– М-м-м… – Делаю вид, что размышляю над этим вопросом. – Верю. Только в добрых.
– Ага. – Какое-то время Эрик переваривает информацию. – А может, стану автогонщиком. – Он пожимает плечами. – Еще не решил.
– Хорошо, что у тебя еще много времени, чтобы точно решить, – говорю я и тут же понимаю, что в эту тему лучше не углубляться.
На мою удачу, Дерека уже волнует другое.
– А дружок у тебя есть?
– Нет еще. Но я над этим работаю.
Лысые бровки хмурятся.
– Как это ты работаешь над дружком?
– Ну, понимаешь… – Закрываю рот ладонью, чтобы не расхохотаться. Бросаю взгляд на Диану: та играет с девочкой, но, судя по тому, как она кусает губу, все слышала и с трудом сдерживается. – Я познакомилась с парнем, который мне нравится, и думаю, я тоже ему понравлюсь, – честно признаюсь я.
– Понятно. – Дерек кивает головой и, похоже, готов задать очередной вопрос, но его опережает брат:
– А ты уже целовалась с мальчиком?
– Я? – От неожиданности я на миг теряюсь. – Я не целуюсь и не ябедничаю. Это хорошее правило. Запомните его, – нахожусь я и надеюсь, что лицо у меня не пунцовое.
– А папа говорит, что когда-нибудь я захочу поцеловать девочку, но ведь мне только пять, так что это ничего, что сейчас я не хочу целоваться.
– Твой папа прав. Обязательно захочешь. Вы оба захотите. – Смотрю на них и подмигиваю.
– Если только не умрем, – будничным тоном замечает Эрик.
Подтягиваю колени к груди и обхватываю их руками – в такой позе проще справиться с холодком внутри. Я общалась со многими детьми и много чего слышала. Случалось говорить и на тему смерти и загробной жизни. В отличие от предыдущих разговоров, вызванных исключительно любознательностью, слова Эрика ранят меня прямо в сердце. Потому что это правда. Может случиться так, что эти два мальчика никогда не поцелуются с девочкой, не станут автогонщиками и не узнают, что оборотней – добрых или злых – не существует. Они могут не испытать ничего, что жизнь предлагает им, по той причине, что дети не бессмертны.
– Ты сжимаешь губы точно как мама, – говорит Эрик, соединяя две детали конструктора. – Она всегда так делает, когда мы говорим о смерти.
Ничего удивительного. Господи, каково бедной женщине изо дня в день смотреть не на одного, а на двух своих малышей, которых накачивают химией, и не знать, что принесет следующая неделя, следующий месяц или год!
Даже думать об этом больно. Ведь мне нельзя думать об этом, напоминаю я себе. Я здесь именно для того, чтобы они об этом не думали.
– А давайте договоримся, что во время игры не будем говорить о смерти, – предлагаю я, проглотив комок. – Давайте лучше будем говорить о том, что будет, когда курс лечения закончится и вы отправитесь домой, хорошо?
Эрик хмурится.
– А что, если…
– Нет! – Я трясу головой. – Никаких «если». Понятно? Давайте не будем думать о смерти. Будем думать, как жить дальше. Идет?
Они переглядываются, и Эрик говорит:
– А можно я не буду думать о том, как целоваться с девочкой?
Тягостная атмосфера вмиг улетучивается, и я хохочу, чуть ли не до слез – и по многим причинам.
– Ты можешь думать о чем угодно, только расти и взрослей. Мы же договорились!
Я протягиваю им руки. Глаза у них загораются, и они протягивают свои ладошки мне, как будто мы заключили секретный договор. Причем мне он нужен ничуть не меньше, чем им.
Совместными силами собираем из конструктора линкор, авианосец и камеру пыток (это Эрик додумался). Братья постоянно спорят и ссорятся – точно как я себе и представляла близнецов. Все так естественно, и я почти забываю о том, что оба мальчика на лечении в онкологической больнице. Почти забываю. Но холодок в груди никуда не девается и, сколько ни смейся, не исчезает.
Четыре часа пролетают на удивление быстро, и вот уже в дверях показалась медсестра: детям пора убирать игрушки и возвращаться в палату.
– А ты еще придешь? – спрашивает Эрик, заглядывая мне в глаза.
– Думаю, в следующую субботу приду, если вы не возражаете.
Он пожимает плечами, словно ему безразлично, но потом смотрит на меня искоса и ухмыляется до ушей.
– Значит, договорились. – Поднимаюсь на ноги и треплю его волосы. – Пока-пока, Эрик! Увидимся в субботу. – Поворачиваюсь к Дереку. Сейчас он застенчиво улыбается, и я замечаю красноту вокруг глаз и опущенные плечи. Четыре часа игр его утомили. – Пока-пока, Дерек! До субботы, хорошо?
– До свидания, мисс Ливи.
Махнув на прощание Диане, я медленно выхожу в коридор, где меня ждет женщина со светлыми волосами, наскоро собранными в хвост на затылке.
– Здравствуйте, я Конни, мама близняшек, – говорит она. Ее глаза с темными кругами от недосыпания смотрят сквозь стеклянную дверь, где мальчишки упоенно спорят, в какую коробку положить деталь конструктора. – Я смотрела, как вы тут с ними играете. Я… – Она откашливается. – Знаете, я давно не видела, чтобы они так много улыбались. Спасибо вам.
– А я Ливи. – Протягиваю ей руку. Ладонь у нее жесткая и твердая. Конни в униформе официантки, наверное, только что с работы. Надо думать, приходится вкалывать, чтобы оплатить больничные счета. Наверное, поэтому исхудавшее лицо словно обтянуто кожей, и она улыбается мне такой вымученной улыбкой. От этой мысли у меня сжимается сердце, и я стараюсь не думать об этом. – У вас два классных юных джентльмена.
Она все смотрит на детей, сжав губы и думая о своем.
– Для меня они всегда останутся малышами, – шепчет она и часто моргает, отгоняя слезы. – Всего доброго! – прощается она и входит в игровую с сияющей, полной надежды улыбкой.
– Ну что? – раздается за спиной голос сестры Гэйл. – Как прошло первое дежурство?
– Отлично, – рассеянно шепчу я, глядя, как близнецы виснут на руках у матери. Конни такая хрупкая, но справляется с обоими, крепко прижимая к себе. Даже когда Эрик пытается выскользнуть из ее рук, она еще какое-то время удерживает его, крепко зажмурившись. Она обнимает их так, словно никогда от себя не отпустит. И я не могу не думать о том, что для нее каждое такое объятие может стать последним.
А что, если это так? Что, если я приду как-нибудь в субботу, а их больше нет? Разумеется, я же не слепая, и понимаю, что в такой больнице это обыденная реальность. Только теперь их смерть это не просто отвлеченная возможность: за ней конкретные лица и голоса. Похоже, я сейчас расплачусь. Нет, я должна это принять. И двигаться дальше. Но если я приму это, если я стану врачом, то сколько раз еще буду стоять и смотреть, как родители прижимают к себе своих детей? Сколько раз мне еще придется договариваться с собой? Смогу ли я когда-нибудь избавиться от этого холодка внутри?
Тревожные мысли толкутся у меня в голове, и вдруг я широко распахиваю глаза, сраженная внезапной догадкой. А ведь это впервые за последние девять лет – да-да, я впервые подумала не «когда я стану врачом», а «если».
Глава седьмая. Тесен мир
– Как там Принстон?
– Ошеломляет, – со вздохом признаюсь я. – В четверг и пятницу заблудилась, пока искала нужную аудиторию. В результате опоздала и явилась, когда преподаватели уже знакомились со студентами. У меня чуть припадок не случился. – Ведь я никогда не опаздываю на занятия. И знала, что территория кампуса очень большая, но только сейчас поняла, насколько. Чтобы избежать подобных недоразумений в будущем, составила план, как добираться на остальные лекции.
– Жуть! А сегодня ты должна была поехать в больницу, так? Ну и как тебе? – спрашивает Кейси, а я с трудом ее слышу на фоне воплей Мии и маниакального гогота нашего друга Бена.
– Понравилось. Там есть два мальчика…
– Подожди-ка, Ливи! – Слышу какой-то шорох, как будто она прикрывает микрофон ладонью. – Ребята, ну я же говорю с Ливи! Неужели нельзя… заткнуться?! – Потом слышу «Привет, Ливи!» и топот, от чего у меня сердце сначала радостно ёкает, а потом сжимается. Убрав ладонь, Кейси говорит: – Извини, Ливи! Ты же знаешь, какой у нас дурдом в субботу вечером.