Гастроли Самозванца

Все это было сказано с таким изяществом, что даже Петр Николаевич кивнул головой хозяйке, он расценил этот жест как желание освободить графа от общества кузнецкого сына, а не наоборот.

Жорка элегантно приложил белоснежную салфетку к губам, извинился и вышел из-за стола. Лев отточенным движением головы кивнул девушкам и с видимым облегчением покинул свое место. Эти сестры Толстоноговы трещали без умолку о всяких глупостях, юноша скучал и не понимал, как можно влюбиться в таких пустоголовых девиц. С ними даже поговорить было не о чем. Кроме хорошенького личика, более они никакими достоинствами не выделялись.

– Жорка, что стряслось? – спросил Лев, когда они остались одни. Щеки Жорки алели, а черные глаза блестели, как лаковая китайская шкатулка.

– Лев, – выдохнул Жорка, пытаясь говорить спокойно, тогда, как ему хотелось кричать от злости.

Мальчики поднимались по лестнице.

– Что же это такое? Неужели теперь всю жизнь меня будут унижать люди, которые по происхождению выше меня? Для этого ли я учился, слезы лил над этим треклятым роялем и скучными книгами, чтобы теперь старый граф всем видом давал мне понять, что ему претит сидеть со мной за одним столом? Неужели меня дальше так и будут шпынять за то, что я родился сыном кузнеца?

– Жора, прошу тебя, не бери в голову. Эти глупости отживают свой век. Поверь мне, в Париже давно уже нет ничего подобного. Каждый там оценен по своим способностям, а не по тому, где и как он родился. Мы получим образование и поедем путешествовать. Я упрошу маменьку и отца, чтобы нас отправили вместе, а уж там-то мы посмотрим на цивилизованную публику. Прогресс дышит нам в спины и подгоняет нестись вперед на скорости локомотива, а мы все еще меряем достоинства человека его родословной, – мальчик говорил с жаром и несвойственной ему энергией.

Жорка улыбнулся и с благодарностью посмотрел на друга.

– Твои слова, Лев, вселяют надежду, – он улыбнулся. – Ты очень хороший друг. Как я был бы рад, если бы даже часть твоих слов стала правдой.

– Можешь даже не сомневаться, Жора. Я уверен, что так и будет. Засиделись мы в своем болоте, недаром настроения разные появляются.

– Какие настроения и чьи? – не понял Жорка.

– Да так, слышал я тут кое-что, когда наш дядя с отцом беседы вел о политике, которую наш царь ведет. Пора бы меняться, но я сейчас не буду об этом. Получается, я будто сплетни тебе пересказываю, а я этого не люблю, ты сам знаешь.

Жорка кивнул.

– Давай без сплетен, – вздохнул он, но потом потряс головой, словно смахивая с себя грустный морок, и уже весело сказал: – Пойдем все-таки принесем ноты, и я буду самым счастливым человеком на свете, если сегодня вечером мне доведется услышать, как поет наш именинник.

– Ладно, спою «Соловья» специально для тебя, – рассмеялся Лев.

В ожидании концерта Жорка предпочел отсидеться в саду, лезть в толпу ему совершенно не хотелось. В музыкальной гостиной яблоку негде было упасть. Гости в предвкушении рассаживались на стулья и небольшие диванчики, расставленные по периметру комнаты. Жорка вошел и тихонько прокрался к заднему ряду стульев. За фортепьяно сидела сама Наталья Дмитриевна, она улыбнулась стоящему рядом сыну, кивнула ему и начала играть. Пальцы ее бегали по клавишам быстро и ловко, и из-под них разливалась прекрасная мелодия, которая пленяла каждого гостя.

Лев изящно откинул руку в сторону и запел, люди в комнате забыли дышать от его голоса – так он был сладок, а когда юноша выгибал бровь и бросал короткий взгляд на какую-нибудь девицу, казалось, что она сейчас упадет в обморок. Жорка сидел, как и всегда, когда слушал Льва, словно пригвожденный к месту, не было ни прошлого, ни будущего, только этот момент и эта мелодия, которая лилась, уходя в бесконечность, и поглощала его полностью.

Когда Лев закончил, в комнате раздались оглушительные аплодисменты. Да, он был хорош, несмотря на то что его голос уже не был таким звонким, как в детстве. Вместо того чтобы сломаться и исчезнуть, он мягко сменился на приятный баритон.

– А теперь танцы! – воскликнула Наталья Дмитриевна, когда аплодисменты стихли.

Девицы завизжали от удовольствия и захлопали в ладоши, затянутые в тонкие кружевные перчатки. Появились музыканты, кочующие из усадьбы в усадьбу, играющие на балах и праздниках. Слуги бесшумно и незаметно убрали стулья, оставив только диваны для удобства.

Заиграл вальс, Лев кивком головы пригласил на танец милую девушку Ольгу Мамонтову. Жорка, забыв уже про чувства обиды и глухой ярости, которые испытывал еще полчаса назад, стоял подтянутый напротив Леночки Пятницкой и приглашал ее повальсировать.

– Как можно отказать, когда тебя жгут такими глазищами, – рассмеялась Леночка. И счастливый Жорка закружил ее.

Танцором Жорка был отменным; одаренный природной пластикой, он прекрасно слышал музыку и двигался с такой страстью и грацией, будто танцевал последний раз. Леночка, почувствовав рядом с собой уверенного партнера, расслабилась в Жоркиных руках, счастливо улыбаясь молодому человеку.

– Георгий, вы должны пригласить меня еще раз, – сказала девушка, когда вальс закончился.

– Непременно и с удовольствием это сделаю, – произнес Жорка и повернулся к Наталье Дмитриевне, чтобы пригласить на танец ее. Леночка в задумчивости смотрела на Жоркину спину и кусала губы.

Лев менял партнерш одну за другой. Он был высок, статен и двигался легко и изящно. Во время танца он вел светские беседы, был учтив и вежлив, оставлял свою партнершу с полным безразличием во взгляде и механически приглашал следующую.

Жорка тоже менял партнерш, но не так часто, как хотелось бы ему. Потому что после одного танца девушки, как и Леночка Пятницкая, настаивали еще на одном. Жорка открывался им с другой стороны, и любопытным молодым девушкам, воспитанным на романтических историях, не терпелось узнать эту Жоркину сторону получше.

Разогретые жарким вечером, вином и девичьим томлением, их глаза блестели, и хотелось чего-то большего; мелодичные вальсы сменялись полонезом, потом быстрой полькой и шумной кадрилью. Жорка кружился и кружился, чувствуя, что еще немного, и он взлетит. От Ксении Толстоноговой дурманяще пахло сиренью, от Ольги – белой розой, от Катерины – жасмином, а от Леночки – модной при дворе вербеной. Краем глаза он заметил Льва, который к концу вечера тоже раскраснелся и со странным блеском в глазах смотрел на свою партнершу по кадрили – Татьяну.

Наталья Дмитриевна тоже не пропускала ни одного танца, хозяйка дома любила повеселиться и теперь, кружась в объятьях своего дражайшего супруга, думала о том, что скоро ее мальчики покинут усадьбу и уедут учиться жить отдельно и самостоятельно. От этой мысли у нее сжималось сердце – как было бы здорово отправить их учиться вместе, чтобы Лев не чувствовал себя одиноким. Наталья Дмитриевна прекрасно понимала, что он был не готов к настоящей жизни. Был слишком романтичным и идеалистичным, он представлял себе мир только таким, каким он сам себе его выдумал. Георгий, который всегда крепко стоял на земле, мог присмотреть бы за ним, но организовать учебу Георгия в университете было невозможно, поэтому его пришлось определить в реальное училище. Они уедут, и будет еще время выплакаться, а теперь только веселиться и танцевать до упада.

От жаркого дыхания и разгоряченных тел танцующих в гостиной стало невыносимо душно, несмотря на вечер и открытые французские окна.

– Фух, дорогие гости, пройдемте на улицу, дадим музыкантам отдохнуть и сами немного остынем, – провозгласила хозяйка дома, когда бодрые аккорды польки резко оборвались на крещендо.

Все гости с радостью и ожиданием вечерней прохлады и свежести высыпали из залы. Лужайка освещалась окнами гостиной и зажженными факелами, стоящими по периметру, но если выйти из этого освещенного пространства и сделать несколько шагов в сторону сада, то в темноте любое дерево превращалось в укромное место. Гости рассаживались на скамейке, обмахиваясь веерами и остужая себя напитками. Старый граф ворчал, что шампанское нагрелось и пить его теперь невозможно, а мимо со ступеней сбегали сестрицы Толстоноговы, подхватив под руки Жорку и Льва, они увлекали их в сторону сада, туда, куда не достигал свет от факелов.

«Ах, Георгий, вы удивили меня сегодня», – слышался девичий шепот. «Лев, обещайте, что будете писать мне», – это уже другой страстный и волнующий голос. Он становился ближе и ближе, пока тонкие жаркие девичьи губы не коснулись юношеских сжатых губ.

Лев обомлел и замер, губы коснулись его еще раз, затем неожиданно отдалились. Рядом послышалось девичье хихиканье, к нему присоединилось второе, постепенно удаляясь в сторону дома.

– Жора, ты здесь?

– Господи, Лева, где ты? Я сейчас умру от счастья, она меня поцеловала, представляешь?

В темноте Жорка нащупал руку Льва.

– И меня поцеловала, – механически ответил Лев. – Только вот кто? Ольга или Ксения?