Забытая девушка

– Эмили…

Она кое-как поднялась, хватаясь за угол кондитерской. Она слышала, что Блейк говорит что-то, но в ее ушах стоял громкий высокий крик.

Это был ее ребенок? Это был его крик о помощи?

– Эмми?

Она оттолкнула его и, спотыкаясь, пошла дальше по темному переулку. Горячая жидкость стекала по внутренней стороне ее бедер. Она прижала ладонь к грубому кирпичу, пытаясь не упасть на колени. Ее душили рыдания. Она открыла рот и судорожно вдохнула. Соленый воздух обжигал ее легкие. Солнце слепило ее бликами на променаде. Она отступила назад в темноту, облокотившись на стену в конце переулка.

Эмили снова посмотрела на улицу. Блейк слинял. Никто ее не видел.

Она задрала платье, больной рукой придерживая складки атласа. Здоровой рукой она провела у себя между ног. Она ожидала увидеть на своих пальцах кровь, но на них ничего не оказалось. Она наклонилась и понюхала свою руку.

– О, – прошептала она.

Она обмочилась.

Эмили снова рассмеялась, но на этот раз сквозь слезы. От облегчения у нее подогнулись колени. Кирпич цеплялся за ее платье, пока она сползала по нему на землю. У нее болел копчик, но ей было все равно. Она была шокирующе счастлива от того, что описалась. Тьма, окутавшая ее мозг в тот момент, когда она подумала, что у нее между ног хлещет кровь, была куда более поучительна, чем любой снимок с ультразвука, который она могла прикрепить к зеркалу в ванной.

В тот момент Эмили отчаянно хотела, чтобы с ребенком все было в порядке. Не из-за чувства долга. Ребенок стал не только ответственностью. Это была возможность любить кого-то так, как ее никогда не любили.

И впервые за все время, что она находилась в этом позорном, унизительном, беспомощном положении, Эмили Вон осознала, что, несомненно, любит этого ребенка.

– Похоже на девочку, – сказал ей врач во время ее последнего приема.

Тогда Эмили отнеслась к этой новости как к просто еще одному шаге в процессе, но теперь осознание словно прорвало плотину, которая так долго сдерживала ее эмоции.

Ее девочка.

Ее крошечная драгоценная маленькая девочка.

Эмили прижала руку ко рту. Она так ослабла, что упала бы, если бы уже не сидела на холодной земле. Она уронила голову на колени. Большие круглые слезы катились по ее щекам. Она открыла рот, но ее грудь так разрывало от любви, что она не могла проронить ни звука. Она прижала ладонь к животу и представила, как маленькая ручка прижимается к ней в ответ. Ее сердце дрогнуло, когда она подумала, что однажды сможет поцеловать кончики этих драгоценных пальчиков. Бабушка говорила, что у каждого младенца есть свой запах, который знает только его мать. Эмили хотела узнать этот запах. Она хотела просыпаться по ночам и прислушиваться к быстрому дыханию чудесной девочки, которая выросла внутри ее тела.

Она хотела строить планы.

Через две недели Эмили исполнится восемнадцать лет. Еще через два месяца она станет матерью. Она найдет работу. Она уедет из дома своих родителей. Бабушка поймет, а то, что не поймет, забудет. Дин Векслер был прав в одном: Эмили нужно повзрослеть. У нее теперь есть о ком думать помимо себя. Ей нужно вырваться из Лонгбилл-Бич. Ей нужно начать планировать свое будущее вместо того, чтобы позволять другим людям планировать за нее. И, что еще важнее, она должна дать своей малышке все, чего у Эмили никогда не было.

Доброту. Понимание. Защищенность.

Эмили закрыла глаза. Она представила, как ее маленькая девочка радостно плывет у нее внутри. Она сделала глубокий вдох и начала читать свою мантру, но теперь из любви, а не из чувства долга.

– Я буду защищать тебя…

Громкий хлопок заставил ее открыть глаза.

Эмили увидела черные кожаные ботинки, черные носки, края черных брюк. Она посмотрела наверх. Солнце мигнуло, когда в воздух взлетела бита.

Ее сердце сжалось в кулак. Ее с внезапной необратимостью наполнил страх.

Не за себя – за своего ребенка.

Эмили свернулась калачиком, обняла руками живот, высоко поджала колени и упала на бок. Она отчаянно боролась за еще одно мгновение, еще один вдох, чтобы последние слова ее маленькой девочке не были ложью.

Кто-то всегда планировал причинить им боль.

Они никогда не были в безопасности.

Наши дни

1

Андреа Оливер очень хотелось, чтобы ее живот перестал урчать, пока она бежала по грязной тропинке. Солнце обжигало ей плечи. Влажная земля засасывала обувь. Пот превратил ее футболку в пищевую пленку. Подколенные сухожилия натянулись, как стальные струны банджо, и жалобно звенели при каждом ударе пятки о землю. Позади она слышала кряхтенье отстающих, которые с трудом заставляли себя двигаться дальше. Впереди были самые целеустремленные бойцы категории «А», каждый из них перешел бы вброд реку с пираньями, если бы был хоть однопроцентный шанс, что он придет первым.

Она довольствовалась своим положением в середине отряда – не слабачка, но и не экстремал, – что само по себе было достижением. Два года назад Андреа была бы далеко в хвосте или, что более вероятно, все еще спала бы в своей постели, пока ее будильник звонил бы в пятый или шестой раз. Ее одежда была бы разбросана по маленькой квартирке над гаражом ее матери. Каждое неоткрытое письмо на кухонном столе было бы с пометкой «ПРОСРОЧЕНО» на конверте. Когда она наконец вылезла бы из кровати, она обнаружила бы три сообщения от отца с просьбой перезвонить, шесть – от матери с вопросом, не похитил ли ее серийный убийца, и один пропущенный звонок с работы – о том, что это последнее предупреждение, а потом ее уволят.

– Черт, – пробормотала Пэйсли.

Андреа оглянулась и увидела, что Пэйсли Спенсер отделилась от отряда. Кто-то из отстающих споткнулся. Том Хамфри лежал, распластавшись на спине, и смотрел на деревья. Над лесом поднялся коллективный стон. По правилам, если один из них не финиширует, все должны начинать все заново.

– Вставай! Вставай! – орала Пэйсли, возвращаясь к нему, чтобы то ли подбодрить его, то ли пинками заставить его встать. – Ты можешь! Ну же, Том!

– Побежали, Том! – кричали остальные.

Андреа что-то промычала, но побоялась открывать рот. В ее животе творился хаос, как на палубе тонущего «Титаника». Месяцами она бегала спринты, подтягивалась, прыгала на месте, лазила по канату, делала упор-присед и пробегала примерно одиннадцать миллионов миль в день, но по-прежнему оставалась в легком весе. К ее горлу подступила желчь. Она уже стерла все задние зубы. Она сжала кулаки, огибая последний поворот тропы. Финишная прямая. Еще пять минут, и ей никогда больше не придется пробегать эту изнурительную адскую дистанцию.

Пэйсли пролетела мимо, разогнавшись до максимальной скорости перед финишем. Том вернулся на дистанцию. Они бежали плотным строем. На пределе сил.

Андреа больше неоткуда было брать силы. Она чувствовала, что ее желудок, скорее всего, просто вылезет у нее из глотки, если она поднажмет еще хоть чуть-чуть. Она разомкнула губы, чтобы вдохнуть немного воздуха, но в итоге проглотила стаю мошек. Андреа закашлялась, ругая себя последними словами, потому что ей стоило подумать головой. Она провела двадцать недель, убиваясь в Федеральном тренировочном центре правоохранительных органов в округе Глинн, Джорджия. Учитывая местных москитов, мошек, комаров, жуков размеров с грызунов и грызунов размером с собак и тот факт, что ФТЦПО[4 - Федеральный тренировочный центр правоохранительных органов. (Прим. ред.)] Глинко находится чуть ли не посреди болота, ей стоило подумать, прежде чем пытаться вдохнуть.

Грохот вдалеке ударил ей по ушам. Она сосредоточилась на своих шагах, когда тропинка начала резко спускаться. Грохот превратился в характерное стаккато хлопков и воодушевляющих возгласов. Лидеры прорвались через желтую финишную ленту. Их приветствовали члены семей, которые приехали отпраздновать с ними окончание этой чудовищной пытки в духе Данте, которая была создана, чтобы либо убить их, либо сделать сильнее.

– Черт меня подери, – пробормотала Андреа с искренним изумлением в голосе. Она не умерла. Она не соскочила. Месяцы занятий в классе, от пяти до восьми часов рукопашного боя каждый день, техники наблюдения, типы исполнения ордеров, тренировки с огнестрельным оружием и столько физических нагрузок, что она набрала четыре фунта мышечной массы, – и теперь наконец, невероятно, она была всего в двадцати ярдах от того, чтобы стать представителем Службы маршалов США.

Том пронесся слева от нее, что было чертовски в духе Тома. Назло ему у Андреа открылось второе дыхание. От выплеска адреналина у нее закружилась голова. Ноги начали пружинить. Она обогнала Тома и поравнялась с Пэйсли. Они торжествующе улыбнулись друг другу – трое соскочили в первую неделю, еще троих попросили уйти, один исчез после расистской шутки и еще один – после того, как распустил руки. Она и Пэйсли Спенсер были двумя из всего четырех девушек в классе из сорока восьми человек. Еще несколько шагов, и все закончится, нужно будет только подняться на сцену, чтобы получить диплом.

Пэйсли все-таки опередила Андреа прямо перед тем, как они пересекли черту. Они обе торжествующе вскинули руки в воздух. Огромная, многолюдная семья Пэйсли закричала, как стая журавлей, и заключила ее в теплые объятия. Со всех сторон Андреа видела такие же сцены радости. Все лица в толпе улыбались, кроме двух.

Родители Андреа.

Лора Оливер и Гордон Митчелл со скрещенными на груди руками. Они следили за Андреа глазами, пока незнакомцы поздравляли ее и хлопали по спине. Пэйсли шутливо ударила ее в плечо. Андреа ударила в ответ и заметила, что Гордон достает телефон. Она улыбнулась, но ее отец не пытался сделать фотографию самого большого ее достижения в жизни. Он отвернулся, отвечая на звонок.

– Поздравляю! – крикнул кто-то.

– Я так тобой горжусь!

– Отличная работа!

Губы Лоры превратились в тонкую бледную линию, пока она наблюдала, как Андреа движется сквозь толпу. Ее глаза казались влажными, но это были не слезы гордости, как во время первого музыкального выступления Андреа в школе или получения главного приза на художественной выставке.