Буриданы. Алекс и Марта

Все воскресенье он сидел, как на углях, чтобы отогнать беспокойство, даже потащил детей кататься на извозчике, съездили в Кремль, полюбовались царь-пушкой, а вечером они с Мартой пошли в Большой смотреть «Баядерку», это был любимый балет жены, трагедия Никии снова и снова волновала ее. «Какой предатель и негодяй этот Салор, не правда ли?» – возмущалась жена громкогласно, когда они шли после спектакля в «Альпийскую розу», там они слегка поужинали, выпили небольшую бутылку шампанского, а ночью Алекс был более страстным, чем обычно в последнее время, даже Лидия проснулась, и Марте пришлось вставать и убаюкивать ее; но утром все началось сначала, он хотя и поехал в контору, однако ротозейничал весь день, пару раз ни с того, ни с сего прикрикнул на Августа Септембера, потрясенно посмотревшего на хозяина, и ушел за полчаса до окончания рабочего дня. Было еще теплее, чем вчера и позавчера, дождь перестал, он прогулялся по городу, постукивая кончиком зонтика о тротуар, и когда, наконец, вошел в книжный магазин, заметил, что Татьяна быстро отвела взгляд от двери и покраснела.

Глава вторая

Опасные связи

Зима пролетела в беготне между работой, домом и Татьяной, когда наступила весна, Алекс отправил Марту с детьми на юг, сняв для них у старого знакомого ялтинского грека Василидиса целый нижний этаж с полным пансионом. Сколько было в этом широком жесте вины перед Мартой и сколько желания проводить больше времени с Татьяной? Наверно, примерно пополам того, и другого – но главной причиной все же был Герман, который уже второй год лечился у профессора Боброва, и для которого компания матери и Софии много значила. Так или иначе, но Алекс остался один, впервые столь надолго после дюжины лет семейной жизни. Вначале ему даже нравилось снова чувствовать себя холостяком, особенно потому, что теперь он уже не был бедняком, и ему не приходилось самому гладить штаны и стирать носки, для этого у него была Дуня, а когда ему хотелось покушать чего-то вкусненького (кухаркой Дуня была посредственной), он мог пойти в ресторан – но со временем ему стало скучно, он уже не знал, что делать вечерами, вернувшись от Татьяны, не находил себе места, шатался по квартире, выглядывал из одного окна, из другого, слушал, о чем во дворе под сиренью болтают соседки, и уже в десять часов ложился в постель, считая дни, когда можно будет взять пару недель отпуска и поехать к семье.

Но сначала надо было подбить баланс, а для этого нужен был Конрад. Партнер должен был приехать уже в марте, но заболел инфлюэнцей, потом долго восстанавливался и только теперь более-менее пришел в форму. Наконец он прибыл, правда, немного еще бледный, но дружелюбный и деловой, как всегда. Три дня они корпели над бумагами, время от времени развлекая друг друга то недостачей машинного масла, то прошением мусульман Казанской губернии прислать им «одного троянского коня», а на четвертый разогнули спины, обменялись рукопожатием и решили пойти в какое-нибудь шикарное местечко отметить удачное завершение делового года.

В «Савое», увы, было так же жарко, как и везде, хотя окна были распахнуты, и посреди зала журчал фонтан. Склонный к полноте Конрад сразу снял пиджак и повесил на спинку стула, Алекс, немного стеснявшийся официантов, вертевшихся вокруг них, страдал дольше, но после беф-строганова последовал примеру партнера. Они были одного возраста, он и Конрад, и это создавало между ними особую атмосферу доверия и взаимопонимания, редко возникающего между людьми разных поколений.

– Тебе-то что, через пару дней будешь купаться в Черном море, – проворчал Конрад добродушно.

– Туда еще надо добраться, – ответил Алекс, – что дело непростое, Распутин не позволил построить железную дорогу до побережья, сказал, что это осквернит природу святой Руси.

– Неужели у вас все решает Распутин? – засомневался Конрад. – У самого царя, что, головы нет?

– Есть, но это голова жены, – сострил Алекс с удовольствием.

Конрад вздохнул.

– У нас с Вильгельмом проблемы иного порядка, он хочет все решать сам. Порой я даже жалею, что мы в семьдесять первом показали французам, где зимуют раки. Пиррова победа – они после этого избавились от императора, а мы нет.

– Ну, на дело Беккеров это как будто повлияло плодотворно, – отозвался Алекс.

Подошел официант, и беседу пришлось прервать, в этот ресторан ходило много иностранцев, и персонал немного знал языки. Пока сверхвежливый молодой человек наливал коньяк и ставил на стол кофейные чашки, Алекс думал, кого же он напоминает, и понял – его самого тех времен, когда он подавал в мызе Лейбаку графу кофе в постель.

– Каждое частное дело, которое слишком связано с властью, имеет плохой конец, – хмыкнул Конрад мрачно, когда официант удалился.

– Отнюдь, – возразил Алекс. – В России, чтобы по-настоящему разбогатеть, как раз необходимо иметь связи с властью. Кто не умеет подладиться к министру или его товарищу, тот о миллионах может только мечтать.

Конрад усмехнулся.

– Да и в Германии то же самое. Вопрос в другом: власть, как ты знаешь, предпочитает пушки сеялкам, ружья – лошадиной упряжи и мундиры – кафтанам. А теперь подумай сам – если есть мундир, ему уже не положено висеть на вешалке. Если есть ружье, оно не должно заржаветь. По крайней мере, учения время от времени проводить надо. Для этого нужны люди. А теперь смотри, что дальше – в какой-то момент выясняется, что куча народу только и умеет, что стрелять из ружья. И к чему это ведет?

– Ты думаешь, будет война?

Когда разговор перешел на политику, Алекс почувствовал себя немного не в своей тарелке – его немецкий за годы брака стал намного лучше, и деловые вопросы он решал без проблем, но при обсуждении столь сложных тем у него все-таки возникали трудности, понимать, что говорят, он понимал, но вот высказать ясно и точно все свои мысли еще не мог.

– Мы недавно отмечали день рождения старого грюндера, – продолжил дальний родственник, понизив голос, – и там только и говорили, что время подошло, медлить для Германии опасно, другие тоже могут начать вооружаться. Эберхард у нас теперь депутат, он утверждает, что большинство партий в кулуарах ратует за войну, Константин вступил в армию, Фердинанд, по примеру дедушки, поместил свои сбережения в военную промышленность, да и мне порекомендовали поменять сельскохозяйственные машины на что-то, мужчине более приличествующее. Мой тесть был единственным, кто уговаривал семейство быть трезвее. Прочие посмеялись над ним, кто-то сказал: «ты, гинеколог, смотри в женскую…» – Конрад пропустил одно слово, – и не вмешивайся в мужские дела. Но и тесть за словом в карман не лезет, рявкнул в ответ: «вы так много о войне как раз потому и думаете, что слишком редко вам доводится видеть это местечко».

Алекс рассмеялся.

– Так и сказал?

– Слово в слово! Прозит! За это самое сладкое местечко!

Коньяк был темный, как мед, и мягкий, словно плоть Татьяны, – настоящий шустовский, а не французские «духи». К счастью, им хватило ума заказать кофе-гляссе, а то они утонули бы в поту.

– А вот наш Николай, я думаю, от новой войны увильнет, – вернулся Алекс к прерванному разговору. – Хватит ему и одного унижения, от японцев.

– А если его спровоцируют?

– Чем?

Конрад зажег сигару, огляделся, словно проверяя, не проявляет ли кто-нибудь излишний интерес к их беседе, убедился, что единственные, кто дают жаре хотя бы моральный отпор, это мухи, наклонился ближе к уху Алекса и сказал sottovoce:

– Ваш царь – человек старомодный, для него кодекс чести важнее голоса разума. Если его поставят перед выбором, еще одна война или еще одно унижение, он выберет войну. Именно это на дне рождения грюндера и обсуждали: что скорее могло бы побудить его к действию, Антанта или национальное чувство.

– И?

– Пришли к выводу, что национальное чувство сулит больше перспектив. Беатриса рассказывала, что французов ваш царь на самом деле терпеть не может, он с удовольствием отказался бы от этого договора, но Витте не дал.

Национальное чувство, по мнению Алекса, тоже не сулило особых перспектив, Николай ведь не был чистокровным русским, не говоря уже об императрице-немке, но спорить он не стал, а сменил тему. Они хвалили какое-то время Витте, построившего фундамент экономического развития России, пожалели убитого Столыпина, сумевшего обуздать террор и освободить крестьян от давления общины, что, ко всему прочему, оказало положительное влияние на их с Конрадом дела, и дошли в разговоре до русского менталитета как такового.

– Это странный народ, – сказал Алекс. – Не такой, как другие. Тут больше думают о душе, чем о том, чтобы амбар был полон. Когда дела из-за такого отношения застопорятся, раздражаешься, а когда у тебя горе, и ты видишь, что даже чужие люди тебе искренне сочувствуют, ощущаешь умиление. И помочь в трудную минуту они тоже всегда готовы.

Наконец выйдя на улицу, они оказались посреди шумной и потной толпы. Кого тут только не было: и уличные торговцы, и вышедшие делать покупки домохозяйки, и карманные воры, и просто подозрительные субъекты, характер деятельности и доходы которых было невозможно угадать. Алекс знал, что когла сядет солнце, появятся и проститутки, деревенские девушки с тупыми лицами, торгующие своим телом, словно ситцевой тканью, безучастно. Он недавно прочел «Преступление и наказание» и был убежден, что оба, и Достоевский, и Толстой («Воскресение» он читал уже раньше), идеализируют проституток. Для подобных девиц этот промысел был естественным и даже в какой-то степени желанным, поскольку только таким образом они при удаче могли сколотить приданое, чтобы с его помощью потом, вернувшись в деревню, найти себе мужа.

Конрад словно угадал его мысли.

– Ну что, пойдем куда-нибудь?

Пару раз в год, приезжая в Москву, Конрад словно срывался с цепи, в Берлине он был примерным отцом семейства, тут же им завладевала похоть и, сойдя с поезда, он сразу начинал взбудораженно озираться по сторонам, ловя взгляд каждой пробегавшей мимо девчонки. Русский он знал плохо, хотя и пытался для пользы дела выучить, и Алексу волей-неволей приходилось составлять ему компанию. С уличными девками они, конечно, не путались, а посещали бордели подороже, где иногда можно было встретить весьма интересных женщин, не только русских, но и латышек, евреек и персиянок; как-то Алекс наткнулся даже на какую-то барышню из Тарту. Это был как бы маленький общий секрет двух зятей семейства Беккер – но сегодня у Алекса «пойти куда-нибудь» настроения не было.

– Боюсь, что не успею, – вытаскивая часы из кармана жилета, наврал он неумело, – надо еще собрать вещи, у нас, эстонцев, это занимает массу времени…

Он не хотел говорить Конраду про Татьяну – одно дело мимолетом расслабиться, и совсем другое – иметь постоянную любовницу. Об этом Конрад может потом, в Берлине, доложить Сильвии:

– А ты знаешь, что наш лифляндский родственник изменяет своей благоверной?

Конрад бросил на него внимательный взгляд, но не сказал ничего. Они вместе прогулялись до Лубянки, где царила невообразимая вонь; лошади, погрузившие морды в мешки с овсом, махали хвостами, под их ногами галдели голодные голуби и чирикали воробьи. Здесь они обменялись на прощание рукопожатием, Конрад попросил передать привет Марте, а Алекс – Сильвии и вообще всем Беккерам. Он надеялся, что родственник пойдет сразу в сторону гостиницы, но тот не спешил, стоял и смотрел сентиментально, как Алекс садится в коляску. Поэтому ему пришлось разыграть еще целый спектакль, сказать извозчику громко: «На Долгоруковскую!» и помахать Конраду, и только, потеряв того из виду, шлепнуть кучера по спине:

– Я передумал. На Триумфальную, к дому Ханжонкова. Дальше я покажу.

– И какие же машины тебе присылает из Германии партнер? – спросила Татьяна, когда Алекс через пару часов завязывал перед трюмо галстук.

– Да всякие. Все, что может пригодиться в деревне. Почему это тебя интересует?

– Нет ли у него такой машины, которая сделала бы из одного Алекса двух? Так, чтобы один поехал на море к жене и детям, а другой остался в Москве?

Комплимент понравился Алексу, как нравилась ему и сама Татьяна. Их связь не походила на типичные отношения между богатым семьянином и молоденькой любовницей, включающие обычно деловой компонент. Татьяна упрямо отказывалась от финансовой помощи, не позволяла даже снять для себя квартиру получше, чем та крошечная мансарда, где они сейчас находились, и делать подарки. «Я не содержанка, а самостоятельная молодая женщина, вполне способная заработать себе на жизнь, я не желаю продавать свое тело», – провозгласила она, когда Алекс в очередной раз пытался вынуть бумажник. У нее была только одна слабость – она любила сладкое. Пирожные и шоколад, которые Алекс приносил ей в качестве гостинцев, она ела с аппетитом, но всегда добавляла: «Алекс, пожалуйста, больше не носи лакомств, а то я растолстею!» Склонность к полноте действительно просматривалась в ней уже сейчас, но Алексу это даже нравилось, Марта, как была худая, так и осталась, должно же, в конце концов, быть какое-то различие между женщинами, иначе зачем вообще иметь любовницу?

– Я думаю, такую машину изобретать не стоит, а то в мире станет слишком много людей, – сказал Алекс наконец. – Кто их кормить будет?

Татьяна засмеялась, она хохотала долго и громко, то ли не могла, то ли не хотела взять себя в руки, хохотала до слез и вытирала их, постанывая, простыней.

– Я пыталась представить, как это будет выглядеть. Возникнет страшная путаница, у каждого окажется множество двойников, и поди пойми, с которым из них ты столкнулась.