Искупление кровью

Прицельный удар. Если палить все время из пушки, какой-нибудь снаряд обязательно попадет. Марианна подошла ближе, Мишлен отвернулась. Мол, ничего не видела. Расстояние между женщинами сократилось до нескольких сантиметров. Марианна прошептала еле слышно:

– Продолжай меня доставать – и когда-нибудь от моих рук запахнет твоей кровью…

– Я и не таких крутых обламывала!

– Круче меня нет никого. Даже твои тюремные шлюхи не круче меня…

Они по-прежнему говорили тихо. Соланж попятилась, будто так и надо. Но показала острые клыки. И яду полный рот.

– Вечером приму горячую ванну, пойду в ресторан со своим мужиком… А после мы…

– Ты себе мужика нашла? Как только умудрилась? Прельстила жалованьем, которое тебе ежемесячно выплачивает налогоплательщик, чтобы ты тут с заключенными играла в гестапо?

– Кто-то ведь должен посвятить себя тому, чтобы держать всякую сволочь в клетках! За это налогоплательщики готовы платить, уж поверь…

Марианна расхохоталась:

– Вы правы, надзиратель! Самоотверженность – это прекрасно! Вы истинная сестра милосердия!

Маркиза расстреляла почти всю обойму. Но оставался один патрон.

– Мне очень жаль, но сегодня утром у меня не будет времени вывести тебя во двор…

Страшная месть. По распорядку полагалась часовая прогулка. Однако Жюстина частенько выводила Марианну еще на час, утром, вдобавок к послеполуденному променаду. Но от Маркизы не дождешься. Ключи заскрежетали в замочной скважине, терзая слух Марианны, и та в отместку пнула бронированную дверь… Непрошибаемую. Не то что я.

Она бросилась на койку, и взгляд заскользил по привычному кругу. Потолок, стены, пол, тюфяк на верхнем ярусе… Снова потолок. Потом – руки, в них Марианна долго всматривалась.

Зачем я убивала?

* * *

11:09. Поезд уже удалялся. Почему он всегда проходит так быстро? Марианна лежала с закрытыми глазами. Чтобы удержать в голове эту песню свободы. Пусть снова и снова звучит. Образы возвращались сплошным потоком, но очень четкие…

…Они бредут по перрону, ищут свое купе.

– Ну что, долго еще? – спрашивает Тома.

– Вагон тринадцать, места четырнадцать и пятнадцать… Несложно запомнить! Чертова дюжина и еще две цифры!

Они заходят в купе, Марианна садится у окна; на перроне какая-то пара стоит, обнявшись, и никак не может расстаться, хотя обратный отсчет уже начался. Они целуются и целуются, сжимают друг друга в объятиях, почти растворяясь один в другом. Марианна как зачарованная смотрит на них.

– Что с тобой, детка?

Она вздрагивает. Улыбается. Берет Тома за руку, шепчет ему:

– Взгляни на них…

Он смотрит на двух влюбленных, слившихся воедино, и хохочет:

– Кто-то из двоих пропустит поезд!

– Им не следует разлучаться… Тем хуже для поезда…

Тома закуривает, открывает кока-колу. Вдруг женщина на перроне хватает свою сумку, отступает на шаг. Марианне не верится. Кокон любви разорвался. Этот разрыв она чувствует в глубине тела. Со всей силы сжимает руку Тома:

– Она садится в поезд!

– Ну разумеется! Зачем же еще, по-твоему, она сюда явилась?!

Вот она уже идет по коридору, останавливается в нескольких метрах от Марианны и Тома. Плачет. Марианна тоже.

– Что с тобой стряслось, детка?

– Ничего… Я плачу от радости. Я так счастлива ехать с тобой далеко-далеко…

– Я тоже… Вот увидишь, теперь все будет хорошо. Ты скоро забудешь этих двух говнюков!

Состав дергается, трогается с места. Марианна не сводит глаз с мужчины, что остался на перроне. Он тоже плачет. Хочется крикнуть той женщине, чтобы она сошла, чтобы снова прижалась к нему. Никто не вправе причинять себе такую боль. Ничто не стоит такой жертвы. Ничто…

Перрон остался позади, и мужчина тоже. Марианна спрашивает:

– Думаешь… думаешь, мы когда-нибудь полюбим друг друга вот так?

…Марианна открывает глаза. Поезд давно уехал. Теперь у нее есть ответ на тот вопрос.

Нет, они никогда так не любили друг друга. Может быть, не успели. А может быть, и со временем ничего бы не изменилось. Как знать?

Каждый раз в лоне ее раскрывалась рана. Боль неизменная, неодолимая, несмотря на горькие годы в тюрьме.

Зачем я убивала?

Суббота, 9 апреля

Маркиза сдержала слово. Моника Дельбек, старший надзиратель, уже стояла у порога камеры.

– Мадемуазель де Гревиль, поскорей, пожалуйста!

Голос резкий, прямо в ушах звенит. Говорит она всегда властным тоном, но никогда не свирепеет по пустякам.

Марианна, привыкшая к таким стремительным перемещениям, собирала пожитки; главное – не забыть ничего из официально разрешенного: сигареты, один-два романа, шерстяной свитер, весь в прорехах, косметичка с туалетными принадлежностями, на дне которой хорошо припрятано все необходимое для улета. И будильник, разумеется, чтобы нить времени не оборвалась. Мадам Дельбек, такая же несокрушимая, как решетка на окне, в нетерпении раскручивала, словно лассо, пару наручников. Марианна выставила свой жалкий скарб в коридор. Даниэль вышел из тени, как хищник из логова. Он никогда не упускал такого случая, разве если у него бывал выходной.

Даниэль открыл косметичку, сделал вид, будто проверяет содержимое. Зная, где она прячет дурь, перебрал туалетные принадлежности.

– Все чисто, ничего запрещенного, – заключил он, выпрямляясь.

Дельбек с Марианной вернулись в камеру для назначенного распорядком шмона. Даниэль остался в коридоре и, чтобы убить время, насвистывал: это неизменно действовало Марианне на нервы.

– Что ж, мадемуазель, разденьтесь…