Леди, которая любила готовить

Тогда Демьян, понявши, кого видит, лишь чертыхнулся.

Освободители.

Вот только этого дерьма в городе и не хватало.

…повезло, что эти двое были слишком увлечены разговором, слишком уверены в собственной безопасности, слишком… беспечны.

В Ахтиаре, в отличие от Москвы и Петербурга, революций не было.

Нет, время от времени появлялись листовки и прокламации, газетенки, которые распространялись по рынку, чтобы стать частью этого рынка, служа отличною упаковкой для рыбы, будь то вяленой или копченой. Порой на стенах возникали надписи не самого приличного содержания или даже взывающие к бунтам, но всерьез-то их никто не принимал.

Здесь, у моря, было тихо.

Спокойно.

И спокойствие это, как выяснилось, развращало.

Демьян Еремеевич Лапшин поморщился.

За домом он велел приглядывать. Издалека. Ибо слыл Серп человеком в крайней степени осторожным. Да и Яшка, к революционерам примкнувший, тоже опасность шкурой чуял.

Всего их было четверо.

Сам Азонский. Яшка, подвизавшийся при банде, как Демьян решил, проводником, да и вовсе человеком полезным, ввиду знания города и местных обычаев.

Толстый сонного вида парень, что частенько выходил во двор и, присевши на лавчонку, застывал. Он закрывал глаза и казался спящим, вот только силовые потоки окружали его фигуру плотным коконом. Мальчишка был не просто одаренным, но сильным, пусть и дурно обученным. Последним был бритоголовый тип того характерного вида, который заставляет заподозрить в человеке многие страсти, большею частью незаконные.

Этот любил опиум.

Демьян с кряхтением – сейчас он чувствовал себя более старым, чем когда бы то ни было – согнулся.

– Еще немного, и вам бы не помог не только я, но и, прости Господи, полный целительский круг. А он, как вы, верно, знаете, и мертвого способен поднять…

– И вправду способен? – говорить тоже получалось с трудом, пусть челюсть и срослась, но ощущалась еще чужой, чересчур тяжелой. Да и восстановленные мышцы не обрели должной гибкости.

– Нет, естественно. Поднятие мертвых единственно в воле Божьей, но вы понимаете, о чем я…

…о везении.

Пришел приказ наблюдать и не вмешиваться.

Ждать.

Вот только…

Чутье. То самое, которое не позволило отправить треклятый донос в мусорную корзину, которое потянуло в грязный переулок, которое кольнуло, заставив отступить в тень, когда из кабака вышел Яшка… то самое чутье требовало действий.

Немедленных.

Тем паче, что в доме что-то да происходило. Что-то явно недоброе, грозящее обернуться для города болью.

Боль возвращалась.

Она, замороженная целительскою силой, никогда-то не уходила надолго, напоминая, что смертен Демьян Еремеевич, куда более смертен, чем ему представлялось.

…повезло.

Темна Ахтиарская ночь.

Тиха.

И море шелестит, накатывая на берег, будто приноравливаясь, как половчее на нем обосноваться, как добраться до грязных домишек, как смести и их, и те невысокие кривоватые заборчики, которыми люди норовили отгородиться друг от друга. И от моря тоже.

Звезды отражались в водной глади.

Луна стояла высоко, освещая, что улочку, что дом мещанки Авдотьевой, о которой давненько никто не слыхивал. Вроде как отправилась к сестрице своей в Заполье, а может к брату, который в столицах обосновался и давно к себе звал. А может, осталась тут же, в черте городской, в подполе собственного дома…

…там ее после и нашли.

Опознали.

Подвал-то почти не затронуло.

Тогда же… Демьян помнил все распрекрасно.

И ночь. И луну эту, которая словно издевалась над людьми, лишая ночь темноты, а их, убогеньких, скрытности. Коляску. Лошадей. Тело, которое тащили во двор, переругиваясь в полголоса.

Вот Яшка успокаивает жеребчика, сует тому под нос краюху хлеба, щедро солью посыпанную, говорит ласково, и слова разносятся ветром.

Вот выглядывает со двора Серп. И его-то голос не слышен.

А магией пользоваться неможно.

Никак неможно.

Скрип калитки.

Ругательство, произнесенное вполголоса. И становится ясно, что у них, беззаконных, нервы тоже на пределе.

Ящик, который несут вдвоем, но до крайности осторожно, и по лбу опиомана катятся крупные капли пота. Ящик ставят на пролетку, а после толстяк, сбросив прежнее оцепенение, водит над ним руками. Нервничает Яшка. Курит цигарки свои одну за другой, и запах дыма мешается с прочими ночными ароматами.

– Скоро вы там? – все повторяет он. А Серп хмурится.

И отвечает.

Но его вновь же не слышно. Зато видно распрекрасно, что костюм его вида преприличного. Этакий носить не освободителю-боевику, но человеку состоятельному, степенному. Из нагрудного кармана выглядывает серебристый хвост цепочки. В петлице белая гвоздичка сидит.

На булавке для галстука поблескивает камешек.