Авиатор Тихого океана

– Кажется, в башне, там… – сказала она. – Но папа знает лучше меня…

– Да, это было в северной башенке, – сказал майор. – Правду сказать – необыкновенная рана: в течение нескольких секунд, когда с башни готовились дать залп из своих двух орудий, в нее неожиданно попал снаряд и разбился об ее стальную стенку, не причинив никакого вреда. Но сила удара была так велика, что висевший на крюке ключ, в виде болта, был сброшен. Он сыграл роль снаряда и поразил бедного юношу в затылок. Служба на этих башнях – невеселая штука, как говорите вы во Франции, господин инженер.

И старый офицер произнес последние слова по-французски. Отдаленный выстрел, затем второй, как бы подтвердили его слова. Почти вслед за этим очень близко послышался шум страшного взрыва.

Снова начиналась бомбардировка.

Майор Гезей поспешил приоткрыть тяжелую чугунную ставню и стал вглядываться в пространство.

– Они крейсируют с противолежащей стороны, вероятно, надеясь найти там более доступный пункт. Они потратят там весь запас пороха и, опустошив свои крюйт-камеры, вынуждены будут удалиться. При достаточном количестве съестных припасов и воды, здесь можно держаться месяцами и месяцами; я буду держаться целыми годами, если это понадобится.

Он закрыл бойницу и вернулся к своим гостям.

– Кэт ждет вас, господа, – сказал он, указывая на портьеру, за которой бесшумно исчезла молодая девушка. – Вы можете завтракать под снарядами так же спокойно, как великий король под сенью Версаля.

Великий король! Версаль! Это были воспоминания, воскрешенные для того, чтобы приятно поразить слух француза.

После двух полных столь трагических событий ночей, пережитых Морисом Рембо, ему представилось, что он попал к старому аристократу, возвращаясь из Фонтенуа, и встретил там прелестную маркизу из салона супруги люксембургского маршала, озаряющую все вокруг светлым взором своих больших глаз.

Что касается лейтенанта Форстера, невольно дрожавшего от холода в своем мокром платье, то он решил, что казематы в Мидуэе очень сырые, и предпочел бы этому завтраку сухое платье и топящуюся печь.

Глава 4

Общая родина

Девушка первой обратила внимание на дрожавшего от холода американского лейтенанта и сказала, что ее гостям прежде всего необходимо сменить одежду.

Майор, извинившись, поручил лейтенанту Спарку отыскать для них в крепостных складах подходящее белье.

Через полчаса наши приятели появились в солдатской форме великой республики.

Этот импровизированный наряд был им очень к лицу, и они готовились поблагодарить коменданта крепости за быстро доставленные костюмы. Но, войдя в каземат, где был сервирован завтрак, они, пораженные удивлением, остановились у порога.

Они рассчитывали найти наскоро накрытый стол, скудный и спешно приготовленный завтрак, как это полагается на бивуаках.

Но их глазам представился роскошно сервированный стол, сверкающий хрусталем, уставленный великолепной посудой и изысканными блюдами. На обшитой чудным венецианским кружевом, вышитой скатерти было разложено старинное серебро с вензелями.

Но взоры гостей выражали нескрываемое изумление не перед полной вкуса роскошью: их поразило изобилие растений, украшавших стол.

Как! Эти редкие яркие цветы, нежная листва, эти нежно-зеленые пучки злаков, покрывающих кружево – здесь, на бесплодной земле Мидуэя, на этой скале, где среди гранита нельзя было найти ни одного кубического метра поросшей зеленью земли!

– Ах! – не мог не воскликнуть француз.

– Право, дорогие гости, – обратился комендант к молодым людям, когда они уселись по обе стороны молодой хозяйки, – позвольте мне, пользуясь вашим изумлением, сказать вам, что моя дочь заслуживает это удивление больше меня. Это ей пришло в голову воспользоваться вашим кратковременным отсутствием и украсить стол так, как мы делаем это к празднику Рождества и во время некоторых семейных торжеств!..

– Но ведь это чудеса! – бормотал Морис Рембо. – Такой резкий контраст между пустынностью острова и этой роскошной растительностью!

– Вы думаете, каким образом эта богатая, роскошная растительность могла здесь завоевать себе право гражданства? Это дело рук моей дочери, гордящейся своим хозяйством и страстно любящей садоводство. При отъезде из Сан-Франциско, зная, что я ни в чем не могу отказать ей, она не давала мне покоя до тех пор, пока я не согласился нагрузить специально приспособленную парусную лодку нашим богатым калифорнийским черноземом. Тотчас после приезда она устроила в специально защищенном уголке садик и теплицу, за которыми ухаживает с любовью. Я должен вам сказать, что вчера мне пришлось воспретить ей выходить в то время, когда бомбардировка перевернула все вверх дном на нашем правом фронте. Она собиралась выйти под предлогом, что ее висячие сады расположены на противоположной стороне!

– Не было никакой опасности, папа! Вам хорошо известно, что бедные растения требуют аккуратной поливки при закате солнца. Я страдаю их страданиями!

– Сударыня, – оживленно заметил молодой инженер, – если я могу рассчитывать быть чем-либо полезным на этом утесе, где вы находите возможным устроить маленький рай, то я горячо просил бы вас возложить на меня ежедневный труд поливки. Я также обожаю цветы и умею обращаться с ними, а ваши цветы так хороши!

– Если бы моя дочь могла высказать вам свои мысли так же откровенно, как передала их мне, – рассмеялся майор, – она сказала бы вам, что этим, быть может, излишним для завтрака в осажденной крепости, убранством она хотела отдать дань уважения вашей родине, господин Рембо! Я вам выражу эту мысль яснее в тосте, который с разрешения господина лейтенанта Форстера я провозглашу прежде всего.

И, встав, он поднял стакан очень высоко и сказал серьезным тоном, в котором слышалось волнение:

– Господин Рембо, я пью за наше общее отечество, за благородную, прекрасную Францию, богатую в своих стремлениях, деятельности и надеждах.

Затем он обратился к лейтенанту:

– Теперь, мой дорогой гость, пью за мою вторую, избранную мною, родину, за великую и прекрасную Америку, где мои предки два века тому назад породнились с вашими!

Лишь только старый офицер уселся, Морис спросил очень быстро, с блестящими глазами:

– Соотечественник? Следовательно, господин майор, мисс Кэт французского происхождения?

И молодой человек не сомневался в этом больше. Как он не угадал этого раньше?

Это был, несомненно, тип полковника одного из французских полков с фигурой старого солдата, твердой и решительной походкой, седыми закрученными вверх усами и сверкающими, веселыми, серыми глазами.

А эта прелестная девушка! Разве все не изобличало в ней француженку? В ней были и грация, тонкие черты лица, нежная привязанность, гибкая талия и чарующая прелесть.

Тем временем майор продолжал объяснять, что его предок, по отцу барон Клод Гезей, сражался рядом с Лафайетом во время незабвенной борьбы за независимость. Он был в дружбе с генералом. Они окончили одновременно гимназический курс в Клермоне. Их тесно связывало благородство души и любовь к приключениям. Они сражались оба в первых рядах при Йорктауне и Сарагосе.

Но когда генерал вернулся во Францию, где вел деятельную жизнь сначала в крепости Ольмюц, затем в качестве начальника парижской национальной гвардии в июле 1830 года, Клод Гезей не последовал за ним. Увлекшись девушкой из окрестностей Вашингтона, он навсегда поселился в молодой Америке.

– И мы стали родоначальниками, господин Рембо, но странное дело – в этой стране дельцов и промышленников мы сохранили военный дух, воинственные наклонности того Гезея, который служил при нашем короле Людовике Шестнадцатом. Если вам известна история последних шестидесяти лет этой страны, вы вспомните страницу, посвященную Роберту Гезею, прославившемуся вместе с союзниками в междоусобной американской войне. А также Симону Гезею, погибшему на одной из первых известных подводных лодок, так называемых «девис», взорвав на Потомаке союзный монитор. Мы лишились нашего баронского титула, так как дворянские титулы не играют никакой роли в нашем новом отечестве, но мы принадлежали к военной аристократии, ибо все мужские потомки Клода Гезея в продолжение двух столетий были военными или моряками. Один из моих братьев командует в настоящее время бронированным крейсером «Колорадо» и, быть может, случайно, во время начинающейся теперь войны, это судно – одно из прекраснейших в нашем флоте – будет крейсировать в водах Мидуэя. Дай бог!

Глухой гул, сопровождаемый ударом с металлическим отзвуком, прервал старого офицера; взорвался на скалах японский снаряд, и один из его осколков задел чугунную ставню, закрывавшую единственную амбразуру каземата.

Морис Рембо вздрогнул и взглянул на молодую девушку. Она не пошевелилась.

Ее юная душа была уже закалена от страха перед опасностями, среди которых она постоянно находилась. Она была достойным потомком товарищей по оружию Лафайета. Молодой человек смотрел на нее взором, полным удивления и нежности. В душе внезапно зародилась симпатия к этой красивой полуфранцуженке, красота и изящество которой напоминали тонкие миниатюры XVII века.

Она озаряла этот мрачный каземат. И точно так же как взращиваемые ею цветы превращали несколько квадратных метров гранита в уголок райского сада, так и она своим присутствием преображала эту голую скалу. И не испытавшее еще страсти сердце Мориса Рембо билось в его груди ускоренным темпом, когда голубые глаза молодой американки случайно встретились с его глазами.

Гибель «Макензи», его разочарование при высадке на этот утес, представившийся ему невыносимым местом изгнания, утрата дирижабля, который только и мог дать ему возможность уйти отсюда, – все было забыто. Казалось, в душе нарождалась новая заря. Он не отдавал себе отчета в эту минуту, но все его проснувшиеся силы придавали его взгляду, движениям, разговору, такое оживление, веселость, что вызвали сдержанную улыбку на устах лейтенанта Форстера.

И, несомненно, этот последний, угадав все то, что происходило в душе его нового друга, хотел содействовать нарождающемуся счастью. Вот почему он, отозвав майора в сторону и коснувшись вопроса об империализме, затеял беседу о необходимости для Америки сухопутного войска, достойного ее флота, совершавшего кругосветное плавание.

Он не ошибся, предположив, что старый вояка не отстанет от него в этом вопросе и, страстно интересуясь вопросами вооружения и завоевания, даст возможность вести на другой стороне каземата иной разговор. Нет, не иной, так как тема разговора осталась без изменения. Молодые люди продолжали говорить о Франции и Америке. Но Морис Рембо был очень далек от обсуждаемого вопроса, и кто знает, что происходило в душе Кэт Гезей, в которой в силу атавизма проснулись смутные, неизведанные ощущения!

Несколько мгновений спустя девушка благодаря мягкой настойчивости собеседника стала гораздо откровеннее, чем была в продолжение завтрака.

Молодой человек заставил ее высказать свой взгляд на некоторые исторические вопросы. В отличие от многих молодых американок, происходящих от счастливых авантюристов, которые не могут, беседуя о своей родине, пойти дальше Вашингтона, мисс Кэт выросла на воспоминаниях о своей первоначальной родине. Для нее царствования Людовика XV и Людовика XVI казались событиями недавнего прошлого. Она совершенно не отдавала себе отчета, что от этих царствований ее отделяли могилы кровавой, малоизвестной ей революции, составляющей для многих французов первую страницу истории. Эту страницу они изучают с большим вниманием и любовью, чем историю былой монархии.

Она не ушла дальше летописей французского двора, поэзии Оссиана, идиллий Бернарден де Сен-Пьера и картин Греза. Прочно связанная с прошлым, которое она изучила по семейным архивам гораздо лучше, чем современную историю своей новой родины, Кэт мало-помалу отважилась завести разговор о славных делах Франции, Крестовых походах и Людовике Святом, Жанне д’Арк, герцоге Бургундском и плеяде золотого века.