Авиатор Тихого океана

– Тише, мой дорогой Арчибальд, не браните мою родину. Когда мы пускаемся в путешествие, то, по крайней мере, оригинальным способом, как, например, теперь…

– Ах, верно! В царстве воздуха… вы отыгрались, и нельзя забыть, что француз осуществил действительно отважный, первый полет над морем. Каким сильным толчком был для авиации опыт Блерио! И кто мог предвидеть тогда, что будут сделаны, как теперь нами, не сотни, а тысячи километров! Руль налево, Морис, мы подошли слишком близко к горе…

– Наблюдайте хорошенько, а то бог знает на что мы будем обречены, попав ночью на эти скалы!..

– Вы отмечаете одно из неудобств авиации в сравнении с аэронавтикой, мой друг! На дирижабле можно было бы пролететь очень высоко над этими выступами земли. Вы же вынуждены сообразовать ваш ход с ними, не поднимаясь высоко.

– В настоящее время – да! Но когда изобретут моментальный парашют, который в случае порчи мотора будет поддерживать аэроплан и авиатора – станут подниматься гораздо выше.

Теперь оба друга, пришедшие в себя после недавнего волнения, избавленные от опасности первых опытов и полные веры в чудесный мотор, громыхавший позади них, беседовали так же спокойно, как у дверей вагона.

Наступила ночь… Луна, еще закрытая высокими скалами Молокая, давала знать о своем присутствии, выделяя своим опаловым светом контуры острова, а звезды отражались на каждом выступе алмазным блеском.

Через час молодой француз уже свыкся с видом моря в темноте и держался известного расстояния над ним, не боясь неожиданно нырнуть в воду.

И только из предосторожности он еще уменьшил свою скорость, и аэроплан не делал больше 50 или 60 километров в час. Но он поднялся на сто метров над поверхностью воды. В таком положении большая шумящая птица, выбрасывая снопы раскаленного газа, наверняка привлечет внимание жителей острова, расположенного не более как в двух милях.

Эта мысль пришла американцу в голову в ту минуту, когда он, внимательно следя теперь за наполнением резервуара, повернулся для того, чтобы привести в порядок пустые фляги.

– Наш аэроплан не только трещит так, что может разбудить всю рыбу Тихого океана, но еще и оставляет за собой настоящий огненный след… Взгляните…

Морис посмотрел, нагнувшись в водяное зеркало, отражавшее мерцающий отблеск взрывов газа в моторе.

– Этим мы опять-таки обязаны отсутствию глушителя, – сказал он. – Право, за нами можно следовать по пятам… Как я был бы доволен, если бы мы были немы и невидимы…

– Море как будто менее спокойно в этом месте, – заметил лейтенант. – Быть может, мы находимся в Гавайском проливе?

Вскоре поворот скал сам ответил на этот вопрос: остров Кагулани, вблизи которого они пролетали, круто поворачивал к северу и «Кэтсберд», продолжая путь на восток, очутился среди необъятной водной равнины.

Луна вынырнула из-за прикрывавших ее гор и поднялась высоко, бросая на море колеблющийся, как шарф, длинный серебристый шлейф.

Но это море не представляло собой теперь неподвижного зеркала Тихого океана, которое они видели в морской пустыне. Заключенное между двумя гранитными стенами, разбиваясь об длинные ряды скал, море рвалось, вздувалось, и звезды бешено плясали в подвижных призмах его волн. Вдали исчез теперь темный горизонт, на котором уже обозначился первый проблеск утренней зари – ночи в это время года здесь коротки. Небо озарилось пурпуровым заревом, то превращавшимся в медно-красную тучу, то вспыхивавшим более ярким отражением, прорезываемым у основания бледными зарницами.

Американец, наблюдавший некоторое время это переменчивое явление, протянул руку к горизонту.

– Мауна-Лоа! – воскликнул он.

И, в самом деле, только этот вулкан мог на расстоянии более 80 километров дать зрелище такого яркого снопа пламени.

На ясном экваториальном небе его вершина, не имеющая равных себе в целой Океании, покрыта вечным снегом среди местности, где царит вечная весна. И внезапно озаряемая вырывавшейся раскаленной лавой снежная вершина великана казалась издалека бледными зарницами, сверкавшими время от времени у основания вспыхивавшего зарева.

– А Килоеа, к которому мы направляемся, – спросил инженер, – виден отсюда?

– Он расположен левее, менее заметен, так как он ниже.

– Но его извержения, вероятно, сильнее всех прочих, потому что он волшебнее всех вулканов на Сандвичевых островах…

– Ошибаетесь, это потухший вулкан и представляет собой не более как озеро, наполненное кипящей лавой. Но какое озеро! Какое зрелище! Когда мы приблизимся к нему, то вы увидите направо от больших верхушек красный отблеск. Это-то и будет озеро. Когда тучи висят низко, этот отблеск освещает их и всю ночь можно любоваться чем-то вроде солнечного заката, пылающего в виде огромного зарева.

– Как жаль, что мы не можем осмотреть его в качестве преемников Кука, – сказал инженер.

– Следует приехать сюда спокойно на пароходе, мой дорогой Морис. Зрелище стоит того…

– Но какое зрелище, какое путешествие может сравниться с нашим теперешним!.. Не хватает только…

– Мисс Кэт, – прервал американец, смеясь.

Морис Рембо взглянул украдкой на своего товарища. Если даже Морис намеревался докончить свою фразу иначе, то все-таки произнесенные только что Арчибальдом слова настолько соответствовали его тайной мысли, что он не нашел на них ответа.

Да, она все время была с ним, перед его глазами, то с нежной улыбкой на устах, среди своих цветов, то с влажными и сверкающими глазами у изголовья своего умирающего отца. И в самые тяжелые минуты этого полного опасностей путешествия его поддерживала мысль о ней. Мысль о ней внушала ему решимость, гнала его вперед, не считаясь с препятствиями и опасностями.

Американец боялся, что проявил нескромность, и, чтобы дать другой оборот разговору, сказал:

– Мы прибудем к заводу Пуналуу при первых лучах рассвета. Замедлите ход по возможности для того, чтобы мы могли при свете дня избрать удобное место для спуска.

– И главное, удобное для нового подъема, – ответил инженер. – Это самое важное… Если мы найдем крутой скат, которому предшествует отлогий склон, и по которому нам можно будет скользить на расстоянии десяти метров, то мы очутимся в таких же условиях, как и в Мидуэе.

– Там существует крутой скат, окружающий вулкан. Это отвесная стена в сто пятьдесят – сто восемьдесят метров высоты и пятнадцать километров в окружности: я еще помню цифры, сообщенные нам проводником отеля.

– Да, но этот откос спускается к озеру кипящей лавы, как вы сказали? А я считал возможным в случае порчи мотора падение в море перед отъездом из Мидуэя, но вовсе не рассчитывал попасть в кипящую лаву…

– Кратер с лавой не занимает целого дна этого огромного круга, а только небольшую часть его. Мы поднимемся с самого отдаленного от Галемаумау пункта на скале…

– Галемаумау?

– Да, так называют канаки колодезь с лавой – местопребывание богини Пеле согласно легендам. Известно ли вам, что это самое знаменитое на Гавайских островах место для паломничества? Сюда стекаются туземцы со всех островов с такой же глубокой верой, как магометане путешествуют в Мекку. Они приносят сюда дары: самые бедные – гирлянду из редких цветов, а богатые – поросенка или шелковый платок, которые бросают в огонь. Все время своего паломничества они обязаны думать об исполняемом ими религиозном обряде, не принимать пищи, не собирать ни ягод, ни цветов, молодые люди не имеют права даже думать о предметах своей любви. И так как вы отправляетесь на богомолье к вулкану, то вам остается только радоваться, что мы не ханжи, мой дорогой Морис.

Этот новый намек на его тайные мысли вызвал улыбку молодого француза, и его взор невольно остановился на том месте, где открылся Килоеа.

Аэроплан обогнул очень высокий мыс, состоявший из базальтовых колонн.

На южной стороне, недалеко от темной вершины Мауна-Лоа, появилось характерное зарево.

Не Килоеа ли это – место паломничества канаков?

Американец продолжал:

– Во время моего путешествия на Гавайи два года тому назад я наблюдал одно из этих туземных паломничеств. Они тихо пели свои освященные преданиями мелодии, останавливались время от времени, для того чтобы украсить дорогу, нежно клали на скалу несколько листочков или расправляли сломанное ветром растение… Эти старые гавайские обычаи окутаны, на мой взгляд, легкой дымкой самой трогательной поэзии. Как жаль, что белые привили им свои пороки, свои потребности и преобразили менее чем в полвека этих людей с их пленительными странностями.

– Мне рассказывали, что вашим англиканским миссионерам удалось отучить туземцев ходить полуголыми для того, чтобы они одевались в английские хлопчатобумажные изделия и, таким образом, развивая чувство скромности среди этого племени, одновременно способствовали торговле фабрикантов Манчестера.

– Это правда! Наши миссионеры – отличные коммивояжеры: канаки носят теперь одежду ярких цветов. Но самое скверное, что мы привили им – это алкоголизм. Сахарные плантации производят не только сахар, но и ром, так что множество туземцев уже заражены алкоголизмом.

– Не стану сожалеть об этом, – сказал инженер, – так как если бы не было алкоголя, то не было бы и бензина, и куда мы обратились бы теперь?

– Я полагаю, – сказал вдруг американец, – если мы не найдем здесь бензин, то можем быть уверены, что найдется спирт… Будет ли этого достаточно для вашего мотора?

– Да, если найдется вполне очищенный спирт.