Традиционное искусство Японии эпохи Мэйдзи. Оригинальное подробное исследование и коллекция уникальных иллюстраций

Замкнув кольцо по городу, мы возвратились к нашему судну. Ярко светило солнце, на небе не наблюдалось ни облачка, зато дул сильный холодный ветер. Без особого промедления мы отправились в путь. После второго завтрака я вышел на палубу, и конечно же меня снова поразил пейзаж, который в очередной раз показался мне прекрасным как никогда. На фоне неба тянулся нежный рисунок гор, который я прежде никогда не видел даже в Швейцарии, и их вид меня буквально очаровал.

Нельзя сказать, будто бы наш паровой катер являл собой образцовое судно. Его корпусу не повредила бы легкая косметическая подкраска. При наличии палубы с каютой под ней, топочной камеры и машинного отделения эту палубу не позаботились оборудовать сиденьями или даже ограждением по периметру. А в каюту можно попасть, ну… любым способом, как вам больше нравится, так как в палубе для вашего удобства проделано отверстие, которое из каюты предстает отверстием в потолке, и при этом отсутствует лестница, чтобы по ней спускаться в это помещение и подниматься из него. Таким образом, процесс спуска с палубы в каюту или подъема из каюты на палубу означает исполнение акробатических трюков повышенной сложности.

В топочную камеру и машинное отделение путь ведет из каюты через отверстие размером 60 на 30 см. Двадцать четыре иллюминатора каюты расположены в ряд по двенадцать на борт. В шести иллюминаторах по одному борту стекла с трещинами, а в пяти они отсутствуют вовсе. Такие изъяны никого не должны были бы беспокоить, находись это судно на глади небольшого внутреннего озера или поверхности спокойной реки. Однако дело могло приобрести серьезный оборот, встреть оно высокую волну на просторах Тихого океана, а ведь по краю этого океана мы как раз идем.

Разнежившись на палубе нашего небольшого судна, я потерял дар речи от восхищения прекрасным пейзажем в последних лучах заходящего солнца. Но когда я обратил внимание на скорость нашего катера, догнавшего и перегнавшего японскую джонку, из мечтательного настроения меня вывел резкий и странный шум, вслед за которым из отверстия каюты повалили клубы сажи и пара. Наше суденышко останавливается, так как у него взорвался котел и начался пожар. Мы теперь оказались в совершенно беспомощном положении, так как полностью лишились хода. Осознавая, что надвигается ночь и что без посторонней помощи нас стремительно снесет в открытый океан, я первым делом подумал о попытке докричаться до экипажа джонки, чем незамедлительно занялся. Сумарес, движимый подсознательным порывом, нырнул в каюту, чтобы выяснить запасы имеющегося у нас продовольствия, и с ужасом обнаруживает совсем немного мясных консервов, половину банки джема и парочку бисквитов. Итак, все мы выходим на палубу, кто-то захватывает с собой скатерть, которую немедленно растягиваем в качестве сигнала бедствия. Нестройным, но громким хором обращаемся за помощью к людям с проходящей поблизости джонки. Джонка направляется к нам, приближается, до нее остается каких-то 50 м, но судно проходит мимо. Наши японские товарищи по несчастью кричат, что за помощь экипажа джонки мы щедро заплатим. Такое обещание возымело свое действие. Нам бросают канат, берут на буксир и тянут к берегу, но удручающе медленно, так как мешает встречное течение. В скором времени тем не менее нам на помощь приходят люди на лодках, приплывшие с суши, мы пересаживаемся на одну из них, а свой пароходик оставляем на попечение его матросам. Нас на веслах везут прямо на огни Кобе.

Свою следующую экскурсию мы наметили в район гончаров городка Санда, где изготавливается львиная доля селадонового фарфора. Этот район я стремился посетить с особым желанием. Об изготовлении в Японии селадонового фарфора на Западе известно мало, и мне сообщили, что никто из европейцев не бывал у гончаров, занимающихся его производством. Гончаров на острове Авадзи, где мы побывали два дня назад, посещали только два европейца – один англичанин и один француз, но они находились на службе у японского правительства, поэтому, насколько я понимаю, не интересовались выпуском гончарных изделий.

В половине седьмого утра 31 января мы уже на ногах; в семь часов завтракаем; и в половине восьмого отправляемся на наших рикшах в районный центр Сидевара на острове Санда, где изготавливают изделия из фарфора, покрытого селадоновой глазурью. Нас предупредили, что наша поездка займет приблизительно четыре с половиной часа. И мы прикинули, что день нам предстоит совсем неутомительный, что к ночи мы вполне можем вернуться в Кобе и провести ее в наших уютных постелях. Ради экономии времени на каждую тележку у нас приходилось по три нанятых рикши. На протяжении нескольких километров дорога поднимается в гору по краю скалистого ущелья, на дне которого течет горная речка. После подъема на высшую точку пути дорога для наших рикш становится легче. Она вьется между топкими полями и пересекает тщательно ухоженные сады. Наши выступающие в роли гужевого транспорта японцы продолжают резво скакать галопом вперед. По мне же сам труд, заключающийся в том, чтобы тянуть нас на затяжном подъеме, простирающемся от Кобе до вершины перевала, представляется смертным наказанием. А эти ребята к тому же еще умудряются забавляться, как школьники, а также периодически издавать подбадривающие крики, семеня с таким задором, будто чувство усталости им неведомо. Однако вместо обещанного полудня мы прибываем с Сидевару в четыре часа дня.

Я привез с собой в Японию шагомер, чтобы приблизительно измерять расстояние, которое мне придется покрывать в отдаленных районах и на неизведанных до сих пор европейцами проселках. Однако притом что шагомер в лучшем случае представляет собой по большому счету несовершенный измерительный инструмент, в моем конкретном случае он оказался совершенно бесполезным приспособлением, учитывавшим мощные шаги наших рикш во время дикой гонки веселым галопом, которые перевести в обычные шаги рядового пешехода мне никак не удавалось. Мой кули, запряженный в оглобли, нес на себе шагомер, на котором в конце дня появились показания, что он прошел расстояние 37 км. Но у меня сложилось такое убеждение, что с учетом продолжительного и утомительного подъема на холм в начале нашего путешествия средняя скорость движения в общем не превышала 8 км/час.

В Сидеваре мы узнали, что здесь и в соседних деревнях насчитывается пять гончарных мастерских, но все они считаются мелкими предприятиями. В этом и состояло наше открытие. В данном районе штат гончарной мастерской, как выясняется, состоял из ее владельца с сыном или с одним-двумя помощниками. В самом городке Сидевара находятся две гончарные мастерские, причем одна из них совсем маленькая. Но так как ни на одном из них не изготавливают товары, представляющие для нас повышенный интерес, мы покидаем этот город по тропе или проселку, выходящему к небольшому, поросшему вереском нагорью, расположенному на краю высокого холма. Мы преодолели 2,5 км идущей на подъем дороги, когда приблизились к трем маленьким гончарным мастерским, стоявшим рядом и принадлежавшим трем различным ветвям одной семьи. Здесь мы делаем короткий привал и осматриваем изделия всех трех производителей, пока вечерние тени явно не намекают нам, что наступает время возвращаться; но мы не можем отказаться от удовольствия в течение нескольких минут полюбоваться открывающимся нам пейзажем, который представляется величественным и прекрасным. На холмах и в лощинах мы наблюдаем тени, смешивающиеся с испарениями от земли на одной стороне и оттенками розоватого света на другой. И вот мы видим пересекающую долину, которая виднеется вдалеке, мощную горную гряду, вершины которой пылают розовым цветом, так как последние лучи заходящего солнца падают на ее снежные шапки.

Наши рикши отправляются в обратный путь пружинистой походкой, подбадриваемые свежим воздухом и дорогой на спуск, которая в скором времени приводит нас в Сидевару, где мы в одном из чайных павильонов находим мистера Исиду (отставшего от нас по пути) и (к нашему удивлению) того государственного чиновника, что сопровождал нас на Авадзи. Откуда этот государственный чиновник мог появиться, мы не можем даже вообразить, так как сегодня он нам попадается на глаза в первый раз. Исида сообщает, что приготовил для нас комнаты, где мы можем остаться на ночлег. Но мы с Сумаресом настаиваем на возвращении в Кобе, так как не подготовились к двухдневной поездке и даже не прихватили с собой зубные щетки. К его мольбам о большой опасности ночного путешествия из-за плохих дорог и опасных мостов мы прислушиваться не стали. Но тут он нам поведал о том, что совсем рядом расположен главный центр плетения корзин в Японии, а деревня, в которой налажено производство такого товара, считается очень красивой. Так что, оставшись здесь на ночь, мы получим возможность познакомиться с еще одной разновидностью народного промысла и красивым городом. Нам не оставалось ничего иного, как согласиться на ночлег прямо тут, настолько великим показался нам соблазн.

Перед каждым японским постоялым двором на протяжении практически всей длины его фасада находится своего рода скамейка, на которой, притом что она представляет собой всего лишь продолжение пола за пределами раздвижных перегородок, крепятся окна. Она служит местом отдыха путников, и здесь нам подали ужин. Но к нашему горю, большая часть бутербродов, взятых нами с собой, исчезла, и из провизии нам осталась по большому счету только банка варенья. Сумаресу пришла в голову счастливая мысль спрятать варенье в корзину, так как рис за деньги можно добыть в Японии где угодно, и притом что отваренный в воде рис как таковой большого аппетита не вызывает, зато варенье придает ему какой-никакой вкус. Очень часто во время путешествия по Стране восходящего солнца мне приходилось утолять голод одним только рисом с вареньем, и очень скоро меня посетило обоснованное умозаключение о том, что Сумарес заслужил памятник. Памятник основоположнику традиции брать с собой английский джем во все поездки по внутренним районам Японии.

Интересное место в Японии – придорожный постоялый двор или сельская корчма. Ее тщательно прибранные комнаты разделяются только сдвижными бумажными перегородками; внутри оборудован помост, предназначенный для микадо, если тому когда-либо придет на ум выбрать этот апартамент для своего отдыха в пути, створка в боковой сдвижной перегородке, закрывающей этот домашний трон, через которую подадут угощение в таком маловероятном случае; балкон перед комнатой для постояльцев с видом на сад и ванна для освежения тела путника. Все эти атрибуты не могут не порадовать уставшего путешественника.

Ванна находится в отдельной комнате, которую обычно можно увидеть из парадного внутреннего двора или сада, процесс раздевания гостя совсем не обязательно должен происходить на влажном полу рядом с купелью. И здесь, где все комнаты постоялого двора смотрят на одну ограду и где все перегородки парадного окна всех комнат убраны, я наблюдаю, как два недавно прибывших постояльца расположенных напротив комнат раздеваются, а потом нагишом, но с улыбкой следуют по балконам перед комнатами общественного пользования с самым беззаботным видом безо всякого стыда. При этом никто не обращает на них внимания, не делает замечаний, кроме одного только неотесанного иностранца. Парочка прошествовала к ванной комнате, один из голых японцев в нее вошел, а второй остался ждать своей очереди снаружи. Европейцев конечно же удивляет очаровательная простота японцев, которые, в каких бы условиях они ни оказались, даже не догадываются о своей неуместной наготе. Во многих японских гостиницах мне пришлось наблюдать картины, казавшиеся однозначно странными. Однако я ни разу не заметил похотливого взгляда, непристойного поступка или какого-то еще заслуживающего осуждения проявления чувств, невероятного по разумению европейца.

После нашей трапезы, состоявшей в основном из риса и варенья, мы просим немного бренди или вина, с помощью которого рассчитываем стимулировать пищеварение; но населению этого счастливого и целомудренного города ничего о такого рода напитках не известно. Собравшись спать, мы хлопаем в ладоши, поскольку таким манером в Японии господа зовут слуг. Совсем скоро постели для нас подготовили: три одеяла приносят Сумаресу и три мне, к тому же для каждого из нас выделили по мешку с рисовой шелухой под голову вместо подушки.

Мы едва устроились в своих постелях, как в нашу ком нату входит девушка, чтобы вытащить из шкафа подушку. В этих странных домах, где три стены практически всех комнат представляют собой раздвижные перегородки, любую из которых всегда можно сдвинуть в сторону, постояльцу не приходится удивляться внезапному появлению в своей комнате слуги с самой неожиданной стороны, так как в японской комнате отсутствует понятие двери или специального входа. Место для входа в комнату народ здесь выбирает по собственному усмотрению.

В семь часов утра мы просыпаемся и, отодвинув створки окна, обнаруживаем на балконе напротив нашей комнаты небольшую лохань, а рядом с ней – большую емкость с водой, покрытой льдом. На вешалке находим полотенце, о котором распорядился Саката, узнавший, что мы не подготовились к ночлегу за пределами нашего временного дома. Горячей воды, однако, принесли нам в крошечном «ковшике», и ее едва хватило только на то, чтобы растопить лед. Нас пробирает дрожь, но мы умываемся и по мере сил вытираемся японским полотенцем. Следует упомянуть о том, что японское полотенце представляет собой кусок тонкой сине-белой хлопчатобумажной ткани длиной 90 см и шириной 25 см. Часто его снабжают забавными украшениями, но европеец увидит в нем далекое от совершенства подобие предмета, предназначенного для промокания влаги с человеческой кожи. Наши постели убрали и на двух небольших подносах размером 30 на 30 см, снабженных ножками высотой около 8 см, перенесли наш завтрак, состоящий из чая, вареных яиц и риса. Рис в большой миске с крышкой поставили в середине комнаты. Чай принесли в заварном чайнике, поставили его на маленькую железную рамку над хибати (жаровней), размещенной на полу. Яйца подали на блюдцах, поставленных в один из углов наших подносов. Остальные три угла заняли пустая миска, крошечная чашка и пара новых палочек для еды. Так выглядит антураж нашего стола для завтрака.

Девушка-прислуга приносит маленький поднос, становится на колени перед большой миской с рисом и протягивает нам поднос по очереди, чтобы мы поставили на него миски для риса. Положив в поданную миску порцию риса при помощи плоской деревянной ложки, она возвращает ее владельцу. Ее обязанность состоит только в том, чтобы раздать рис и принести все, что попросит постоялец гостиницы. Справиться с завтраком нам не совсем просто, так как у нас отсутствуют одновременно подставки и ложки для яиц. Нам приходится приспосабливаться: счищаем скорлупу, чтобы поглотить высвободившийся от скорлупы белок с желтком, и так повторяем несколько раз. С точки зрения европейца, такое поглощение завтрака выглядит не очень-то изящно. Но главная беда состоит в том, что нам не подали соль.

В восемь часов утра мы находимся на пути в Ариму, где плетут корзины. Дорога пролегает по живописным местам. Через два часа мы прибываем к месту назначения. Это утро, прекрасное, с ясным небом, радует морозцем, поэтому наши рикши бегут бодро. Арима предстала очаровательной, напоминающей о Швейцарии деревенькой, красиво расположенной на склоне долины, где горный поток пляшет между поросшими мхом камнями и петляет в тени густой свисающей листвы. Главную улицу этого городка почти полностью составляют мастерские по плетению корзин, купальни и очаровательные чайные заведения, и здесь почти все строения в два этажа.

Более красивого города, чем этот, мне никогда видеть не приходилось, ведь пышность его зданий и их восхитительная чистота сами по себе уже привлекали к себе внимание. К тому же здесь мы находим прекрасный пейзаж, покрытые лишайником скалы, поросшие мхом камни, перистые папоротники и, кроме того, стремительное движение бурных вод. Арима представилась мне настолько красивой, что захотелось провести здесь несколько недель с ощущением полного счастья. После второго завтрака, который нам подали в комнате наверху в самом большом чайном павильоне, мы прошли по главной улице городка и осмотрели мастерские по плетению корзин, которым в основном занималось население города. Здесь мы увидели корзины разнообразного предназначения и разных форм, одновременно большого и маленького размера, корзины настолько изящные, что дама самого высокого положения в любой стране нашла бы им место в своем будуаре и они в нем выглядели бы вполне достойно. Разумеется, такой коллекции красивых корзин я никогда прежде не встречал. Японию с полным на то основанием можно назвать страной корзин, и, притом что к моему приезду сюда товары из Аримы нашли свой путь на лондонский рынок, ничем особенным они не отличались; и только после того, как я указал японцам, какие образцы их плетеной продукции будут пользоваться повышенным спросом в Европе, их доставили в Англию.

Очередным нашим открытием стало то, что Арима считается одним из самых модных курортов Японии с минеральными водами и что здесь находятся минеральные источники, пользующиеся заслуженной репутацией из-за лечебных свойств их воды. Мы заглядываем в одну из водолечебниц, которая в некотором отношении напоминает подобные заведения курорта Лойкербад в Швейцарии, и здесь дамы тоже проходят курс лечения, причем безо всякого смущения погружаются в воды нагишом. Наше присутствие не производит на них никакого привычного для европейца впечатления, более того, они спокойно выходят из воды, чтобы послушать мнение иноземных посетителей.

На улицах Аримы выставлено на продажу огромное разнообразие плетеных изделий. Их изобилие натолкнуло меня на мысль о том, что эти изделия должны изготавливать здесь же. Но мне объяснили, что такой товар привозят из города Тагима, расположенного в 80 км, в глубине территории страны.

Время нашей экскурсии истекает, и нам приходится, причем с большой неохотой, садиться в тележки наших рикш и отправляться в обратный путь. По пути Саката остановил наш небольшой обоз и рассказал, что в деревне, к которой мы как раз подъезжаем, налажен массовый выпуск оберточной бумаги из макулатуры. Эту макулатуру собирают и перерабатывают простейшим методом ее размачивания. Въехав в упомянутую деревню, мы остановились у двери бумажной мануфактуры; но нам сообщают, что чуть дальше располагаются предприятия гораздо крупнее, и мы отправились к одному из них. Первое посетившее нас чувство было удивление. Если это предприятие считается одной из крупнейших мануфактур, что же тогда представляет собой мелкая мастерская?! Здесь мы увидели всего лишь один резервуар, и то не больше обычного корыта, одну раму для изготовления бумаги вручную размером 43 на 30 см, а работали в данном учреждении одна женщина и мальчик.

Рама, с которой управлялась женщина, снабжена деревянной закраиной, в то время как слой тонких прожилок толщиной не больше диаметра швейной иглы, покрытых слоем грубого шелка, заполняет внутреннее пространство этой рамы. Женщина сидела перед резервуаром в форме параллелограмма размером 90 на 60 см и глубиной 45 см; в этом резервуаре находилась целлюлозная масса. В руке она держала «рамку», а рядом с нею лежала стопка влажной, только что изготовленной бумаги; при этом слои бумаги не прокладывались лоскутами фланели или какой-то другой ткани. Перемешав содержимое резервуара, женщина погружала свою рамку в бумажную массу, забирала из него необходимое количество сырья и ловким движением распределяла его по шелковой поверхности рамки. Подержав рамку несколько минут, чтобы стекла вода, мастерица укладывала готовый влажный лист бумаги на стопку готовой продукции, перевернув рамку. Таким образом она формировала один лист бумаги за другим. Поверх стопки листов влажной бумаги женщина клала доску, а на нее – несколько крупных камней, с помощью которых из бумаги отжималась вода. Тот факт, что эти влажные листы бумаги не слипаются, объясняется большой длиной волокна в японской бумаге и малым ее размером при изготовлении. Размер, принятый за стандарт на данном целлюлозно-бумажном предприятии, получается за счет маленького конического приспособления, название которого мне неизвестно, а массу получают за счет размачивания бумаги в воде на протяжении длительного времени и затем ее измельчения.

Когда из бумаги удаляется вся вода, которую можно выдавить таким способом, мальчик приносит гладкую доску длиной 2 м и шириной 35 см. Он убирает камни и доску с пачки только что изготовленной бумаги, отделяет от этой стопки верхний лист, помещает его на принесенную доску и придавливает этот лист бумаги так, чтобы он прилип к доске за счет собственной влаги. То же самое он проделывает со вторым и третьим листами. Обклеив доску листами влажной бумаги, мальчик выносит ее на улицу и прислоняет под нужным наклоном к стене дома. Та же самая операция проделывается с остальными листами бумаги, прилаживаемыми на новые доски. В одном случае я наблюдал экономию пространства за счет размещения шести листов бумаги по три штуки на обеих сторонах доски; но эта доска находилась у стенки одной из мелких мастерских этой деревни, хозяин которой, вероятно, не располагал лишними досками. Высушенная таким способом бумага просто сама отставала от досок, и работники мануфактур складывали ее для продажи на базаре.

Мы снова продолжаем свой путь домой, и наши рикши, что называется, рвут постромки. В Кобе после 40-километрового забега галопом они несут нас по городу как дикие арабские скакуны, причем выглядят такими свежими, будто только лишь трогаются в путь, а не завершают свои труды этого дня.

Наша следующая поездка представляется мне одной из самых интересных экскурсий за все время моих путешествий по Японии, так как намечается она в древний город Нара, куда Окубо-сан пригласил меня для осмотра редчайшей коллекции предметов старины, находящейся в личной собственности правящего микадо еще с древнейших времен. Время основания этой коллекции никто уже не помнит, но так считается, что она состоит из даров, которые преподнесли старинным императорам посланники заморских властелинов, а также военных трофеев. Каким бы ни было происхождение данной коллекции, бесспорным остается тот факт, что инвентарную опись основной ее части вели больше тысячи лет, что эта инвентарная опись дошла до наших дней и все еще пополняется новыми предметами, заносимыми в каталог.

Мы уже отправились в путь ранним утром, на какое-то время прощаясь с Кобе. В десять часов мы отправляемся поездом в Осаку, и по железнодорожной ветке до Киото нам предстоит трястись примерно час; расстояние от Осаки до Нары, составляющее около 5,5 км, мы преодолеваем на рикшах. С единственным привалом по дороге на полчаса наши возницы заканчивают путешествие в лучшем физическом состоянии, чем пребывали в самом его начале. Меня совершенно поражает то, что рикши несут на своих плечах тяжелейший груз и при этом заметной усталостью не страдают. Представьте себе грузного мужчину (тогда я весил больше 80 кг), укутанного в толстое пальто и меховую полость, усевшегося в тележку с большой тяжелой сумкой в ногах. И его должны тащить запряженные в эту тележку такие же мужчины более 50 км со скоростью 8–10 км/час с одним лишь привалом в пути. Усилия, необходимые для выполнения такой задачи, мне кажутся за пределами человеческих способностей. Тем не менее на протяжении моего путешествия по внутренним районам Японии мне сплошь и рядом приходилось замечать подобные чудеса выносливости.

Как будто наши несчастные рикши уже везли нас не достаточно далеко, нам сказали в Наре, что до гостиницы осталось еще почти 2 км, так как она находится на противоположном конце этого города. Доехав до нее и осмотрев, Саката заявил, что эта гостиница нам не подходит и что нам следует вернуться к другой гостинице. Но у меня возникло подозрение, что ее владелец испытывает неприязнь к иностранцам, так как в некоторых удаленных от портовых городов областях Японии, где иностранцев видят редко или не видели совсем, японцы явно их опасаются. И Саката рассказывал мне, что его самого воспитали в том духе, что иноземец при встрече с японцем его убьет и съест. А когда ему исполнилось девять лет, у него сформировалось самое устойчивое убеждение в том, что такое поверье на самом деле основано на реальных фактах.

Притом что гостиница, где мы собирались остановиться, находилась в 2 км, рикши тронулись к ней так бодро, как будто располагали свежими силами после долгого отдыха, и они с криками и смехом стартовали на предельной скорости. Другого такого счастливого народа, как японцы, я не встречал. Японец, как говорят, никогда не сердится, и я должен сказать, что мы часто оказывались в самых затруднительных обстоятельствах, но мне трудно припомнить, чтобы Исида выходил из себя и терял присутствие духа. Разве что один только раз я наблюдал, как Саката самую малость разозлился, тогда как я часто практически вскипал от гнева. Японцы, как говорят, никогда не ругаются и никогда не наказывают своих детей, а я никогда в жизни прежде не видел таких счастливых, отличающихся приличным поведением детей, настолько бодрых, настолько веселых. Я ни разу не слышал в Японии детского плача, кроме случаев, когда японский ребенок плакал от настоящей физической боли. Неужели это потому, что японцы считаются исключительно «травоядной» расой, а мы – по большому счету «плотоядной»?

К шести часам вечера, преодолев за шесть с половиной часов более 55 км, мы вселяемся в гостиницу, расположенную в весьма затейливом здании истинно японского стиля с кухней, выходящей на улицу, и внутренним двором, окруженным галереей. Мы ужинаем в чисто японской манере на полу, и свои записки мне приходится делать, лежа на том же полу, так как нам не предоставили ни стульев, ни стола.

Нара относится к старейшим и представляющим наибольший интерес городам Японии. Перед революцией 1868 года Киото (слово «Киото», как я уже упоминал, буквально переводится как «южная столица», а слово «Токио» – «северная столица») на протяжении семисот лет служил столицей Японии, а на несколько лет раньше резиденция микадо находилась в Наре, бывшей тогда императорским городом. Как раз во время нахождения резиденции японского императора в Наре редкую коллекцию древностей разместили в доме, где она остается до нынешней поры, и для ознакомления с этой коллекцией Окубо-сан любезно испросил для меня разрешения у микадо. Но многие из ее экспонатов уже считались древними, даже когда их собрали в одном месте в Наре. В этом городе к тому же находится множество древностей, представляющих величайший интерес для ученых всего мира.

Года два эти древности, принадлежащие микадо, не видел никто, кроме ближайшего окружения, связанного с самим императором. Но затем на короткое время некоторые сокровища из его коллекции выставили в галерее, назовем ее так, одного из величайших храмов этого города в витринах, отгороженных от посетителей. Это, я уверен, был первый случай, когда их показали кому-то из иностранцев, кроме дня открытия экспозиции для общественного обозрения два года назад. Тем более речь идет о единственном случае, разумеется, когда иностранцу позволили эти сокровища подробно разглядеть и даже подержать в руках. Услышав, что витрины собираются открыть для иноземного посетителя, мистер Сумарес попросил разрешения полюбоваться экспонатами императорской коллекции вместе со мной, и такое разрешение ему тут же предоставили.

Ниже приводятся интересные выдержки из номера японской газеты «Уикли мейл» от 12 июня 1875 года:

«Нара служила резиденцией всех микадо с 708 до 782 года до н. э. Через какое-то время императорскую резиденцию перевели в Киото, где она оставалась с тех пор до наших дней. Семь суверенов правили Японией из Нары, среди которых числятся четыре женщины-правительницы. Их правление с непродолжительными перерывами отмечено процветанием народа и славой государства, заслуженной поощрением искусств, литературы и религии. В период правления императрицы Гэммэй (707–715) на территории Японии впервые обнаружили месторождение меди. В 718 году при последующей императрице составлен свод законов в десяти томах, и вскоре после него написана история Японии в пятидесяти томах. Микадо Сёму (724–749) установил отношения с Китаем, и на восьмом году его правления на Японские острова прибыли два буддистских жреца: один из Южной Индии, другой – из Сиама. Где-то к пятнадцатому году его правления в Ситараки на территории провинции Оми соорудили колоссальное медное изваяние Будды, покрытое сусальным золотом. Деньги на него собрал жрец по имени Кёги, обошедший всю империю ради сбора на это изваяние огромных средств. В 745 году эту статую доставили в Нару, и сегодня она пользуется известностью под названием Дайбуцу. В высоту она более 16 м и на 90 см превышает по этому показателю более известную статую Дайбуцу в храме Камакура. Для нее отлили несколько сборных элементов, и нам становится ясно, как такого колосса строители смогли перевезти из Ситараки в Нару. От прежней позолоты сейчас мало что сохранилось. Голова этой статуи датируется более поздним временем, в отличие от остальных ее частей. В XVI веке в этом храме случился пожар, и голова Дайбуцу получила настолько серьезные повреждения, что ее пришлось заменить на новую. Нынешнее лицо изваяния считается более грубым и строгим, чем лицо Дайбуцу из Камакуры. Вероятно, не совсем точно воспроизведен оригинал. В то время религия Будды получила широкое распространение на территории всей Японии. В 746 году умер жрец по имени Гэнбо, доставивший из Китая пять тысяч свитков буддистских книг и множество изображений. В 749 году издан императорский указ, которым в Японии запрещалось резать всех без исключения животных. Огромный стимул к развитию получила поэзия, и некоторые стихотворения того времени дошли до наших дней.

Последний из этих семи суверенов, по имени Конин, умер в 782 году, а его преемник вознамерился перенести местопребывание своего правительства в другое место. На согласование постоянного места для правительства потребовалось некоторое время, и его переезд в Киото задержался до 794 года. Заранее для императорского двора, покидающего Нару, возвели огромный деревянный лабаз, в котором сложили всю мебель и остальные вещи, свезенные из императорских дворцов.

Это здание дошло до наших дней в полной целости и сохранности. Его построили из толстых бревен, положенных горизонтально, причем поднятых от земли на мощных деревянных опорах высотой 2,5 м. Говорят, его осмотр проводится каждые 60 лет с момента постройки, то есть в начале каждого календарного цикла, и при выявленной необходимости устраивают ремонт. Самое удивительное заключается в том, что оставленные здесь всеми микадо на хранение вещи находятся в прекрасном состоянии с VIII века до настоящего времени. Их обошли стороной такие опасности, как пожары, грабежи и смутные времена, из-за которых во всех остальных уголках планеты погибли все важные сооружения, тем более деревянные. Здесь же это деревянное здание с драгоценными вещами каким-то чудом все-таки уцелело. На протяжении веков изначальная коллекция пополнилась многими свежими экспонатами, но те из них, что относятся к первому помещению на склад, все перечислены в инвентарной книге, открытой еще в VIII столетии. Эта книга тоже хранится вместе с экспонатами, которые в последнем ее издании можно опознать и отыскать.

Та эпоха вошла в историю Японии как время выставок и народного просвещения, кое-кому из собирателей древностей весьма кстати пришло в голову выставить на всеобщее обозрение давно скрывавшиеся сокровища императорского хранилища в Наре. Таким образом, экспозицию старины в Наре нынешним летом посетили многочисленные иностранцы, хотя у нас появились все основания подозревать, что очень у немногих из них отсутствовало малейшее понимание выдающейся сути предметов, выставленных им на обозрение. Следует признать, что у нас в Европе созданы изумительные коллекции предметов старины всех исторических эпох, страдающих отсутствием системного подхода. Подлинность и точное время появления этих экспонатов на свет еще можно как-то установить, но какое количество из них подверглось разрушению и повреждению в силу превратностей судьбы европейских народов, а также какие из экспонатов на самом деле принадлежат истории и соответствуют оригиналу, вызывает более или менее серьезные сомнения. Что скажут антиквары Европы, если в старинном здании, в котором хранятся предметы домашней мебели и пожитки Карла Великого с их каталогом, составленным под непосредственным руководством этого монарха, именно сейчас их впервые представят на обозрение публики, а экспонаты, открытые для всеобщего доступа, окажутся в прекрасно сохранившемся состоянии?! Как раз такого рода экспозицию теперь приходилось оценивать собственными глазами японским антикварам.

Храм Дайбуцу находится в весьма удобном месте для организации выставки всех этих редких предметов старины. Экспонаты, свезенные с императорского вещевого склада, разместили на площадках рядом с величественным изваянием Будды по бокам и с тыльной стороны. Во внешних галереях, или клуатрах, составляющих внешний контур храма, располагаются еще более обширная коллекция предметов старины, поступивших по доброй воле из нескольких храмов или предоставленных частными их владельцами. Некоторые из этих предметов относят к еще более глубокой старине, чем сокровища, хранившиеся на складах города Нара. И бросающаяся в глаза особенность нескольких предметов, которые нам довелось тщательно осмотреть, побуждает нас думать, что такое умозаключение имеет под собой прочные основания, хотя нам доподлинно неизвестно, что может служить внешним признаком их истинного возраста.

Среди диковинок, принадлежащих нескольким микадо Нары VIII века, следует упомянуть ширмы, картины, книги, скульптуры, маски, из которых составлена очень богатая коллекция; глиняная и стеклянная посуда, медные миски и блюда, ложки, мыло в больших, круглых, размером с пирог кольцах, чесалки для спины из панциря черепахи, бусинки и украшения, колокольчики, оружие и посуда различного рода, платья, шляпы и просто не поддающиеся описанию предметы. Вероятно, большую часть этих предметов завезли из-за рубежа, главным образом из Китая. На VIII век приходится середина периода правления великой китайской династии Тан (620–907), и книги с картинами, собранные для императорской коллекции, обеспечивают обширное поле деятельности с точки зрения изучения китайского изобразительного искусства и литературы той исторической эпохи. Кое-какие поразительные стихотворные произведения, к которым нам предоставили доступ, показались нам скорее похожими на индийскую или персидскую поэзию, чем китайскую. Жбан или кувшин из белого стекла высотой около 30 см вызвал большие сомнения в том, что его изготовили в VIII веке. Один из собеседников сказал нам, будто этот экспонат не числился в изначальной описи императора, зато настоящий антиквар, занимающийся изучением коллекции, уверил нас в том, что он в инвентарном списке находился всегда. Образец старинной китайской писчей бумаги обращал на себя внимание своей внешней свежестью: он выглядел гладким и без пятен времени, как будто его только что изготовили в мастерской. В коллекции бытовых мелочей, расположенной во внешних клуатрах, представлены экспонаты различных эпох. Причем возраст этих экспонатов называют от полутора тысяч лет до времени Тайкосамы. Самыми древними из этих диковинок считаются кое-какие изделия из бронзы, носящие откровенные индийские черты, и некоторые статуэтки, больше всего напоминающие по стилю греческие предметы старины. Ряд деревянных статуй, отличающихся неописуемыми физиономиями, можно отнести к изделиям корейских мастеров. Мы видели одну картину выдающегося изобразительного достоинства, приписываемую знаменитому корейскому художнику. Лучшими картинами в целом считаются те, что написаны китайскими художниками, или изготовленные с них копии. Японцы отличаются огромной любовью к каллиграфии, и нам показали массу образцов такого рода изобразительного искусства. Особенно стоит упомянуть творения таких каллиграфов, как Ёритомо, Тайкосама и Иэясу. Кажется невозможным после двухдневного беглого осмотра выставки в Наре представить что-то большее, чем поверхностное знакомство с великой ценностью и захватывающим дыхание богатством ее экспозиции. Очевидно, что нам показали богатые материалы для исследования индийских, китайских и японских предметов старины, каких не удалось собрать где-либо еще на свете, и нам радостно оттого, что японские антиквары высочайшей квалификации занимаются составлением каталога и описанием предметов доверенной им императорской коллекции».

Мы тщательно готовились к осмотру достопримечательностей в предстоящий нам день экскурсий. Тут стоит упомянуть о том, что золото на территории Японии впервые обнаружили в 749 году, а великое изваяние Дайбуцу в Наре, со оруженное на пятнадцатом году правления императора Сёму, или в 739 году, уже тогда покрыли этим драгоценным металлом. Следовательно, золото, использованное в этом многотрудном деле, полностью привезли из зарубежных стран.

Суббота 3 февраля 1877 года навсегда останется в моей судьбе незабываемым днем. В семь часов утра мы уже на ногах и после завтрака отправляемся в путь в сопровождении сотрудника из токийского музея, которого прислали, чтобы он проводил нас в сокровищницу, а также показал достопримечательности города. Сначала мы осматриваем храм, состоящий из нескольких зданий; но здесь, как, впрочем, повсюду в Японии, многое разрушено пожарами. Изначально этот гаран, или храмовый комплекс (точнее говоря, группа храмов), состоял из многочисленных строений, одно из которых служило главным храмом, или по-японски «кондо», одно – пагодой, или «то», одно – трапезной, или «сёкудо», одно – помещением для чтений, или «саидоно», и одно – помывочным заведением, или «юя». Некоторые из них погибли в огне пожара, а вот южный круглый храм, или «нанъиен», удалось восстановить. Время от времени добавлялись здания. И если бы сейчас нас привели в храмовый комплекс в полном его составе, мы бы увидели: пагоду, или «то», южный круглый храм, или «нанъин-до», восточный золотой храм, или «токин-до», западный золотой храм, или «саикин-до», главный храм, или «кон-до», помещение для чтений, или «кодо», северный круглый храм, или «хокуиен-до», помывочное заведение, или «юя», так называемый дом приемов, или «хосодоно», и дом отдыха, названный «сёкоку-до». Но из всех этих положенных строений на текущий момент сохранились только пагода, восточный золотой храм, северный круглый храм и восстановленный южный круглый храм. Причем все три сохранившихся старинных здания стоят здесь приблизительно уже тысячу двести лет.

Под каждым из главных храмов – комплексов священных зданий по традиции закладывается по семь предметов из драгоценных материалов; в буддистском священном писании действительно предусматривается исполнение такого обряда. Материалами, предписанными для такой цели, называются жемчуг, золото, серебро, агат, коралл, янтарь и вид раковины, называемой японцами «сяко» – панцирь рака-богомола (Squilla mantis). В новом или южном круглом храме находится изваяние великого Будды (но не того великого Будды, о котором мы упоминали выше). Однако при всей колоссальности его пропорций оценить их удается с трудом, так как его поместили в громадном и слабо освещенном здании, где монумент можно рассматривать через белые занавески, раздвинутые не до конца. Перед этой циклопической фигурой расставлены многочисленные священные сосуды. И их на самом деле такое огромное число, что изображениями и их атрибутами храм заполнен почти до двери. Поэтому внутрь никого не пускают, кроме его жреца настоятеля. В этой связи меня посетило великое разочарование.

В северном храме того же комплекса находится еще одна статуя Будды, а также множество прочих идолов наряду с огромным стеллажом печатных форм, используемых для оттиска текстов буддистского священного писания, но величина этого Дайбуцу сравнительно скромная. Размеры печатных форм, используемых для оттиска текстов буддистского священного писания, имеют длину около 50, ширину чуть больше 20 и толщину около 4 см. Деревянный шрифт располагается по длине печатных форм, он выгравирован на обеих их сторонах с полем до 5 см на всех четырех краях. Гравировка этих печатных форм во многом напоминает матрицы, с которых у нас в Европе печатают обои. То есть поле для нанесения краски и перенесения изображения сохраняется на изначальном уровне, тогда как всю лишнюю древесину вырезают на нужную для дела глубину приблизительно 3 мм. Края формы без шрифта делают тонкими – приблизительно до 2 см, и эти выемки используют только для того, чтобы удобнее было брать доску руками.

Можно подумать, будто я, ведя речь об этих деревянных клише, должен был сравнивать их с клише, с которых мы печатаем наши иллюстрации. Но любезному читателю проще понять их суть через сравнение, предложенное мной, поскольку наши ксилографии вырезаны на древесине в вертикальном положении, тогда как японские клише, о которых я рассказал, отличаются продольным расположением шрифта. Наши ксилографии к тому же выгравированы с большой четкостью, и углубленные ее части лишь немного ниже общей поверхности клише, тогда как и наши клише для обоев, и японские клише, о которых я пишу, вырезаны намного глубже и проще по исполнению.

В этом храме выставлены также многочисленные мелкие фигурки богов, вырезанные из дерева. Здесь встречаются груды таких фигурок, в былые времена составлявших ансамбли. Меня поразила простота изготовления японских божков, примером которой служат эти фигурки, а также свежесть и красота их драпировки. Передача складок одежды напоминает мне своим незатейливым совершенством лучшие европейские скульптурные произведения времен Средневековья; и между некоторыми из этих фигурок и изваяниями, известными нам по нашим собственным соборам, просматривается поразительное сходство (рис. 25). Обнаружив мой интерес к этим произведениям, жрец преподносит мне на память две такие фигурки. Их высота около 20 см, причем одна из фигурок сохранилась в безупречном состоянии, а вторую слегка тронуло временем.

В восточном золотом храме находится еще одна статуя Будды, а также многочисленные забавные идолы, причем некоторые из них изготовлены в натуральную величину, другие размером побольше. Эти истуканы представляют народы различных стран. Жрец теперь рассказывает нам о том, что часть этих идолов привезли в качестве даров из Китая, другую часть – из Индии, и в Японии в больших буддистских храмах можно встретить дары с подобным описанием.

Рис. 25. Божок, или статуэтка, вырезанная из дерева

Этот храм, как тот последний, в который нам разрешили войти, давно требует приличного по объему ремонта; действительно, все, что здесь хранится, подвергается разрушению. Здесь же мы находим многочисленные грубые глиняные сосуды, изготовленные лет сто назад, и напоминают они современные чайные чашки этой страны с особой формы подставками, на которых часто подаются чашки с чаем (только в данном случае чашка и подставка больше тех, что используются в настоящее время, и составляют единое целое). Отдельно обратим внимание на одну из забавных кадильниц в форме булавы, состоящую из выгнутого стебля орехоносного (или буддийского) лотоса, такого, как я видел в Токио (см. рис. 19). На конце этой кадильницы прикреплен цветок и лист, причем цветок смотрит вверх, а лист – вниз. Тем временем центральную часть стебля украшает молодой и еще нераспустившийся лист. Этот экспонат изготовили около сотни лет назад, а видел я его только на алтаре, но мне сказали, что Будда держит его в левой руке, когда он молится о здоровье своей матери, и что иногда над ним воскуряют ладан.

Видя мое восхищение одновременно чашками и этой кадильницей, жрец дарит мне одну чашку и кадильницу, а я принимаю эти дары без малейшего угрызения совести, так как они все равно пропадут; и скоро, если не произойдет радикальных изменений, все здесь обратится в прах и пустошь. Во времена сёгуната эти памятники старины тщательно предохраняли от тлена; но существующее правительство явно отказывается считать своей обязанностью сохранение этих древних зданий и всего того, что в них находится.

Затем нас ведут в пагоду, представляющую собой великолепное строение поразительно утонченных пропорций. Следует отметить огромное различие между пагодами Японии и Китая. В то время как китайские пагоды почти никогда не представляют художественного интереса и не отличаются особой красотой, японские пагоды всегда выглядят одновременно изящными и красивыми. Зато в Китае встречается гораздо большее разнообразие форм пагод, чем в Японии. Наш жрец-проводник открывает для нас дверь пагоды, и, вой дя внутрь, мы видим несколько идолов, составленных на подвальном этаже. Карабкаясь, взбираясь и протискиваясь в проходы, слишком узкие для меня, я добираюсь до верхней галереи, с которой открывается великолепный вид на Нару и ее пригороды. Мне сообщают, что я стал первым европейцем, которому разрешили подняться на эту пагоду, и что я первый посетитель, кому когда-либо открывали восточный золотой храм.

Время проходит незаметно, однако наступает момент, когда нам нельзя больше задерживаться в этих храмах; но нам нельзя и уходить, не взглянув на состарившееся на территории храмового комплекса дерево хвойной породы, замечательное своей грандиозной кроной, распластавшейся над землей. Японцы питают особую страсть к старым деревьям, прежде всего к подвидам ели и прочим растениям конусовидной формы; здесь принято с должной заботой подпирать их ветви и оберегать стволы от пагубных воздействий стихии. Размах кроны этого дерева, измеренный от крайних кончиков веток, составляет 45 м. Мы вносим пожертвование в пользу храма, тепло прощаемся с сопровождавшим нас любезным жрецом и покидаем это удивительное место.