Доминион

Реннер кивнул. Серебряный значок с черепом и скрещенными костями на черной фуражке СС блеснул, поймав луч света.

– Знаю. В тридцать шестом году вы поступили в контрразведку гестапо, которую возглавлял тогда бригаденфюрер Шелленберг, и работали с разведданными по Англии, включая проекты ее оккупации, хотя они, к счастью, нам не понадобились. – Он холодно улыбнулся. – Затем, после сорокового года, пять лет в Англии. Работали через наше посольство с британской особой службой, помогали им реализовывать программы по подавлению антиправительственной деятельности.

Говоря, Реннер поглядывал в папку у себя на коленях, и Гюнтер догадался, что это его личное досье. Реннер озадаченно поглядел на него.

– Однако в сорок пятом вы просите возвратить вас в Берлин и переходите в Третий отдел. Где и остаетесь до сих пор, занимаясь этническими вопросами, и в течение последних нескольких лет выслеживаете прячущихся евреев. Ни разу не просили о повышении.

– Я был по горло сыт Англией, – сказал Гюнтер. – А моя жена и подавно. И нынешняя должность вполне меня устраивает.

– Как вижу, жена ушла от вас.

– Да.

Лицо Реннера смягчилось.

– Мне жаль. Сочувствую. У вас образцовый послужной список, вы многое сделали для рейха. Здесь говорится, что у вас большой талант аналитика, вы способны замечать то, что пропустили другие офицеры.

Реннер снова вперил в Гюнтера долгий взгляд, оценивая его, потом повернулся к Карлсону.

– Да, – подтвердил Карлсон. Он откинулся в кресле, испытующе глядя на Гюнтера большими глазами, покрытыми красной сеткой сосудов. – В отдел оберштурмбаннфюрера Реннера поступил запрос от очень высокопоставленных людей в лондонском посольстве. Им требуется человек для… – директор улыбнулся, – для выполнения одной задачи, довольно важной. Вы говорите по-английски, учились там в университете и пять лет работали офицером связи в Сенат-хаусе. Вы понадобитесь им на неделю – возможно, на две.

Гюнтер помедлил, потом сказал:

– Разумеется. Если я могу быть полезен.

– Но вам не по душе Англия, – заметил Реннер.

– Я знаю, что Британия – наш союзник, но англичан не люблю и не доверяю им, – ответил Гот. – Я всегда находил их… вырожденцами.

Реннер кивнул.

– А Бивербрука – посмешищем, – добавил Гюнтер.

Реннер снова кивнул:

– Согласен. Но Мосли пока недостаточно окреп, чтобы взять власть. Впрочем, должность министра внутренних дел дает ему большую власть. Англичане – арийцы, вот только, несмотря на свои достижения, не обладают правильным расовым мышлением. Они вырождаются, это правда, и не способны даже контролировать свою империю. А сторонники Черчилля доставляют все больше и больше хлопот.

– Я наслышан об этом.

– Бивербрук сейчас во Франции, ведет переговоры с Лавалем. – По губам Реннера пробежала холодная улыбка. – Он хочет установить более тесные экономические связи с Германией и набрать войск для Индии. Британцы не в состоянии жить за счет империи, поэтому вынуждены теперь кормиться крохами с нашего стола. За это им придется заплатить. – Он посмотрел на Карлсона, который сцепил лежащие на столе пухлые руки и подался вперед. – Операцию, в проведении которой мы просим вас помочь, осуществляет СС. Мы знаем о вашей лояльности к нам. Вы будете работать с нашим агентом разведки в Лондоне. Ни слова об этом сотрудникам посла Роммеля, своим знакомым или армейским чинам, которыми кишит посольство.

Выходит, это часть закулисной войны между СС и армией, подумал Гюнтер. Многолетней войны. Военные полагают, что они всегда были защитниками Германии, тогда как эсэсовцы считают себя людьми будущего, чья задача – управлять низшими расами Великой Германии, пока те не исчезнут, и надзирать за сохранением и развитием высшей расы. Гитлер благоволил к эсэсовцам, создал их из ничего, но теперь он болен, и, говорят, тяжело, а между тем ни армия, ни СС не в силах добиться победы в России. В гестапо ходили слухи, что военные желают закончить войну в России: забрать Украину, западнорусские области и Кавказ, и пусть русские делают что хотят на нищих восточных землях. Но Гиммлер исходит из того, что безопасность Германии не будет обеспечена, если не довести войну до конца. После смерти Геринга большая часть его экономических полномочий перешла к Шпееру, которому благоволили военные, зато Гиммлер и СС видели в нем, с его любовью к большим государственным предприятиям и презрением к свободному рынку, едва ли не большевика. Геббельс, номинальный преемник Гитлера после смерти Геринга, ухитрялся поддерживать баланс между этими двумя силами, но неясно, насколько были прочны его позиции в эти дни.

– Получается, люди Роммеля не вовлечены? – осторожно поинтересовался Гюнтер.

– Роммелю ничего не известно. Эту операция от начала до конца проводит СС, – ответил Реннер, а потом добавил: – Если это составляет для вас проблему, Гот, так и скажите, и сделаем вид, что сегодняшнего разговора не было.

– Никаких проблем.

– Хорошо.

Реннер откинулся на спинку кресла.

– Вы вылетаете из Темпельхофа в Лондон завтра в девять утра, – сказал Карлсон. – Вас доставят в посольство, где сообщат дополнительные сведения касательно вашего поручения. А пока никому ни слова.

– Есть, – ответил Гюнтер, а про себя добавил: «У меня не осталось никого, кому я мог бы рассказать».

– Привезете мне из Лондона английского чаю? – спросил Карлсон. – «Эрл Грей». – Он расхохотался и посмотрел на Реннера. – Напиток для старух. Моя жена любит заваривать его, когда ее тетки приходят в гости.

По мере приближения к центру Лондона движение становилось все более плотным. Большой «мерседес» остановился перед светофором в гуще курносых английских машин. Гюнтер видел отражение своего лица в стекле. Он начал сдавать: лицо выглядело обрюзгшим, хотя линия рта и подбородок оставались твердыми. Нужно больше упражняться – Ганс всегда держал себя в форме. Когда они поехали по широкой Юстон-роуд, на ветровом стекле появились мелкие капли дождя.

Впервые Гюнтер приехал в Англию в 1929-м, чтобы год поучиться в Оксфорде. Уже тогда англичане показались ему хилыми. Тем не менее он вернулся работать в Лондон после подписания Берлинского договора, и пять лет взаимодействовал с местными полицейскими, уча их тому, как подавлять мятежи, справляться с гражданскими беспорядками, бороться с терроризмом. Англичане сами накопили немалый опыт в Ирландии, но расслабились на протяжении спокойных сороковых.

Машина свернула налево и поехала мимо старинных зданий, зеленых скверов и деревьев с голыми ветками. Они подкатили к Сенат-хаусу с тыльной стороны, где территория посольства была защищена бетонной стеной двадцатифутовой высоты, патрулируемой британскими полицейскими. Немецкий солдат открыл стальные ворота, и автомобиль въехал во двор. Засидевшийся Гюнтер выбрался наружу и поднял глаза, глядя на девятнадцатиэтажное здание, вздымавшееся подобно высокой, узкой пирамиде. Громадные флаги со свастикой колыхались на холодном резком ветру. Гюнтера всегда впечатляли пропорции и функциональность этого сооружения.

Водитель повел Гюнтера по знакомым, облицованным камнем коридорам к широкому центральному вестибюлю, где на могучем постаменте стоял мраморный бюст фюрера высотой в десять футов. Здесь было шумно, как и в прежние времена. В обширном пространстве раздавался шум шагов и голосов; сновали мужчины в мундирах, цокали высокими каблуками машинистки в строгих платьях, с папками под мышкой. Его провели к лифтам. Шофер показал пропуск дежурному, еще одному солдату. В лифте, плавно поднимавшемся на тринадцатый этаж, они оказались единственными пассажирами.

– Каково это – вернуться назад? – поинтересовался Людвиг.

– Все до уныния знакомо. Но здесь хотя бы нет пыли в воздухе, как в Берлине.

– Верно. Хотя английские туманы бывают весьма неприятными.

– Я отлично помню их.

Дверь открылась. Манеры Людвига вновь стали официальными.

– Вам назначена встреча со штандартенфюрером Гесслером. Затем я покажу вам квартиру. Это на Рассел-сквер. Очень удобная.

– Спасибо.

Полковник разведки, отметил про себя Гюнтер, один из старших офицеров СС в посольстве. Он ощутил приступ возбуждения, чего с ним не случалось уже давно.

Кабинет, куда вошел Гюнтер, был маленьким, с белыми стенами и панорамным видом на Лондон, накрытый куполом серых туч. На столе у окна стоял глобус, где граница Германской империи проходила по Уралу, на стене за столом висели непременные фотографии Гитлера и Гиммлера. Снимок Гитлера был последним по времени, сделанным в 1950 году. Вождь был седым, с впалыми щеками и поникшими плечами. Он униженно взирал на Гюнтера, что разительно контрастировало со спокойной уверенностью Гиммлера.

Человек в парадной эсэсовской форме встал, чтобы поприветствовать его. Гесслер был лет пятидесяти с небольшим, невысокий, подтянутый, с редеющими темными волосами, зачесанными сбоку, чтобы прикрыть плешь. Круглое пенсне и строгое лицо с суровыми складками вокруг губ напомнили Гюнтеру его старого учителя из Кенигсберга. Один из тех сдержанных, бесцветных технократов, которых Гиммлер и Гейдрих предпочитают ставить на ответственные должности. Но Гюнтер знал, что такие люди умеют проявлять жестокость, – как и у старого преподавателя, у них бывает скверный характер.

– Хайль Гитлер! – произнес Гесслер, вскинув руку в нацистском приветствии.

Гюнтер отсалютовал в ответ. Ему предложили сесть. Гесслер рассматривал его, положив на стол короткие, пухлые руки. Стол содержался в идеальном порядке: ручки и карандаши на маленьком подносе смотрят рабочими концами в одну сторону, бумаги аккуратно разложены.

Гесслер выражался резко, без всяких любезностей.

– Инспектор Гот, мне сказали, что вашим суждениям всецело можно доверять. Что вы знаете британцев, их обычаи, их политику. Что можете быть дипломатичным, когда необходимо. Что вы офицер гестапо до мозга костей. – Он впервые улыбнулся, выказав вдруг расположение. – И что вы хороший охотник на людей.

– Надеюсь, что все это правда, герр штандартенфюрер.

– Вы и ваш брат вступили в партию в тридцатом году.