Седой Кавказ. Книга 1

– Ничего не знаем. Пошел прочь.

– Я вас предупредил.

– Ты что, нам угрожаешь?

– Да нет же, – беззубая ухмылка, а точнее кривая гримаса решимости, застыла на лице Денсухара. Он не играл, он готов был ради односельчанина, ну и конечно обещанных комиссионных, на все. В случае успеха мог два года не ездить на заработки. Такой удачи он не знавал.

Через день после этого диалога в Ники-Хита к Самбиеву (он тогда только-только перешел жить в родной дом) на нескольких машинах явилась представительная делегация. В дом вошли только четверо: известный мулла, крупный милицейский чин, какой-то блатной с многочисленными перстнями и более грозной, чем у Денсухара, мордой и сам претендент. Основная группа устрашения осталась у ворот.

Одинокий Самбиев не растерялся, природная дерзость выпирала из всех его пор. Это была его стихия: борьба, слово, честь, стойкость. Никто бы не сказал, что это нищий шабашник. Сила, решимость и твердость исходили из его уст, глаз, движений, осанки.

Мулла начал вить речь издалека, делая непонятные для всех ссылки из Корана на арабском языке, но Самбиев вежливо остановил его и попросил не путать божий дар с полубандитской разборкой. Тогда в атаку пошли блатной и милиционер. Посыпался криминальный жаргон. В среде слегка подзабытого лексикона Денсухар почувствовал себя совсем уверенным и свободным: он искренне считал, что правда на его стороне. Разговор был короткий, искрометный, взаимно-угрожающий.

– Там будет работать Докуев или кто другой, но не Беков, – поставил точку Денсухар, и он абсолютно верил в свое слово, отступить он не мог.

На улице приезжие назвали Самбиева психом и идиотом, и кому-то пришла в голову идея сегодня же поговорить напрямую с самим Докуевым. В городе, в новой просторной гостиной их ждали благодушная улыбка хозяина и комфорт импортных диванов и кресел. Кругом ковры, хрусталь, блеск, суета домочадцев, перезвон красивой посуды и рюмок. Простое чаепитие оказалось обильной трапезой, с большим количеством разнообразных напитков. Однако серьезность разговора не способствовала благодушному настроению присутствующих. Здесь бразды беседы, как положено, взял в свои руки мулла. Долго лилась непонятная узорчатая речь. Много ели, много пили (кроме муллы), но не пьянели. В конце концов поняли, что все люди братья, а вайнахи больше, чем братья, и предложили так: Беков – начальник цеха, Докуев – замначальника, и все строго пополам. Податливый, трусливый Докуев в душе ликовал, он готов был согласиться, но его вызвала жена. (Она и старший сын подслушивали наиважнейший разговор за дверью.)

– Ты хоть для важности на день отложи ответ, – шепотом советовала Алпату разгоряченному Домбе.

Так и решили. После этого все поняли, что дело обговорено, расслабились, братались, уже мечтали, как будут «делать» деньги, и под конец интеоесы двух конкурентов сошлись и «зашатался трон» и под директором винно-коньячного комбината.

Ранним утром с новостями из села примчался Самбиев. Оказывается, последние новости были в городе. Слово «компромисс» Денсухар не понимал и обозвал односельчанина трусом. Его с воодушевлением поддержала Алпату.

– Разве можно верить людям, – кричала она. – Он будет начальником и выгонит тебя в шею, а может, еще и посадит. Никаких «пополам», – она еще хотела продолжить «все нам», но, вспомнив о Самбиеве, остановилась на полуфразе.

Докуев махнул безразлично рукой и умчался на работу.

– Дорогой, не уезжай, – ласкала Алпату Самбиева, – мы сейчас приготовили вкусную еду, отдохнешь с дороги в отдельной комнате, а вечером сам поговори с ними. Ведь ты знаешь, этот дурень (разумеется, речь шла о муже) только и работает, день и ночь – день и ночь, а о должностном росте, о наших долгах, о растущих детях даже не думает. Ты знаешь, как жизнь дорога в городе. Полные сумки с базара притащишь, а на следующее утро есть нечего. Да и гости у нас постоянно… Ты отдыхай… Я для твоей жены и детей такие подарки приготовила. Кстати, как они? Почему ты их к нам не привезешь? Ничего родственного в тебе нет. Ведь так нельзя! Обязательно привези их в следующий раз. Твоя жена, говорят, такая замечательная женщина, я просто мечтаю с ней сблизиться и дружить.

Вечером Самбиев даже во двор не впустил пришельцев.

– Пополам делят награбленное, а срок несут по отдельности, – жестко отрезал он. – Вы предлагаете воровство, а Докуев честный человек и хочет добросовестно наладить дело. Больше нам говорить не о чем. Уходите с миром, а войны мы не боимся, на нашей стороне сила, закон и справедливость.

В доме Алпату целовала и обнимала Денсухара. А наутро его отвезли на такси до самого Ники-Хита. Подарков было, действительно, много, но все они были в селе ненужные и не новые… Но все равно было приятно…

Затаив злобу и месть, Бековы отползли. Ставка нормализовалась. С устного согласия обкома партии и кабинета министров республики по Грозненскому винно-коньячному комбинату вышел кадровый приказ о назначении Докуева Домба Межидовича начальником цеха готовой продукции. Узнав о радостной новости, приехал за положенным вознаграждением Самбиев. Однако друг детства вручил ему только десятую часть от обещанной суммы. Денсухар вскипел.

– Ну, что ты возмущаешься, – гнусавил Домба, – я вот возвращаю тебе все твои расписки. Это гораздо больше той суммы.

Он неуверенно сунул вперед заранее приготовленные залежалые клочки бумаги.

– Убери эти писульки, – взревел Самбиев, он готов был растерзать вруна, но в это время, как тень, вползла в комнату тощая Алпату.

– Не шуми, дорогой. Мы ведь родственники. Пойми нас, пожалуйста. Мы так издержались. У нас такие долги из-за этой работы. Потерпи маленько, ведь сколько мы тебе помогаем. Посмотри, сколько расписок.

Денсухар хотел кинуть им в лицо деньги, но вспомнил, что дома голодные дети, да и просто доехать до Ники-Хита не на что; он, не прощаясь, что-то ворча, двинулся к выходу.

– Хоть расписки возьми, – взмолился Домба.

– Засунь их подальше, – огрызнулся Самбиев.

Осознав ошибку, Докуев обругал жену, бросил на пол опротивевшие расписки. Алпату приняла повинный вид, подобрала бумажный мусор и исчезла.

На деньги Докуева Денсухар сделал ремонт родного дома и в последний раз смог поехать на «шабашку».

Домба знал, что Самбиев тяжело болен. Но новая жизнь, новые дела затянули его в коловерти головокружительного успеха. Деньги текли рекой, работа чистая, не суетливая. Все расписано, он ничем не рискует. Каждое утро с десяток экспедиторов и три кладовщика «отстегивали» установленные ставки. Только после этого начиналось движение продукции. Он, в свою очередь, раз в месяц делился с кем положено (а положено многим). Он стал важной персоной. Крупные руководители, даже некоторые министры заискивали перед ним. Начались частые кутежи, выезды на природу, игра в карты, женщины. Он не мог контролировать «бешеный» поток денег. Каждый обед он приезжал домой, отдавал содержимое карманов жене, оставляя для своих трат солидную пачку, и после обеда, показавшись на полчаса на работе, уезжал кутить. У него появилось много друзей, масса знакомых. Его присутствие на свадьбе или ином торжестве считалось признаком солидности мероприятия.

Все наладилось в жизни Докуева. Он достиг большего, чем мечтал. Да и большего-то чего еще желать, с его образованием, без какой-либо специальности! И все равно червь прошлого точил его, терзал душу. Поэтому Домба вечно был настороже, осмотрительным, даже сдержанным. Вот только старший сын и жена довели его до предела и вынудили купить «Волгу». Правда, тоже на подставное лицо, но все равно все знают, кто хозяин роскоши. «Старая дура», – вспомнил он о жене, а вслух сказал:

– Ты куда дела расписки Денсухара?

– Какие расписки? – очнулась Алпату, она с важностью княгини оглядывала унылый сельский мир из окна дорогой машины. – Тоже мне, о чем вспомнил! Откуда я знаю! Сам их, кажется, выкинул.

От Аргуна до Грозного дорога ровная, убаюкивающая. Домба вновь вспомнил о Самбиеве, понял, кого он потерял и кого не ценил. Ему стало жалко самого себя, стало жутко одиноко. Хотя Самбиев и знал о позорном поступке, совершенным Докуевым в молодости, после их уговора Денсухар так ни разу и не вспомнил об этом факте, даже в самых экстремальных ситуациях, в тяжелой нужде, ни разу не стал этим козырять.

«Буду помогать детям друга», – решил Домба и, этим успокоившись, хотел задремать под мерный шум нового двигателя, однако другие воспоминания всколыхнули память.

…Жизнь Докуева бурлила, как кипящий вулкан. Большие доходы требовали больших расходов, и не только денежных, но и психических. Казалось, при такой простой работе, которая не требовала больших умственных или иных усилий, можно жить спокойно, в свое удовольствие, а выходило иначе.

Пару раз Домба вспоминал покойного Самбиева, рвался поехать в Ники-Хита, но то одно, то другое важное мероприятие удерживало его. Никто бы не поверил, как ему тяжело жилось. Например, в воскресенье день обкома. Это значит, что в загородную баню обкома нужно поставить все – от спиртного и икры до туалетной бумаги и зубочисток. И при этом надо самому присутствовать и всем прислуживать. Конечно, Домба, как и все присутствующие в бане, обмотан простыней, он тоже и парится, и пьет, и ныряет в бассейн. Иногда пытается бросить умную реплику, но не говорить. Он здесь на правах прислуги. Никто этого не скажет, даже он сам себе, но все это знают. Конечно, высокая честь – быть в бане с такими людьми, но кто бы мог понять, как он выматывается за эти часы «отдыха». Надо быть в полном напряжении, в постоянной мобилизации, и при этом улыбаться всем, поддакивать и, разумеется, массажировать. И не дай бог не так пройдешься веником по толстой спине партийного босса, можешь лишиться всего. А как тяжело, когда еще и женщин приводят. Смотреть на них опасно, а не смотреть невозможно. Развозить их ночью достается ему – Домбе. И хотя небрежно на ухо говорят – «делай с ними что хочешь», ничего с ними не сделаешь, вдруг что не так. Может, у них любовь? А может его испытывают? Нет, он нравственно устойчив! И вообще!

Еще тяжелее в пятницу. День правоохранительных органов. В бане все равны: и прокурор, и милиционер, и чекист, и начальник народного контроля. Но даже голые, они навевают мрак тюрьмы. И говорят только о преступлениях, о воровстве, о взятках и при этом открыто, с ехидными улыбками и лаской называют Докуева главным жуликом республики.

Чуть полегче в среду – день кабинета министров. Здесь у Докуева одна слабость – он не образован. А так, такие же хапуги и карьеристы, в основном с плебейским нутром и родом.

Конечно, от этих бань огромная польза. Ведь все вопросы решаются здесь, но как это тяжело, словно еженедельная вахта в карауле.

Разумеется, есть дни и места встреч, где сам Докуев и «бог» и «царь», но от таких мероприятий практической пользы мало, разве что моральная компенсация. Так Домба не тщеславен, ему не нужны честь и слава, ему нужны деньги и комфорт.

По природе трусливый, Докуев во всем руководствовался чувством меры (кроме, разумеется, денег) и целесообразности: он мало пил, и только ради дела; совсем не курил; никого не проталкивал; ни с кем не враждовал; в последнее время приобщился к картежным играм, постоянно проигрывал, но всегда небольшие для него суммы; к женщинам особой страсти не питал. До того как он стал начальником цеха готовой продукции, он других женщин, кроме Алпату, не знал. К сорока двум годам его костлявая мегера, которая даже в постели думала о богатстве и будущих зятьях, так ему опротивела, что страсть была, но не мучительная. Он не знал, что такое любовь к женщине, и считал это слабостью и даже позором.

Попав в республиканскую элиту, он волей-неволей вынужден был, как и большинство мужчин его уровня, пользоваться услугами жриц любви. Это доставляло мгновенное удовольствие, но не более. Если равная ему компания этим занималась, то и он не отставал. Но чтобы из этого сделать какой-то смысл или поставить цель – этого, к его радости, не было. Короче говоря, он был здоровый мужчина, но без излишней похотливости. И вдруг случилось невероятное: он влюбился. Прямо с первого взгляда, с глубокой чувственностью и даже страданием. И как ни парадоксально, в этом повинен был Шаранов.

Случилось это в 1968 году. Впервые за много лет помощник Шаранова вызвал Домбу в обком. Очень редко, и зачастую случайно, виделись Докуев и Шаранов. Шаранов, в отличие от многих коллег, в кутежах не участвовал, жил размеренной жизнью, отличался строгостью и принципиальностью в работе, был грозой и партийным авторитетом, а если брать в целом, то он был на редкость, уже в то время, порядочным человеком в высшем руководстве республики. Как ни пытался Докуев, но всучить подачку Шаранову он не смог. Только когда секретарь обкома получил новую квартиру, Домбе, с молчаливого согласия хозяина, удалось обставить просторную квартиру импортной мебелью. Плюс к этому Домба строил для него дачу в пригороде Грозного. Шаранов был бездетным, и только этим объяснял Домба воздержанный во всем образ жизни партийного руководителя.

С замирающим сердцем вошел Докуев в роскошный кабинет, он ждал чего угодно. Шаранов держался как всегда – надменно, с отеческой строгостью. После общих вопросов он скоро перешел к делу.

– Так, Докуев, я тебя ни о чем никогда не просил, но теперь есть необходимость.

Домба понял одно, что приезжает какая-то женщина и ее надо устроить на работу на комбинат, помочь с жильем и опекать первое время, а потом пусть сама живет как знает.

– Только одно, последнее, – провожал Шаранов успокоившегося Докуева, – она, говорят, смазливая, но шельма великая, будь осторожен. Из-за нее мой близкий товарищ погорел.

На вокзале Домба обомлел. Он встретил высокую (выше, чем он), стройную блондинку, с изящными столичными манерами и врожденным кокетством. Одета она была просто, со вкусом, с ненавязчивой демонстрацией женских прелестей. Она излучала такое восхитительное обаяние, что провинциалы откровенно ее рассматривали, изучали. От нее веяло вечным праздником, раздольем, и только где-то в глубине по-кошачьи раскосых нежно-голубых глаз затаились каторжная тоска и страх.

Покоренный Докуев разместил гостью в заранее арендованную однокомнатную квартиру, на следующий день, выполняя наказ Шаранова, стал устраивать ее на работу в свой цех.

– Вы можете не ходить на работу, только изредка появляться, – с подобострастной покорностью и с нескрываемой похотью в глазах ласково гнусавил он.