «Навстречу буре» (1940), автобиографическом романе «Путник с Востока» (1941), исторической повести «Невеста гор» (1944). В своих «Воспоминаниях» Чхеидзе назовет ее «пани» – как назвал в «Глядящем на Солнце», где «описал эту женщину <…> во всем ее ослепительном своеобразии» (Там же). Они недолго пробудут вместе – гражданская война разлучит их, казалось, навеки. Лишь спустя почти восемь лет Чхеидзе встретит ее в эмиграции. И пожар разгорится еще сильней и неистовей. Но двое так и не соединят свои судьбы – слишком ощутимым будет разрыв между певицей, и в изгнании жившей относительно благополучно, в твердом, хотя и скромном достатке, имеющей свою музыкально-вокальную школу и регулярно дающей концерты, и бывшим военным, прошедшим ад гражданской войны, отступление, лемносский лагерь, поденный, копеечный труд чернорабочего…

Заурбек Даутоков-Серебряков погиб 27 августа 1919 года в боях под Царицыном. Чхеидзе был потрясен смертью начальника, который давно перестал быть для него просто начальником, став учителем, другом, почти старшим братом. Несколько лет после этой смерти, признается в «Воспоминаниях», он «прожил по инерции». Впрочем, 1919–1922 годы и внешне были для Чхеидзе самыми трудными годами его биографии. В начале марта 1920 года начался исход с Кавказа кабардинских частей Белой армии. Проход через Дарьяльское ущелье. Врангелевский Крым. Бои на Перекопе и разгром армии Врангеля. Бегство на пароходах в Константинополь. Унижения, претерпеваемые от французских союзников. Остров Лемнос, на котором (как и в Галлиполи) были размещены остатки некогда победоносной армии… Ликвидация военного лагеря в апреле – октябре 1921 года и полный приключений путь в Болгарию, где его, бывшего князя и офицера, ждали два года самой черной работы – позднее Чхеидзе вспоминал, что поменял за это время 14 профессий: дровосек, кочегар, каменщик, грузчик, землекоп и т. д. В 1922 году судьба приводит его на Шипку. Полувеком ранее недалеко от этих мест в годы русско-турецкой войны сражался его отец, а теперь сын, которому воевать больше уже не придется, рубит деревья на лесоповале… Работает целый световой день, а в перерывах делает заметки в записной книжке: разговоры работяг, словечки местных жителей, смешные и забавные случаи. Позднее, уже в Праге, он обработает эти записи и напечатает их в студенческом журнале «Годы».

Черный, изнурительный труд за гроши, за кусок хлеба и крышу над головой. Порой Чхеидзе казалось, что так будет всегда. Но в 1923 году его судьба резко меняется. Константин Александрович нелегально переходит границу Чехословакии, перебирается в Прагу и поступает на Русский юридический факультет. Корнет, кавалерист, офицер, в годы революции и гражданской войны не раз бывавший на волоске от смерти, садится на студенческую скамью и испытывает истинный восторг от того, что наконец может взять в руки книгу.

На юридическом факультете в Праге преподавали выдающиеся ученые – П. И. Новгородцев и П. Б. Струве, Н. О. Лосский и о. Сергий Булгаков, Г. В. Вернадский и Г. В. Флоровский, А. А. Кизеветтер и П. Н. Савицкий. Их собрала здесь «русская акция» президента Масарика, создавшая, насколько это было возможно, благоприятные условия для учебы эмигрантской, прежде всего военной молодежи и сделавшая столицу Чехословакии одним из главных образовательных центров русского зарубежья. Чхеидзе участвует в работе научных семинаров, пишет курсовые работы и читает, читает, читает…

Очень быстро он входит в литературные круги русской Праги. Первые литературные опыты, статьи и рассказы, печатаются в журналах «Казачий сполох», «Своими путями», «Кавказский горец». В 1925 году Чхеидзе вступает в Союз русских писателей и журналистов Чехословакии. Посещает заседания литературного кружка «Далиборка», возглавляемого прозаиком и литературным критиком П. А. Кожевниковым. И почти сразу определяет для себя главную тему творчества – Кавказ и еще раз Кавказ. Эта тема будет в центре его писаний всю жизнь – большинство рассказов, повестей и романов Чхеидзе написаны на кавказские темы, опираясь то на события реальной истории (прежде всего революции и гражданской войны), то на горские предания и легенды.

Первая книга – «Страна Прометея» – выходит на русском языке в Шанхае в 1932 году. В 1933-м она издается в Праге на чешском. Появляются чешские и русские отзывы, интервью в периодике. «Страна Прометея» названа в числе девяти лучших романов 1933 года. У Константина Александровича ширится круг знакомых среди чешской интеллигенции. Он сотрудничает в чешских изданиях – «Akce kulturn?, sociаln?, politickа», «Rozhledy po literature a umeni» («Обозрение литературы и искусства»), «Venkov» и др.[8 - Подробная библиография статей К. А. Чхеидзе в чешской печати, составленная д-ром Й. Вацеком, помещена в издании: Z?raj?c? do Slunce. Literаrnevedn? sborn?k o zivote a d?le gruz?nskеho kn?zete Konstantina Ccheidzeho, spisovatele v Cechаch. Sestavili V. Bystrov a J. Vacek. Praha, 2002. S. 100–116. Здесь же помещена библиография художественных произведений Чхеидзе и литературы о нем (составитель Й. Вацек) // Указ. соч. С. 93–99, 117–120.], пишет статьи о русской литературе и философской мысли, активно содействует углублению русско-чешских культурных связей.

Писательство идет рука об руку с философскими занятиями Чхеидзе. Он – член Пражского философского общества, выступает в нем с докладами, участвует в диспутах. Штудирует историю мировой философской мысли. Из западных мыслителей особенно выделяет А. Бергсона с его идеей творческой эволюции, из русских – Н. Ф. Федорова, В. С. Соловьева, Н. Я. Данилевского, среди современников – Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, В. Н. Ильина. В 1928 году, когда тридцатилетний Чхеидзе оканчивает курс юридического факультета, он уже вовсю увлечен евразийством. Еще в Болгарии, урывая скудные часы для чтения, будущий писатель буквально проглотил сборник «Исход к Востоку», вышедший в Праге в 1921 году. Четверо молодых мыслителей – филолог Н. С. Трубецкой, экономист П. Н. Савицкий, богослов Г. В. Флоровский и музыковед П. П. Сувчинский – выступили в нем глашатаями новой историософской теории, заговорив о том, что Россия представляет собой особое историко-географическое и этнически-культурное пространство. Она – не Европа, не Азия, а Евразия, и ее склад и судьба иные, чем у европейского и азиатского регионов. Вскоре к движению присоединились филолог М. В. Шахматов, философы В. Н. Ильин и Л. П. Карсавин, были выпущены еще два программных сборника – «На путях: Утверждение евразийцев» (Берлин, 1922. Кн. 2) и «Россия и латинство» (Берлин, 1923), стали выходить евразийские периодические издания – «Евразийский временник» и «Евразийская хроника», регулярно издавались брошюры и книги. Доктрина нового течения активно развивалась и углублялась. Складывалось новое, синтетическое мировоззрение, которое, по мысли его адептов, должно было помочь России найти «третий», спасительный путь, преодолевающий ущербы как капиталистического, так и коммунистического строя. Евразийцы выступали за государственно-частную систему хозяйствования, при которой сохранение командных высот в экономике в руках государства не отменяет развития личной хозяйственной инициативы. Стояли за централизованную, сильную власть, но эта власть не подавляла у них самобытность народов, населяющих огромные пространства России-Евразии, напротив, предоставляла им широкие возможности самостоятельного развития и самоуправления в рамках многонационального государства. Лозунг евразийцев – «собор трудящихся всех рас и национальностей»[9 - Евразийство. Декларация, формулировка, тезисы. Прага, 1932. С. 4.], единство народов на началах доверия, братства, взаимного уважения и любви, о чем мечтали еще славянофилы, о чем пророчествовал в «Дневнике писателя» Достоевский. Да, для них равно был неприемлем и буржуазный индивидуализм, умаляющий целое в угоду торжествующей личности, и коммунистический коллективизм, для которого, как писал Маяковский, «единица – вздор, единица – ноль». Они – за соборность, за ту высшую форму единства, в которой каждая отдельная личность самобытна и уникальна и при этом находится в братски-любовном союзе с другими личностями, она «не распыляется в социальном целом, но творит вместе со всеми то общее дело, к которому каждый призван Богом»[10 - Там же. С. 12.]. Примечательно, что, выдвигая православие как основу духовного единства России-Евразии, сторонники нового течения не отрицали других ее исконных религий, признавая их ценность, будучи убеждены, что «религиозно-культурный мир» ислама, язычества и буддизма, входящий своими частями в евразийское пространство, тяготеет к православию «как к своему центру»[11 - Евразийство. Опыт систематического изложения (1926) // Пути Евразии. Русская интеллигенция и судьбы России. М., 1992. С. 358, 365.].

Чхеидзе горячо откликнулся на эти идеи. В евразийстве он нашел разрешение многих мировоззренческих и религиозных вопросов, которые сам себе давно задавал и на которые ответа найти доселе не мог. Взять хоть вопрос о смысле русской революции. Что это – срыв, слом, падение в бездну, абсолютное и предельное зло, как утверждали Д. С. Мережковский и И. А. Ильин, убежденные в том, что никакого диалога между белой и красной Россиями нет и не может быть, или же событие колоссальное и судьбоносное, прорыв к каким-то еще неясным свершениям и рубежам? Евразийцы, в отличие от правой, монархической эмиграции, полагали и революцию, и пореволюционную действительность закономерным фактом русской истории, ее важной, хотя и катастрофической вехой, событием, всколыхнувшим нацию, переворотившим все пласты ее бытия, вызвавшим к жизни и движению те народные силы, что так долго таились под спудом. В революции и в новой России их поражала потрясающая жизненность, но жизненность искореженная, принимавшая уродливые формы. И задача была не в том, чтобы подавить эту жизненность, вогнать ее в стагнацию, а в том, чтобы выправить уродливости, преодолеть ущербность идеи, лежащей в основе строительства нового мира. Такая позиция Чхеидзе оказалась близка и понятна. К тому же, грузин по отцу, русский по матери, выросший в многонациональном Моздоке, в евразийстве он обрел оправдание глубокой, все его существо захватившей любви одновременно и к русской культуре, и к культуре Кавказа, к населяющим его народностям, таким многоликим и многообразным. И наконец, главное – бывший корнет жаждал подлинного, великого дела, которому можно было бы без всяких сомнений отдать свою жизнь, и евразийство стало для него таким делом.

В ряды евразийского движения Константин Александрович вступил в 1924 году. К началу 1930-х – он уже влиятельная фигура в евразийских кругах, правая рука П. Н. Савицкого, одного из ведущих лидеров евразийства. Входит в ЦК евразийской организации, является одним из наиболее активных и влиятельных членов Пражской группы, состоит в редколлегии основных евразийских изданий. В 1928–1929 годах переезжает во Францию, где в парижском предместье Кламар начинает выходить еженедельник «Евразия». После раскола кламарского движения, в котором Чхеидзе принял сторону правых евразийцев П. Н. Савицкого, Н. Н. Алексеева, Н. С. Трубецкого, он снова в Чехословакии. Ведет постоянную переписку с евразийскими группами в Париже, Брюсселе, лимитрофах – Эстонии, Латвии, Литве, инициирует выпуск в Нарве в 1933 году евразийского сборника «Новая эпоха. Идеократия. Политика. Экономика. Обзоры». Составляет и редактирует «Евразийские тетради» (1934–1936), регулярно посылает материалы для брюссельского «Евразийца».

Уже в конце 1920-х годов он отчетливо понимает: евразийское движение неспособно плодотворно развиваться в отрыве от других пореволюционных течений, тех, что подобно евразийцам не отвергали русскую революцию, не перечеркивали с негодованием опыт социального и государственного строительства Советской России, а стремились духовно преобразить его изнутри. Среди этих течений были «сменовеховцы», первыми провозгласившие: «Появление Третьей России наша общая задача»; «новоградцы» (Г. Федотов, Н. Бердяев, С. Булгаков, Ф. Степун), выдвинувшие концепцию «нового града», построяемого «из старых камней, но по новому плану» – на основе активного христианского делания во всех сферах жизни, экономической, социальной, культурной, и демократического общественного уклада; «третьероссы» (П. Боранецкий), призывавшие созидать новое общественное устройство, ориентируясь на многомиллионные массы крестьянства и на новое прометеевское миросозерцание; а еще «национал-максималисты», «младороссы» и прочая, прочая, прочая. Становление этих течений в 1920-х – начале 1930-х годов протекало в напряженной идейной полемике не только с представителями правого (монархического) и левого (коммунистического) лагеря, но и друг с другом. Чхеидзе же хорошо понимал: идейная разобщенность и действия в одиночку лишь ослабляют духовное влияние эмиграции, сводя деятельность течений к межпартийным разборкам и усиливая их оторванность от жизни страны. Поиск «нового синтеза», проектирование новых общественных форм, альтернативных и западной либерально-буржуазной модели развития, и атеистической, классовой идеологии, господствовавшей в Советской России, по его убеждению, должны развиваться в широком сотрудничестве всех пореволюционников, необходим подлинный «собор сил» эмиграции, тех сил, которые нацелены не на конфронтацию с Советской Россией, а на плодотворное, восполняющее взаимодействие двух частей единой нации, волею исторических судеб оказавшейся расколотой надвое. Одушевленный этой идеей, в конце 1920-х – начале 1930-х годов Чхеидзе вступает в переписку с ведущими деятелями пореволюционных течений – Н. В. Устряловым, Ю. А. Ширинским-Шихматовым, П. С. Боранецким и др., налаживая мосты духовных и творческих контактов, закладывая основы возможного и действительного сотрудничества. Хочется верить, что эта содержательная переписка, интереснейший мировоззренческий и исторический документ эпохи, когда-нибудь будет опубликована.

1930-е годы – время духовной и творческой зрелости Константина Чхеидзе. Вслед за «Страной Прометея» издан «Глядящий на Солнце» (1935), пишутся романы «Навстречу буре» и «Пророк в отечестве» (вышли в свет в 1940 и 1941 гг.), печатаются рассказы. Хотя Чхеидзе писал только по-русски, все его художественные произведения выходят на чешском языке: увы, издаваться по-русски не было ни средств, ни возможности. По мере сил Константин Александрович пишет о русской литературе, и не только о классике XIX века, но и о литературе 1920–1930-х годов. В 1932 году вместе со своим другом лингвистом Л. В. Копецким создает при Русском народном университете в Праге кружок по изучению современной русской литературы. В 1933 году появляется небольшая книжка Чхеидзе «На литературные темы», включившая в себя его статью «О современной русской литературе», прочитанную на открытии этого кружка, статьи о В. Хлебникове и В. Маяковском, а также рецензию на книгу Я. Паулика «Техника флирта». Печатает Чхеидзе и философскую публицистику, а в евразийских изданиях помещает свои статьи по проблемам идеократии.

Одна из главных тем философско-публицистических размышлений Чхеидзе – вопрос о смысле и назначении христианства. Имеет ли христианство свои задачи в мире или это сугубо трансцендентная религия и «на земле с землею примиренье / И счастье дать не властно и оно / И нам, живым, дарует утешенье, / Что мертвым лишь блаженство суждено» (И. С. Аксаков)? В ответе на этот вопрос Чхеидзе прямо следует той линии русской религиозной философии (Н. Ф. Федоров и В. С. Соловьев, С. Н. Булгаков и Н. А. Бердяев, А. К. Горский, Н. А. Сетницкий, Г. П. Федотов), в которой была выдвинута идея истории как «работы спасения», исторический путь человечества мыслился как путь к «новому небу и новой земле», приуготовление условий для воцарения в мире «Царствия Божия». А в подобной историософской перспективе христианство никак не может быть замкнуто лишь сферой монастырской и храмовой, оно должно охватить собой все планы бытия, все стороны человеческой жизни – науку, культуру, хозяйство и технику, общественное служение, политику и государственное устройство, внести в них абсолютные, божеские ориентиры.