Кто бы их заставил замолчать. Литературные эссе и заметки

«В сущности, господа, – обратилась она к воображаемым господам во фраках и цилиндрах, – феминисток следовало бы называть маскулинистками, ведь истинная их цель – уничтожение в женщине ее женского начала, превращение ее в некое мужеподобное существо. Да-да, по сути дела, они настоящие женоненавистницы, в противном случае они добивались бы признания женственности самостоятельной ценностью вместо того, чтобы отрицать ее»[9 - Маркосян-Каспер Г. Пенелопа. М.: АСТ, 2001. С. 12.].

Жаль, что в Шекспире ментор взял верх над художником, потому что идея комедии очаровательна – такая «пьеса в пьесе», некоему пьянице внушают, что он лорд, и, чтобы его позабавить, показывают спектакль. Кстати, потом на такой сюжет, явно заимствованный у Шекспира, написал комедию норвежский драматург XVIII века Людвиг Хольберг, называется пьеса «Йеппе из Бергет», она переведена на эстонский, я ее видел в молодости в постановке того самого Эвальда Хермакула, которому проложил дорогу Каарел Ирд; было весьма смешно.

Но что в «Укрощении…» интересно, так это место действия той второй пьесы, которую разыгрывают для пьяницы. Это Италия, и не просто Италия, а ее четко различаемая часть – Ломбардия. Вот как начинается «итальянская» часть пьесы:

«Чтоб удовлетворить свое желанье увидеть Падую, наук рассадник, вот я достиг Ломбардии цветущей, Италии утешнейшего сада…»[10 - Перевод М. Кузмина.]

Готов съесть свою шляпу – это автобиографический текст.

Поражает, как хорошо Шекспир, который, согласно его биографии, никогда не был в Италии, знает те края. Если в «Комедии ошибок» место действия – Эфес – обозначено чисто символически, ясно, что автор там никогда не бывал, ни одного намека на реальный Эфес, то в «Укрощении…» все весьма правдоподобно: невеста живет в Падуе, жених родом из Вероны, другой проделал долгий путь, приехав из Пизы, – так он и вправду долгий, этот путь, по тем временам. Есть и упоминание о Венеции, которая якобы рядом – и ведь действительно рядом. Немало реплик на итальянском, не только обычное баста, которое можно было услышать и в Лондоне, в каком-нибудь итальянском ресторанчике, ежели таковые в эпоху Шекспира существовали, но и вполне связные предложения:

«Alla nostra casa benvenuto, molto honorato mio signor Petrucio». Выражение «mi perdonate» дано грамматически правильно, а ведь это не так просто, итальянские местоимения ведут себя весьма коварно, иногда сливаясь с глагольным корнем и составляя единое слово, а иногда перемещаясь в позицию перед ним, как в данном случае. Создается устойчивое впечатление, что автор неплохо знает Италию и итальянцев. Наверное, так оно и есть. По моей гипотезе, он учился в Падуе, где в те времена находился один из главных итальянских университетов. Но тогда он не Шекспир[11 - Конечно, я читал книгу И. Гилилова. Не помню сейчас, сколько внимания автор уделил «итальянскому аргументу», но помню, что я, неплохо зная Италию, сразу за него ухватился и даже подумал: как это я сам не догадался? Как писатель я ведь знаю, насколько трудно изображать страну или город, в котором ты не бывал. На практике всячески избегаю этого, например, в своей эпопее одним из мест действия вместо Твери, в котором родился мой отец, выбрал другой российский город, Ростов-на-Дону, по той простой причине, что в Твери я никогда не был, а в Ростове случалось, даже несколько раз, там у меня друзья. И как я мучился, когда писал главы о сталинских лагерях, попытался сделать их настолько умозрительными, насколько возможно, и все равно чувствовал, что «плаваю»; но не писать, «пропустить» эту тему считал трусостью – как обойтись в романе о ХХ веке без сталинских лагерей? Поэтому я уверен, что и «Шекспир» писал столько об Италии именно потому, что он там был.].

Бесплодные усилия любви

«Бесплодные усилия любви» – комедия очаровательная, изумительная, прекрасная – думаю, одна из лучших, когда-либо созданных. Комедия – трудный жанр, хороших трагедий и драм заметно больше, не только в драматическом театре, но и в опере и в кино.

Комедия требует от автора, мне кажется, кроме таланта, ещё и вкуса. Не очень трудно придумать пошлый сюжет и напичкать его скабрезными шутками – ну, и торт, разумеется, не забыть, тортом в лицо, да чтоб крема побольше, чтоб плебс хохотал; однако написать комедию легкую, воздушную, такую, чтобы она возвышала человека, а не будила в нем низкие импульсы, неимоверно трудно. Главный комедиограф, Мольер – все-таки больше сатирик, он создает характеры, ситуации, это все хорошо, умно, смешно, но, на мой взгляд, «Бесплодные усилия любви» лучше, тоньше, поэтичнее его пьес. Мне эта комедия своей воздушностью напоминает оперу Россини «Путешествие в Реймс», шедевр великого итальянца. В отличие от «Укрощения строптивой», Шекспир здесь ничего не декларирует, наоборот, он изящно, незлобиво посмеивается над стараниями изнасиловать человеческую природу. Жил-был король, который вбил себе в голову, что надо учиться, учиться, учиться… А чтобы учебе ничто не мешало, он дал на этот период обет – отказаться от отношений с женщинами. И не только сам дал, но и потребовал того же от своих приятелей, молодых вельмож. Уже смешно. Понятно, что из этого ничего не может выйти, и вот появляется принцесса с придворными дамами, и мужчины немедленно влюбляются. А дамочки остроумные, начинают над мужчинами издеваться, тоже не очень зло, потому что тоже влюбляются. Но дело даже не в сюжете, а в том, как он преподносится, в остроумных диалогах, часто основанных на игре слов, их множество, все вертится вокруг языка, что снова напоминает и «Алису в Зазеркалье», и «Пенелопу» (правильнее, конечно, сказать наоборот – те напоминают «Бесплодные усилия»).

А еще у «Бесплодных усилий» – удивительный финал. Все как будто идет к тому, что четыре парочки должны пожениться, как вдруг принцесса получает из дома известие о смерти отца. И мгновенно пьесу заполняет какая-то особая, нежная грусть о всем уходящем. Свадьбы, естественно, отменяются, женихам дается год, чтобы привести себя в «соответствие» требованиям невест. Тогда будет видно.

Перевод, который я читал, – как и в «Укрощении строптивой», М. Кузмина, не знаю, есть ли другие, но если есть, то вряд ли лучше, он все-таки хороший поэт. Но и при таком отличном переводе немало теряется, снова пестрят примечания или же нужно угадывать, что там могло быть по-английски. Есть произведения сугубо национальные, не в том смысле, что они понятны по смыслу определенной нации, а в том, что их прелесть в языке; в первую очередь это, конечно, поэзия, стихи ведь очень трудно перевести, нужно создать, по сути, новое стихотворение, – вот шекспировские комедии такие же или еще похлеще. Но «Бесплодные усилия любви» настолько хороши, что читаются даже с осознанием потерь.

Вот пример из перевода М.Кузмина:

Мария. Прямо бой каравелл!

Бойе. Почему не коров? Если луг – ваши губы, пастись я готов.

Мария. Вся острота лишь в том: вы – корова, я – луг?

Бойе. Слишком лакомое пастбище! (Хочет ее поцеловать.)

Мария. Нет, милый друг, тут, поверьте, не всякие бродят стада.

Бойе. А владельцами кто?

Мария. Я сама и судьба.

Действие на этот раз происходит в Наварре, но кроме краткой исторической справки (об отношениях Наварры и Франции), иных описаний места нет. Зато в тексте немало латинских и итальянских (!) словечек.

Еще меня поражает та естественность, с которой Шекспир переходит в диалоге от одного персонажа к другому. Например, после поэтического монолога одного другой вдруг заявляет: «Вы не соблюдаете ударений, так что пропадает размер. Позвольте взглянуть на канцонетту…» Такое впечатление, что авторов тоже два.

Иностранных выражений, аллюзий и прочей литературности в пьесе столько, что волей-неволей приходишь к выводу: автор родился в доме с прекрасной библиотекой. Но в таком случае он вряд ли Шекспир.

Двенадцатая ночь

«Двенадцатая ночь, или Что угодно» – пьеса странная, смесь лирической комедии и капустника. Впрочем, у Шекспира часто так – возвышенное стоит рядом с низким, а иногда даже сочетается с ним.

Обычно, если мне не изменяет память, герои возвышенные и герои низменные различены социальными слоями, но в «Двенадцатой ночи» это не так, тут и некоторые сэры выглядят последними болванами.

Стержнем сюжета в очередной раз служит травести и связанные с этим приключения и недоразумения.

Девушка переодевается в пажа и в этом качестве влюбляется в своего господина, а тот влюблен в другую, а та, другая, влюбляется в пажа, поскольку считает его юношей… Но как раз в этой среде высокой любви происходит мало интересного, зато в другой компании – пошленьких лордов, все смешно и остроумно, а текст иногда напоминает театр абсурда XX века, какого-нибудь там Беккета или Ионеско:

Сэр Тоби. А в чем ты, рыцарь, особенно блещешь? В гальярде?

Сэр Эндрю. Да что, козлом подскочить умею.

Сэр Тоби. Я предпочитаю козлом закусить.

Сэр Эндрю. Я думаю, что в прыжке назад я, во всяком случае, силен, как никто в Иллирии.

    (Перевод М. Лозинского).

Так что действие происходит якобы в Иллирии, густо населенной английскими лордами.

Как всегда у Шекспира, не обходится без утонченных афоризмов. Вот например:

Герцог. Ведь женщины, как розы – пышный цвет

Едва расцвел – его уже и нет.

Увы…

Но любопытно то, что и эта пьеса, несмотря на странное место действия, имеет крепкие итальянские корни – англичане считают, что она выросла из очередной новеллы Маттео Банделло, у которого Шекспир одолжил не один сюжет, а итальянцы (думается, более компетентные в этом вопросе) – из пьесы анонимного автора (есть версия, что это Лодовико Кастельветро, 1505–1571) «Обманутые», впервые увидевшей сцену в 1531 году в Сиене, а затем в 1537-м в Венеции.

Все хорошо, что хорошо кончается

Прекрасная пьеса. Почему-то и до, и после Шекспира произведения для театра старались точно разделять на трагедии и комедии, однако «наш Вильям» показал, что это косное понимание жанра, в котором смех и слезы вполне сочетаются. Я очень люблю эти его, если воспользоваться модным словечком, «гибридные» пьесы, иногда очень даже серьезные, но, как правило, заканчивающиеся хеппи-эндом. Кое-кто небось сморщил нос – фи, хеппи-энд, там же нет катарсиса! А зачем вам всегда катарсис, глубокие переживания, когда выходишь из театра еле живой, в полной уверенности, что «мир мерзок и люди подлецы», как сказал поэт (правда, не Шекспир)? Не надо каждый раз напиваться горько; уверяю вас, пьесы Шекспира со счастливым концом – как шампанское, что приятно ударяет в голову, но не вызывает мрачного опьянения (кстати, и в русской литературе есть автор, чьи романы сравнивают с шампанским). Итальянцы, люди с тонкой душой, тоже понимали это, у Винченцо Беллини есть несколько чрезвычайно грустных почти на всём протяжении действия опер, которые, однако, заканчиваются в сюжетном смысле благополучно. Слушать их можно часто – а вот трагические оперы слушать опять и опять не очень хочется, их главный эффект, страшный конец, становясь привычным, уже не так захватывает.

Но вернемся к «нашему Вильяму». «Все хорошо…» – еще одна «итальянская» пьеса Шекспира, не только потому, что часть действия происходит во Флоренции – сюжет снова итальянский, на этот раз из-под пера самого мэтра Боккаччо; как раз недавно я перечитал «Декамерон» и сразу узнал схожие перипетии. История о том, как девушке удается лекарствами ее покойного отца вылечить короля Франции и благодаря этому получить в мужья дворянина, сама не дотянула бы до драмы, но последующий «перевертыш» (избранник героини отвергает ее, по его словам, из-за низкого происхождения, а на самом деле, конечно, потому, что какому же мужчине понравится, если с ним обращаются как с невестой, то есть сватают) дает прекрасную возможность развить сюжет и создать интереснейший характер девушки, которая вступает в борьбу за свою любовь, за свое счастье – и побеждает. Сильная женщина в жизни, да и на сцене – обычно отрицательный характер, в тех или иных проявлениях, в той или иной степени она неизбежно мужеподобна, но тут мы видим девушку вполне женственную – просто она отважна. Здорово, Вильям ты наш!

Я специально встал из-за компьютера и пошел в другую комнату, где на полке стоит полное собрание сочинений Шекспира на английском, которое я, по причине неполного знания языка, не читал, а только листал, – пошел, чтобы проверить, действительно ли длинная сцена между Еленой и Королем написана вся в рифмах, – да! Это редкость для Шекспира, который обычно рифмует лишь две последние строки монолога, сцены и т. п. И знаете – прекрасно читается! Отлична также начальная сцена с Еленой и Паролем, в которой тот выдвигает убедительную аргументацию против сохранения невинности – создается впечатление умнейшего человека, но оно рассеивается позже, когда Пароль предстает перед нами не только отъявленным мерзавцем, но и болваном. Что-то тут у Вильяма нашего не сработало – как не сработала и концовка, не в том смысле, что она счастливая, а в том, что наступает слишком быстро и легко: не успевает Елена войти и предъявить свои права на «должность» супруги, как все на это соглашаются и опускается занавес – а ведь тут можно было создать яркую драматичную сцену. Ну да черт с этим, пьеса все равно замечательная!

Венецианский купец

«Венецианский купец» – пьеса в нескольких аспектах примечательная. Еще лет пять назад ее даже ставили; теперь, на фоне нарастания паранойи политкорректности, это уже под вопросом – за одно слово «жид» могут предать анафеме. Об этой пьесе даже шли споры: а Шейлок кто – персонаж отрицательный или положительный? (Задать такой вопрос может, конечно, только параноик.) Но суть в другом. Как вы помните, сюжет «Купца» основывается на том, что Шейлок дает клиенту деньги взаймы, а когда тот не может расплатиться вовремя, требует в качестве неустойки согласованный при договоре фунт мяса из его плоти. Этим он как бы мстит за то, что все его презирают. А презирают не за то, что он «жид», кстати, а за то, что берет процент с каждого займа. Вот где главный стержень пьесы! Во времена Шекспира христианам было запрещено получать «интерес» с ссуды, таким правом обладали лишь евреи – чем охотно и пользовались, богатея. Это любопытнейший исторический факт, который часто забывают, по причинам, наверное, моральным – ведь получается, что евреи победили, и весь мир сейчас, разыгрывая драму капитализма, пляшет под их дудку! Не знаю, существовала ли постановка, в которой режиссер пытался показать двуличие христианской морали, ее ханжество – ведь наверняка другие купцы завидовали евреям и с удовольствием при возможности мстили им, как и в этом случае, но такое толкование напрашивается.

Правда, для обогащения у христиан были другие возможности, о которых знает каждый, кто знаком с историей Венеции, – торговля ведь давала солидную прибыль, в том числе и работорговля. Шекспир на это, кстати, указывает, есть в пьесе слова Шейлока, звучащие как прямое обвинение: «У вас немало купленных рабов; Их, как своих ослов, мулов и псов, Вы гоните на рабский труд презренный, Раз вы купили их»[12 - Перевод Т. Щепкиной-Куперник.]. И тут мы приходим ко второму примечательному моменту этой пьесы – лучше, чем все другие, он доказывает пребывание автора в Италии. Венеция показана Шекспиром так, что не возникает вопроса о компетентности. Все у Шекспира как надо – и гондолы, и дож, и законы, отличающиеся от английских: если последние основываются на прецеденте, то итальянские вышли из римского права. (И в этом, кстати, трудность для дожа – наверняка случай с «фунтом мяса» первый.) Выход из сложного, если не сказать трагического, положения находит Порция, жена одного из персонажей, выступающая временно в мужском обличье как правовед; в ее интересном образе мне почудилась Катерина Корнаро, бывшая королева Кипра, которая, после того как венецианцы решили ввести там прямое правление, вернулась на родину и обосновалась, как и Порция, на материке, недалеко от Венеции, создав в своем имении нечто вроде куртуазного салона. Женские образы Шекспира вообще поражают своими исключительными умственными и волевыми свойствами: Порция, как и Елена, тоже борется за свою любовь, но проявляет при этом ум, не характерный для подавляющего большинства женщин. Были у «Шекспира» прекрасные, умные подруги! – только мы о них ничего не знаем, не вошли они, увы, в историю в качестве прототипов. Порция своим тонким пониманием не только жизни, но и права в итоге выталкивает пьесу на путь нравственного идеала, который для Шекспира немаловажен. Что же касается его поездки в Италию на учебу в университете Падуи, то, как мне кажется, в «Венецианском купце» он вывел в каком-то смысле и самого себя – в качестве одного из претендентов на руку Порции. Послушаем, что она говорит своей наперснице о «молодом английском бароне» Фоконбридже:

«Знаешь, ничего не могу ни о нем, ни ему сказать, потому что ни он меня не понимает, ни я его. Он не говорит ни по-латыни, ни по-французски, ни по-итальянски, а ты смело можешь дать на суде присягу, что я ни на грош не знаю по-английски. Он – воплощение приличного человека; но, увы, кто может разговаривать с немой фигурой? И как странно он одевается! Я думаю, он купил свой камзол в Италии, широчайшие штаны – во Франции, шляпу – в Германии, а манеры – во всех странах мира»[13 - Перевод Т. Щепкиной-Куперник.].

Автор нередко изображает себя в «углу картины»; вот и этот рисунок кажется таким.

Кстати, первооснова пьесы вновь итальянская – новелла «Джаннетто» из книги «Баран» автора конца XIV века Джованни Фиорентино (Флорентийца), творившего при анжуйском дворе в Неаполе.

Как вам это понравится