Маршал

Болотаев слышал про ужас «стакана», однако думал, что никогда не попадет в тюрьму, и не представлял, что он такой преступник, что может попасть в «стакан».

По жизни Тота считал себя очень сильным и выносливым человеком, но «стакан» показал всё.

Оказывается, были такие, кто выстаивал сутками и даже испражнения уже вытекали из огромных целлофановых мешков. У Тоты и до щиколоток жижа не дошла, а он уже потерял сознание, вызвали врача. Потом был уже знакомый леденящий душ, который на сей раз принёс огромное облегчение. И новая роба, как будто сызнова родился. Правда, когда Тота понял, что снова оказался в комнате для свиданий, он осознал, что его радость преждевременна, потому что он вновь уловил вначале запах застоялого перегара и потом этот же гнетуще-господский шаг:

– Слушай, Болотаев.

– Слушаю, гражданин начальник, – постарался выправиться заключённый.

– Ведь не зря говорят, что талантливый человек талантлив во всем. Раз ты так танцуешь по своему первому образованию – институт культуры, то я представляю, какие ты кульбиты и пируэты с финансами и нашими налогами вытворял по второму образованию – Академия финансов при Правительстве РФ… Хе-хе, разве я не прав?

– Вы во всем правы, гражданин начальник!

– Тогда где бабки?

– Какие бабки?

– Которые ты у русского народа своровал.

– Я ничего не воровал, – очень тих голос Тоты.

– И осудили тебя ни за что?

Здесь начальник сделал долгую паузу и очень тихо, вкрадчиво:

– Может, снова «стакан»?

– Нет! Нет! Нет!

– Тогда где бабки? На каких счетах? А может, в Чечню увез? Боевиков содержал?

– Нет! Нет! Не воровал. Нет у меня денег!

– «Стакан»!

– Не-е-ет! – закричал Тота, и за это нарушение режима его тут же изрядно побили резиновыми дубинками.

Били очень умело, но недолго – всего ударов пять-шесть, от которых Тота уже не смог встать и его просто потащили и как-то умудрились вновь запихнуть в «стакан», в этот футляр, в котором он и упасть не может, и вскрикнуть уже не может, и даже соображать не может. Однако он ещё живой. До скрежета зубов он сжал челюсти, и эта данность показалась ему как последнее испытание в жизни. И неужели это он не выдержит? Конечно же выдержит! Да ещё как. А вот как – он стал о металлические стенки «стакана» ритм лезгинки выбивать и, что-то на родном крича или воспевая, как-то танцевать.

Снаружи стали бить. Последовала команда:

– Прекратить! – Но Тота попытался продолжить. Это уже не получалось, уже голоса не было, просто писк, и охранники стали хохотать и даже подбадривать, чтобы он продолжал. И он так хотел, пока не провалился в беспамятство.

Пришёл в себя в душевой.

Вновь доставили его в гостевую, однако на сей раз он даже не заметил, как пришёл начальник и какой от него был запах. Он даже не реагировал, на вопросы не отвечал, и кто-то сказал:

– Посмотрите на его глаза, кажется, он рехнулся.

– Он артист. Притворяется.

– А вы дубинкой проверьте, – подсказал начальник.

Вновь его стали бить, и он уже валялся на бетонном полу, как вдруг лёжа стал что-то орать, по-орлиному раздвинув руки, словно и так танцует. Охранники оцепенели:

– Точно рехнулся.

– Может, врача?

– А может, так?! Сапогом в челюсть.

* * *

Позже, вспоминая это время, Болотаев не раз думал: смог бы он выстоять? И, конечно же, понимал: исключено!

Эту, сложившуюся за века, российскую систему тюрем переломить никто не смог. Можно было лишь подстроиться, приспособиться или просто поломаться и стать тряпкой, а иного не дано.

Правда, эта система один раз дала сбой или послабление во времена последнего царя Николая II, когда заключенные каторжане могли без труда бежать из сибирской ссылки и оказывались в столицах России и даже за границей, скажем Ленин и Сталин.

Упомянутые преступники сделали соответствующие выводы и, имея опыт, не только восстановили тюремную систему России, они всю Россию, точнее Советский Союз, превратили в тюрьму, а некоторые народы поставили на грань выживания…

На грани выживания, а точнее, уже почти сломленный, и думающий, и мечтающий о смерти был и Тота Болотаев, если бы не случилось то, о чём подсказывал Георгий, – это помощь и сила извне. Она, эта сила, действительно появилась, потому что вдруг резко изменилось содержание Болотаева. Его понесли, сам он уже еле-еле мог передвигаться, в санчасть, а там и теплая баня, и светлые палаты, и питание, и чистота, и медперсонал, который сутками что-то вливал в его вены посредством капельниц. Итогом всех процедур явилось то, что через три дня явно оживший и посвежевший Болотаев попал вновь в камеру для свиданий, а там его уже поджидает худой лысый мужчина.

– Я местный адвокат, – представился он. – По поручению госпожи Амёлы Ибмас.

– Ибмас! – прошептал Тота. – Она здесь?

– Нет. Я с ней разговаривал по телефону. Она хочет приехать сюда. А пока я займусь вашим делом.

– А я могу поговорить с ней по телефону?

– За особые суммы – всё можно… Но пока у вас карантин, а ваша подруга жадничает.

– Амёла – не миллионер, – выпалил Болотаев.

– Я понимаю. Все европейцы такие. Хотя… Впрочем, лучше следовать закону. А посему пока вам и передачу сделать нельзя.

Тут адвокат сделал паузу, полез в портфель, очень долго что-то искал, вытащил какие-то документы.

– Кстати, – продолжил он, – у вас есть просьба, пожелания, вопросы?

– Есть! – тихо сказал Тота. – В Чечне война. Там моя мать, родные. Есть ли вести оттуда?

– Нет, – сух голос адвоката. – Зато могу поведать о гражданке Иноземцевой.

– Иноземцевой?! – Глаза заключенного расширились, и он выдал. – Дада?!

– Да. Некая гражданка – Дада Иноземцева – здесь.