Портрет моего мужа

Я вообще держалась позади, ведомая исключительно любопытством. Что поделаешь, женщины слабы и излишне любопытны, впрочем, кроме любопытства они подвержены многим иным порокам. Все так говорят. И не стоит людей разочаровывать.

– Сомневаюсь… что вы там… найдете… хоть что-то…

Мар лишь фыркнул. Вот… а раньше мне казался человеком неглупым. Подъем продолжился. И закончился перед дверью, которую перечеркивали две железных полосы. Оба замка были заперты, засов задвинут, но когда такие мелочи останавливали службу безопасности.

Небрежный взмах руки, и замки слетели на раз.

И вот к чему ломать было? Попросили бы, сала Терес и открыл бы…

– Что за… – Мар все-таки добавил пару нехороших слов. А он запыхался… стало быть, пробежки забросил, да и на полигон времени не осталось. Вот и сказывается. – Что это?

– Лаборатория, – миролюбиво произнес мэтр Терес. – Как просили.

– Но она ж…

– Это еще от моего деда осталась, – он вытащил плитку жевательного табака и, отломив кусок, сунул за щеку. – Любитель был поковыряться… сотворить что-нибудь этакое. Потом, правда, в грозу пришибло, но сам виноват, окна закрывать надобно. Мы и закрыли. Окна тоже.

Здесь пахло сыростью, пылью и тленом.

Тихо ржавел древний анатор. Покрылись слоем окалины бронзовые чаши, заросла зеленью медь. И толстый слой пыли покрывал стеклянную посуду. Пыль лежала и на полу, свисала с углов клоками, прикрывая клубки проводов. Старый осциллограф, похожий на полудохлого паука, ютился в углу.

Высилась стопка лабораторных журналов, надо полагать, изрядно поеденная мышами…

Башня исправно хранила свои секреты.

– Сюда почитай никто и не заглядывает… лет десять уже точно, – сала Терес старательно пережевывал табак. – Оно, конечно, вроде и место, а издохнешь, пока доберешься. Сперва думал перестроить, а после… на кой ляд оно сдалось? Дом не любит, когда его без нужды беспокоят.

А это уже было предупреждением. Но разве ему вняли?

– Он над нами издевается, – Мар повернулся к сала, но взгляд его почему-то остановился на мне. – Они сговорились… моя жена и этот…

Я опустила взгляд в пол.

И стиснула подол платья, всем видом своим изображая несчастную, забитую жизнью женщину. Много усилий не потребовалось: с обрезанными волосами и кожей, на которой местные ветра оставили свой след, я выглядела в достаточной мере жалкой, чтобы рыжий отвел взгляд. А вот чиновник покачнулся, встав между мной и Маром. И видит Эйте, движения его, еще недавно неловкие, нелепые, вдруг обрели характерную текучесть.

– Это она, – Мар злился. На себя ли, на меня, на весь этот дерьмовый мир, который не дает просто жить так, как хочется. – Она делает те цацки, а этот… вывозит и продает. Это ведь просто проверить, верно?

Я тоненько вздохнула.

И скрестила руки на груди.

– Полегче, парень, – в голосе чиновника прозвучала угроза. – Нечего тут кричать.

– Позвольте ваши руки, – рыжий теперь разглядывал меня. И в светлых его глазах – надо же, почти прозрачные, как местное небо, хотя с характерным отливом, выдающим огневика – не было ничего. Ни раздражения. Ни желания поскорей закончить с неприятным делом. Ни ожидания…

Равнодушие?

Пожалуй.

Небу ведь глубоко наплевать на то, что происходит там, ниже. Разве что острые шпили горных пиков способны ненадолго потревожить его покой.

– Вы не обязаны, – толстяку не нравился и рыжий тоже. – Без судебного предписания.

…которое они получат ближе к вечеру. Если не получили загодя, в чем я почти не сомневалась. А потому молча протянула руки.

– Надеюсь, концентрация соблюдена? – уточнила я, глядя на темную склянку, появившуюся из внутреннего кармана пиджака. Пиджак был мят, слегка кривоват и сидел так, что плечи рыжего казались непропорционально огромными, а руки – коротковатыми. – Не хотелось бы остаться без кожи…

Толстяк засопел.

Надо бы узнать, как его зовут. Наверняка еще один старый и крайне полезный знакомый сала Терес. Рыжий продемонстрировал печать.

Разломил ее.

Пробку вытаскивал зубами, что делать, к слову, крайне не рекомендовалось. Но я промолчала. Кто я давать советы целому королевскому псу? А вот и платок. Запечатанный, как водится… и снова печать трескается при прикосновении к ней узкого перстня.

Жидкость полупрозрачна, а вот запах у нее до крайности резкий, аммиачный.

Она впитывается в платок, впрочем, рыжий довольно экономен, а может, не впервые проводит процедуру. Платок касается моей ладони. Левой.

И правой.

Две влажных полосы краснеют моментально. И Мар подпрыгивает, надо полагать, от радости. А вот рыжий хмурится. В отличие от Мара он знает, что ни один реагент, оседающий на коже, не оставит такого плотного и, главное, равномерного поля.

– Сала Терес, – мой голос звучал тихо, виновато даже, – позволите ли вы…

Он молча протянул руку. А рыжий также молча провел по ней платком. И хмыкнул, когда след окрасился алым. Во взгляде его появилось… любопытство? Пожалуй.

– Соль, – сказала я и ресницами хлопнула, потупилась, старательно глядя не на рыжего, а на собственные туфли, тоже пострадавшие от соли, впрочем, как по странному совпадению, и прочая моя одежда. – Здесь ветра такие… соленые… к вечеру на коже прямо корка образуется. И на волосах. И на одежде…

…а ионы натрия весьма неплохо вступают в реакцию Каррье.

– Гм, – произнес рыжий, с сомнением разглядывая свою бутылочку, будто прикидывая, имеет ли смысл тратить остатки реагента.

А он, к слову, недешев.

Но мне ли печалиться о чужих расходах?

* * *

Сестра великого и ужасного Корна была похожа на воробья.

Мокрого.

Слегка облезлого.

Донельзя нервного. Она изо всех сил старалась казаться спокойной, но… нервозность ощущалась. Во взглядах, которыми девица одаряла супруга, в быстрых движениях пальцев, в… да во всем! А главное, было совершенно непонятно, что Мар в ней нашел. Это же…

Недоразумение.