Любовь, жизнь и далее по списку

– Не плачь. Ненавижу, когда ты плачешь. Из-за этого мне хочется устроить взбучку всем этим людям.

– Я справлюсь.

– Знаю, что справишься. И ты еще докажешь, что он был неправ. – Рука Купера двигалась вдоль моей спины, и я прижималась к нему все сильнее.

От этих слов мне стало легче, но они не вселили в меня уверенность, что я найду способ доказать мистеру Уоллесу его неправоту. Чего я точно не умела, так это влиять на чувства других людей.

Шесть

Я задержала взгляд на чистом полотне. Опыт. Глубина. Я думала о словах Купера. Нужно доказать, что мистер Уоллес неправ. Тогда для меня откроются двери выставки, и я смогу записаться на зимнюю программу; тогда и мистер Уоллес, и Купер, и все вокруг увидят во мне настоящую художницу. Я нарисую что-нибудь новое. Что-нибудь выдающееся. Окончательные решения по участникам принимаются за две недели до самого мероприятия, а значит, я успею убедить мистера Уоллеса, что способна на большее.

У меня был план – превзойти себя в новых работах – и четыре недели в запасе. В зависимости от размеров, проработанности деталей и часов непрерывной работы на картину уходило от одного до четырех дней. И, раз уж было лето, чего-чего, а времени у меня было вдоволь. Но в моей груди поселился тугой комок чистой паники. Я совершенно не представляла, что хочу нарисовать. Я совершенно не представляла, что нового или тем более выдающегося могу создать.

Я листала свой альбом с вдохновляющими фотографиями и вырезками. Обычно он служил мне хорошим источником идей, но сегодня был не тот случай. «Кроме того, – напомнила я себе, – сейчас моя задача – создать что-то неповторимое».

Я вернула альбом в комод и бросила кисть в банку. Потом развернулась к выходу и вскрикнула, обнаружив, что мама все это время наблюдала за мной.

– Ты меня напугала, – сказала я.

– Ты ничего не нарисовала.

– Я знаю.

– Купер рассказал мне о мистере Уоллесе.

– Что? Предатель. И когда он только успел?

– Написал сообщение сегодня утром.

– Теперь ему не жить.

– Почему я не узнала это от тебя – вот, что интересно.

– Не знаю. Чем чаще я произношу это, тем сильнее верю его словам. Я даже не собиралась говорить Куперу. Он меня вынудил.

Она покачала головой.

– Этому парню нет надобности тебя к чему-либо принуждать.

– Знаю. Я особо не сопротивлялась. Когда дело касается его, я теряю всякую силу воли. Только никому не рассказывай.

Она улыбнулась. Мама знала о моих чувствах к Куперу. Это у нее на плече я рыдала прошлым летом после роковой прогулки по пляжу, после моего признания, от которого он предпочел отшутиться.

Я протиснулась мимо мамы и направилась в гостиную, где дедушка дремал в кресле. Я села на диван, надеясь, что мама не посмеет тревожить дедушкин сон своими разговорами. Как же плохо я ее знала.

Она присела рядом со мной.

– По-моему, ты рисуешь прекрасные картины.

Дедушка всхрапнул и открыл глаза.

– Я не спал, – сказал он.

– Все нормально, дедуль, люди твоего возраста такое не контролируют.

– Будь добра, накажи свою дочь за меня, – попросил он маму.

Мама хихикнула.

– У нас здесь речь о мистере Уоллесе.

– Не хватает глубины, да? – спросил дедушка.

– Ты и ему рассказала? – Я вскинула руки в воздух.

– А мне нельзя было знать? – возмутился дедушка. – Почему это мне нельзя знать?

– Потому что у меня нет души, – ответила я.

Мама погладила меня по плечу:

– У тебя есть душа, малышка. Мистер Уоллес имел в виду твое искусство.

– Так ты с ним согласна?

– Я такого не говорила. Мы с папой любим то, что ты делаешь, и ты это знаешь.

– Подожди-ка, ты и папе рассказала? Ему и так сейчас не просто.

– Но он тоже хочет быть в курсе событий.

Я вздохнула:

– Вот уж точно, кто рано встает…

Мама обвела рукой все картины, развешенные по стенам гостиной. Они были щелочками во внешний мир, которые, хоть и не впускали свет, но стирали ощущение закрытого пространства. Я рисовала оживленные места вроде Таймс-Сквер и Лас-Вегас-Стрип и умиротворяющие пейзажи вроде французских пригородов или зеленых утесов Ирландии. Правда, знакомы они мне были только по фотографиям. С самого переезда я начала завешивать эту стену картинами и уповать, что они пробудят в маме жажду путешествий. Но в действительности пользы от них было мало. Возможно, именно из-за них мама никуда не выходила – зачем, если весь мир и так был перед ее глазами.

– Только посмотри, какая ты талантливая, – сказала она.

Изображения выглядели очень реалистично. Но разве не об этом говорил мистер Уоллес? В них не было ничего уникального. Ничего личного. Просто копии. И что я чувствовала, глядя на них? Говорят, настоящие художники своим искусством могут заставить зрителя чувствовать порывы ветра на лице и остроту воздуха на языке. Мои картинки напоминали фотографии из путеводителя: побывать внутри них хотелось, но воздух оставался безвкусным.

Вероятно, в словах мистера Уоллеса был смысл. Но, думаю, у меня еще был шанс все исправить.

– Мне нужен опыт.

– Ты рисуешь, сколько я тебя помню, – отметила мама.

– Нет, я о жизненном опыте. Что нужно пережить, чтобы найти глубину, найти свою душу? – Я должна найти озарение в жизни, а не в чужих рисунках. И не только озарение, эмоции тоже.