Змеиная вода

– Подарок мужа, – пальцы коснулись камеи и чуть дрогнули. – Сделали по личному заказу…

– Наверное, вы очень дорожите памятью о нем, – Зима обернулась.

– Я, пожалуй, пересяду, – поднялся Тихоня. – Здешнее общество слишком изысканно. Боюсь, что опозорюся ненароком.

И кулак поскреб.

– Звиняйте, дамы…

– Шут, – Мария Федоровна позволила себе неодобрение.

– Характер такой, – отозвалась Зима. – Но ему простительно.

– Почему?

– Что «почему»?

– Почему простительно. Что именно может извинить подобное поведение на грани откровенного хамства? – голос Марии Федоровны стал чуть более холоден. А Бекшеев подумал, что он несколько утомился уже. Отвык, видать, толковать настроение собеседника по оттенкам его голоса.

– Ну… может, то, что он мне жизнь спас? – Зима поерзала, устраиваясь на стуле. – И не единожды. И не только мне. А еще воевал…

– Когда это было? – Мария Федоровна раскрыла меню. – Сколько лет прошло.

– Полагаете, что у подвигов срок годности имеется?

– У всего, дорогая, имеется срок годности… и ничто, поверьте, ничто не может оправдать отсутствие приличных манер.

– Матушка порой чересчур строга, – вмешался Анатолий. – И привыкла к определенному обществу… ваш… телохранитель… явно выходит из низов. И не его вина, что его не воспитали должным образом.

Хорошо, что Тихоня не слышал.

Во всяком случае, Бекшеев очень надеялся, что не слышал.

– Раньше было проще, – Мария Федоровна чуть поморщилась. – Был вагон для приличной публики. И для всех остальных. А теперь… и с холопами пускают, и с животными…

– Животное осталось в купе, – холодно ответила Зима.

– Все одно… надеюсь, вы не потянете его в дом.

– Потяну, конечно, – Зима в меню глянула и сказала. – А пусть все несут. Есть хочу жутко. На самом деле Девочка не совсем животное. Она и сильнее обычной собаки, и куда разумнее. Поверьте, она никого не побеспокоит.

– Её вид… отвратителен.

К счастью, подали завтрак, избавив от необходимости поддерживать дальнейшую беседу. Хотя бы на некоторое время. Мария Федоровна заказала яйцо-пашот с топленым сливочным маслом, свежим хлебом и еще чем-то. Ела она неспешно, отрезая малюсенькие кусочки. И эта её манерность казалась излишней.

Маской.

Все носят маски, но некоторые люди к ним прирастают. Анатолий, кажется, не слишком обращал внимание на то, что в тарелке лежит. Зато при этом успел заглянуть в другие.

– Впервые вижу, чтобы женщина столько ела, – заметил он словно бы невзначай.

– У меня аппетит хороший, – отозвалась Зима, накалывая на вилку тонкий кусок ветчины. – Еще бы кто объяснил, почему тут мясо режут так, будто в стране его снова дефицит.

– В мое время считалось, что хороший аппетит должен быть у мужчины. Женщинам же пристало проявлять сдержанность.

– Голодать.

– Отчего же. Голод – это перебор. Но и объедаться… помнится, у меня была подруга. Она вышла замуж и совершенно себя распустила. Сделалась неприятно толста. И от нее ушел муж.

– Какой кошмар, – Зима сунула кусок ветчины в рот. – И дальше что?

– Ничего. Она до сих пор одна.

– Как и вы.

– Мой муж не ушел, а умер.

– Это, конечно, его оправдывает… кстати, а почему змея-то? На брошке.

На лице Марии Федоровны проступили белые пятна. Впрочем, она быстро взяла себя в руки.

– Змеи, дорогая, символ – мудрости, исконно свойственной женскому полу. Они гибки…

– И ядовиты, – перебила Зима. – Особенно некоторые. Честно говоря… вы уж извините… я тоже из холопов, если так-то, вот воспитания и не получила. Но как вы эту брошку носите? После всего?

– Чего?

– Ладно, невеста вашего сына… предыдущая, – Зима уточнила это на всякий случай. – Её, если так-то, может, и не жаль. Померла, как говорится, так померла…

Лицо Марии Федоровны застыло.

– Но ведь и дочь ваша родная… она тоже от укуса гадюки преставилась?

– Это был несчастный случай!

– С гадюкой?

И по тому, как поджались губы Анатолия, как побледнело лицо его, Бекшеев понял, что они правы.

– Я… горюю о ней.

А вот горя Бекшеев не уловил.

Ярость.

И ненависть. Глухую. Старую, если не застарелую. Она полыхнула. И погасла.

– Брошь – это брошь. Просто… память… Ангелина же…