Все произведения школьного курса в кратком изложении. 11 класс

1898 г. – выпущен поэтический сборник «Под открытым небом».

1898 г. – свадьба с гречанкой Анной Цакни, дочерью Николая Цакни, издателя одесской газеты «Южное обозрение», литератора, общественного деятеля. Жизнь в Одессе.

1901 г. – выход поэтического сборника «Листопад». Литературное признание.

1903 г. – Бунин отмечен Пушкинской премией.

1906 г. – знакомство с Верой Николаевной Муромцевой (Москва).

1907 г. – Бунин и Муромцева совершают путешествие по Ближнему Востоку.

1909 – Бунин вновь удостоен Пушкинской премии. Ему присвоено звание Почётного академика по разряду изящной словесности Отделения русского языка и словесности Императорской академии наук.

1910-е г. – путешествует и странствует вместе с Верой Николаевной Муромцевой.

1914–1918 г. – годы Первой мировой войны. Бунин с тревогой ощущает конец эпохи, империи, родины.

Осень 1917 г. – дни Октябрьской революцией Бунин проживает в Москве. С Октябрьской революции в его жизни начинаются «окаянные дни».

1918 г. – Бунин и Муромцева покидают Москву. Живут в Одессе.

1918–1920 г. – Бунин ведёт дневниковые записи, позже ставшие основой его книги «Окаянные дни».

Три «окаянных» года проводит Бунин в России, не решаясь уехать. Лишь в 1920 году он принимает роковое решение покинуть родину.

Зима 1920 г. – Бунин и Муромцева навсегда покидают Россию. Весной того же года они оказываются в Париже.

1920–1924 г. – годы литературного молчания Бунина: он мало пишет, его книги выходят, но выходят редко, в основном печатаются тексты, написанные в дореволюционную пору.

16 февраля 1924 г. – Бунин произносит речь «Миссия русской эмиграции».

1925 г. – публикация повести «Митина любовь» в журнале «Современные записки».

1927 г. – впервые публикуются главы из «Жизни Арсеньева» в газете «Россия».

1930 г. – «Жизнь Арсеньева» выходит отдельной книгой.

1933 г. – Бунин удостоен Нобелевской премии по литературе «за строгое мастерство, с которым он развивает традиции русской классической прозы».

1937–1945 г. – работа над рассказами, впоследствии вошедшими в цикл «Тёмные аллеи».

1939–1945 г. – годы Второй мировой войны. С 1939 по 1940 гг. Бунин живёт в Грассе на вилле «Жаннет». Вилла «Жаннет» была не только домом писателя и его семьи: Бунин приютил и спас многих, кто нуждался во временном жилье, убежище и защите от нацистов.

По окончании войны Бунин возвращается с семьей в Париж. После войны Бунин задумывается о возвращении на родину, но не решается вернуться: он остаётся изгнанником. До конца жизни писатель оставался человеком без гражданства: его документом был эмигрантский паспорт. Последние годы Бунин прожил в бедности: почти вся Нобелевская премия потрачена на помощь друзьям и чужим людям (литераторам, незнакомцам, просившим о помощи в письмах). Кроме того, Бунин был серьёзно болен.

Умер Иван Алексеевич Бунин 8 ноября 1953 года. Похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

Господин из Сан-Франциско

Жанр и общая характеристика произведения

«Господин из Сан-Франциско» – рассказ. Рассказ – жанр универсальный и пластичный: его объём и черты не могут быть точно определены, а сам по себе рассказ предполагает возможность сочетания в художественном целом примет различных жанров.

Так, «Господин из Сан-Франциско» И. А. Бунина в жанровом отношении близок притче – философскому рассказу, которому свойственны аллегорическая манера повествования и нравственно-назидательное содержание.

Зеркальная композиция рассказа выстраивает сюжет, служит художественным стержнем повествования, а также позволяет говорить о притчевости, особой притчевой интонации, текста. Начало и конец противопоставлены, вместе с тем одно – отражение другого: в начале рассказа богатый американец отправляется в Старый Свет на пароходе «Атлантида», в конце – он, но уже не он, а его тело, спущенное «в просмоленном гробе в чёрный трюм» отправляется на родину, к берегам Нового Света.

Проза Бунина лирична, поэтически ритмична. Сам он говорил, что главное его художественное достижение в «Господине из Сан-Франциско» – «симфонизм», «не столько логическое, сколько музыкальное построение прозы», особая ритмизация, смена ритмов, «переходы из одного ключа в другой». Эта удивительная музыкальность сочетается с известной бунинской синестезией. Синестезия – сложное ощущение всего во всём – мы вчитываемся в текст, и нам кажется, что в описании, а затем и в нашем восприятии той или иной картины задействованы зрение, обоняние, осязание, вкус, слух.

Символично, что герой рассказа – господин из Сан-Франциско. Герой рассказа – Новый Человек, гордыней которого создаётся новая цивилизация. Интересно, что богатый американский город Сан-Франциско назван в честь святого Франциска Ассизского, итальянца по происхождению, католического святого, известного миру тем, что он возложил на себя обет бедности, а идея бедности была доведена им до нового понимания духовного идеала – аскетического идеала.

«Господин из Сан-Франциско» был написан в 1915 году. В рукописи рассказ назван «Смерть на Капри» (вдохновлено названием новеллы Томаса Манна «Смерть в Венеции») и вскоре переименован. Впервые «Господин из Сан-Франциско» был напечатан в том же 1915 году. Годом позже появился сборник рассказов Бунина, названный «Господин из Сан-Франциско»: в него вошли тексты, написанные в период с 1914 по 1916 год.

Рассказ был высоко оценён критиками, восторженно встречен писателями-современниками. Так писал о «Господине из Сан-Франциско» Томас Манн: «…рассказ, который по своей нравственной мощи и строгой пластичности может быть поставлен рядом с некоторыми из наиболее значительных произведений Толстого – с „Поликушкой“, со „Смертью Ивана Ильича“. Этот рассказ переведён уже; кажется, на все языки». (Литературное Наследство. Кн. 2. С. 379–380)

Действительно, «Господин из Сан-Франциско» стоит в одном ряду с лучшими произведениями Л. Н. Толстого. Эти тексты написаны с удивительной библейской простотой и «нравственной мощью». К упомянутым повестям, «Поликлушке» и «Смерти Ивана Ильича», можно добавить рассказ Толстого «Три смерти», столь же родственный рассказу Бунина и в жанровом (рассказ, обладающий чертами притчи), и в содержательном отношении.

Почти все прижизненные редакции «Господина из Сан-Франциско» были опубликованы с эпиграфом из Апокалипсиса: «Горе тебе, Вавилон, город крепкий», лишь в последней прижизненной редакции 1951 года эпиграф был снят. Так, сам автор отказался от прямого обращения к библейскому контексту с первых же строк, но и без эпиграфа понятно: «Горе тебе, Вавилон, город крепкий». В тексте Бунина гибель Вавилона – гибель самого героя и цивилизации, созданной такими же, как и он, деловыми, рациональными людьми. Название корабля, «Атлантида», отсылает нас к мифу о затонувшей цивилизации – Атлантиде. Неизбежно читатель приходит к осознанию того, что гибель страшного нового мира неотвратима.

Комментированный пересказ рассказа И. А. Бунина «Господин из Сан-Франциско»

Поздней осенью, в конце ноября, господин из Сан-Франциско, американец пятидесяти восьми лет, богатый и безымянный («имени его ни в Неаполе, ни на Капри никто не запомнил»), «ехал в Старый Свет на целых два года, с женой и дочерью, единственно ради развлечения» на знаменитом пароходе «Атлантида». Его жизнь до «долгого и комфортабельного» путешествия по обширному маршруту (из Нового Света – в Европу, затем – в Индию и Египет), проложенному «людьми, к которым он принадлежал», была лишь существованием: «он работал не покладая рук», выписывая к себе на работы китайцев тысячами.

Мы узнаём подробный план путешествия и нашего героя, человека делового, рационального. Подробный план путешествия и практические замечания будто бы описаны самим героем, но прослеживается в них и тонкая авторская ирония («Тут иной раз сидишь за столом и рассматриваешь фрески рядом с миллиардером», – о пользе поездки для дочери, «девушки на возрасте»). Ирония прослеживается и в словах о трудах господина: он работал «не покладая рук» – эксплуатировал наёмных рабочих. С той же педантичностью, рациональной дотошностью, описан распорядок дня, принятый на борту парохода.

Многоэтажная «Атлантида», напоминающая огромный отель, живет праздной жизнью праздного города: размеренно проживают пассажиры каждый день в предначертанных существующим распорядком развлечениях, а любое их занятие – способ скоротать время в ожидании очередного приема пищи, обед же – «цель всего этого существования, венец его…». «Сухой, невысокий, неладно скроенный, но крепко сшитый, расчищенный до глянца и в меру оживлённый», сидит господин из Сан-Франциско «в мраморной двусветной зале» среди «декольтированных дам и мужчин во фраках и смокингах». «Неладно скроенный, но крепко сшитый» господин не человеческое существо, но предмет, «в меру оживлённый» смокинг.

В то же время праздная жизнь корабля противопоставлена страшной стихии океана, однако пассажиры не думали об океане: «взывала с адской мрачностью и взвизгивала с неистовой злобой сирена», но её «заглушали звуки прекрасного струнного оркестра». Пассажиры вверяют себя командиру, рыжему человеку чудовищной величины и грузности, похожему на «огромного идола». Они беззаботно ели, курили, танцевали, и «в смертной тоске стенала удушаемая туманом сирена, мерзли от стужи и шалели от непосильного напряжения внимания вахтенные на своей вышке, мрачным и знойным недрам преисподней, её последнему, девятому кругу была подобна подводная утроба парохода…»

Наконец показался Неаполь, он «рос и приближался». У берегов Старого Света прогремел «марш гордой Америки»: «…музыканты, блестя медью духовых инструментов, уже столпились на палубе и вдруг оглушили всех торжествующими звуками марша, гигант-командир, в парадной форме, появился на своих мостках и, как милостивый языческий бог, приветственно помотал рукой пассажирам…»

«Жизнь в Неаполе тотчас же потекла по заведённому порядку…»: утро за завтраком, «осмотр» церквей, второй завтрак на Сан-Мартино, «куда съезжается к полудню немало людей самого первого сорта», чай в салоне отеля, приготовления к обеду, «мощный, властный гул гонга по всем этажам» – и обильные обеды. Однако же декабрь в Неаполе выдался непогожим, холодным, и семья господина решает отправиться на Капри. На «маленьком пароходике» они прибывают к острову. «В честь гостей из Сан-Франциско ожил каменный сырой городок», радушно их встречает хозяин отеля, и уже ждёт китайский гонг, «завывший по всем этажам сбор к обеду».

«Ни горчичного семени мистических чувств» не осталось в душе господина из Сан-Франциско, но его неприятно встревожила одна встреча: сон совпал с действительностью – во сне он уже, кажется, видел молодого человека, хозяина отеля; но вскоре господин забыл нелепую случайность, жена отнеслась к шутке господина как к странному совпадению, в то время как дочь «с тревогой взглянула на него в эту минуту: сердце её вдруг сжала тоска, чувство страшного одиночества на этом чужом, тёмном острове…» Примечательно, что дочь господина из Сан-Франциско – единственное живое существо в их семье, пусть ей также не дано имени, господин и госпожа – герои пустые, «полые». Она способна чувствовать и переживать, в её портрете, несколько физиологичном, явлены живые человеческие черты: «высокая, тонкая, с великолепными волосами, прелестно убранными, с ароматическим от фиалковых лепешечек дыханием и с нежнейшими розовыми прыщиками возле губ и между лопаток, чуть припудренных».

«Испытавший качку», утомлённый морским путешествием и голодный господин из Сан-Франциско беседует с метрдотелем (важно, что жителям Капри даны имена), отдавая медлительные “yes”, задавая короткие вопросы «ничего не выражающим голосом». Интересно, что господин из Сан-Франциско – герой, который практически ничего не говорит, а если говорит, то скупо, сухо, невыразительно, как-то безымянно. Речь его состоит из несамостоятельных частей речи и фраз, сказанных с практической целью, рационально: “Go away! Via!”, “yes”.

Этот вечер знаменателен для прибывшего на Капри господина. К обеду готовится он «точно к венцу»: «повсюду зажёг электричество, наполнил все зеркала отражением света и блеска, мебели и раскрытых сундуков, стал бриться, мыться и поминутно звонить…» Нарядившись и приготовившись, он присел отдохнуть – и отразился в нём, в других зеркалах. Американец вымолвил: «О, это ужасно!». «Это ужасно…» – повторил он.

Господин спустился к столовой, но остановился в читальне, сел в кресло и углубился в чтение свежей газеты, «привычным жестом перевернул газету, – как вдруг строчки вспыхнули перед ним стеклянным блеском, шея его напружилась, глаза выпучились, пенсне слетело с носа… Он рванулся вперёд, хотел глотнуть воздуха – и дико захрипел; нижняя челюсть его отпала, осветив весь рот золотом пломб, голова завалилась на плечо и замоталась, грудь рубашки выпятилась коробом – и всё тело, извиваясь, задирая ковер каблуками, поползло на пол, отчаянно борясь с кем-то». Немец, бывший в читальне, «всполошил весь дом». Если бы не этот немец – никто бы не узнал, что «натворил» господин из Сан-Франциско. Американец отчаянно мотал головой, «хрипел, как зарезанный, закатил глаза, как пьяный», «Он настойчиво боролся со смертью». Это происшествие обидело и оскорбило жильцов – оно нарушило их спокойствие: «вечер был непоправимо испорчен». Господин из Сан-Франциско умер «на дешёвой железной кровати, под грубыми шерстяными одеялами, на которые с потолка тускло светил один рожок». Бесславная смерть господина – кульминационный момент. Ночью того же дня мертвец лежал в темноте в сорок третьем номере. В номере открыли окно – и «синие звезды глядели на него с неба, сверчок с грустной беззаботностью запел в стене…»

Коридорный Луиджи (напомним: местные жители наделены именами) точно изобразил некогда властного и богатого человека, господина из Сан-Франциско, тело которого – в сорок третьем номере:

– На sonato, signore?

И, сдавив горло, выдвинув нижнюю челюсть, скрипуче, медлительно и печально ответил сам себе, как бы из-за двери:

– Yes, come in…