Одинокий некромант желает познакомиться

И от этой жары Анна лишилась чувств, чтобы прийти в себя спустя три дня. Она сперва и не поняла, где находится, что это за стерильная комната, пропахшая нашатырем, камфорой и хлором. В ней единственным цветным пятном был букет желтой мимозы, примостившийся на подоконнике. И Анна лежала, смотрела на него, неспособная пошевелиться.

Уже потом, позже, заглянул Никанор.

К счастью муж ее не имел дурной привычки лгать для успокоения.

– Не волнуйся, – он коснулся ее щеки, и Анна сумела удержать слезы. – Мы найдем способ. А этого идиота я засужу. Как можно было…

Он говорил что-то еще, зло, раздраженно, и от этого Анна чувствовала себя еще хуже. Конечно, она виновата. Проклятье… Дремлющее… Родовое вероятно, но здесь целители не уверены, потому как уж больно тонкие материи, тем паче темные, а они к темной силе сродства не имеют, чтобы точно сказать. Но очевидно, что проклятье скрывалось в Анне, дремало многие годы, чтобы очнуться теперь и завладеть ее телом. Оно сковало Анну, позволяя ей лишь дышать да говорить.

В следующие полгода у постели Анны перебывали все мало-мальски значимые целители империи. Одни наполняли ее силой, другие силу вытягивали, в надежде лишить проклятье подпитки. Третьи пытались говорить с кровью. Иногда становилось легче, но чаще Анна оказывалась в забытьи, чтобы, очнувшись, осознать – проклятье еще с ней.

Куда оно денется, сидит, вцепилось, впилось, мучит.

Никанор, наверное, мог бы отказаться от нее еще тогда. Кто бы осудил? Нет, он бы приобрел ей палату. И личного целителя. С полдюжины целителей, окружив той заботой, которая позволила бы откупиться от совести. В конце концов, все ведь твердили, что надежды нет, что…

Целителей сменили священники и старцы. Старухи. Старики, про которых говорили, будто им в наследство осталось что-то этакое.

Одни бормотали молитвы, лили елей, кадили ладаном. Другие шептали, что, дескать, надобно крови и мазали лоб Анны откупною жертвой, и потом, после их ухода, Анна задыхалась от этой кровяной вони, которую ощущала особенно остро. И все, как один, твердили, что надобно к мастерам Смерти на поклон идти. Они, само собой, от исцеления далеки, но, как знать, вдруг да подскажут, что делать.

Если б все было так просто. Если б…

Никанор пытался. А не выходило. Слишком мало их осталось после той позабытой уж ныне войны, а те, кто был, не спешили отзываться на письма. И не только на них.

Пожалуй, тогда Никанор вновь осознал, что далеко не всевластен. И что одних денег недостаточно. И Анна не знала, чего ему стоило притащить к ней в палату того паренька.

– Я не уверен, что смогу извлечь его полностью, – он был молод и, будто стесняясь этой молодости, носил черные одежды и волосы красил тоже в черный цвет. А кожу отбеливал, и Анна ощущала запах того, ею же любимого, крема на цитронах. – Слишком старое, наследное.

– То есть…

– Проклинали ее родителей, но что-то пошло не так, – мастер поморщился. – Возможно, проклятье было неоформленным. Случается, когда человек со спящим даром испытывает сильные эмоции. На них он может благословить. Или проклясть. Однако в силу неопытности, проклятье не будет сформировано. Пожалуй, именно поэтому оно и не прицепилось к ауре взрослого… да… скорее всего, проклинали вашу матушку, когда она была в положении.

Матушку? Проклинали? За что? Что она, потратившая жизнь на посты и молитвы, могла сделать такого?

– Впрочем, это уже не важно, – тонкие пальцы мастера стиснули виски. А светлые глаза его оказались близко… так близко, что Анна испугалась. Никто и никогда прежде не смотрел на нее так пристально. – Подробные проклятья тем и опасны, что нельзя предугадать, во что они переродятся.

– Вы можете его снять? – Никанор держался в тени.

Он редко появлялся, то ли стесняясь Анны, то ли собственного здоровья. А может, как обычно, был занят.

– Я попытаюсь. – Ее отпустили. – Но вы должны понимать, что тьма в ней обжилась давно. Она росла. Она развивалась. Она пустила метастазы… это сродни раку. Думаю, вы понимаете, о чем речь.

Анна понимала. И надежда, слабая, ибо к тому времени она почти перестала надеяться, умерла. Значит…

– Я предлагаю действовать постепенно, – сильные руки перевернули ее на бок, и Анна не успела возмутиться, как пальцы некроманта прошлись по позвоночнику. Каждое прикосновение вызывало боль. Острую.

– На первом этапе мы иссечем тело проклятья, – некромант задержался на уровне шеи. – Вот здесь… полагаю, тут основной узел. Я постараюсь удалить его, но будет больно. Если все пройдет удачно, к вам вернется способность двигаться.

Он поглаживал шею ласково, и тьма отзывалась. Теперь Анна ощущала ее в себе, плотный темный ком, который сдавил позвоночник.

– Затем я перерублю каналы, которые питают проклятье силой, и поработаю с метастазами. Нам ведь не нужно, чтобы болело сердце? А там… будет видно.

– Вы сможете убрать все?

– Я постараюсь. – Ее положили и, приподняв, подтянули выше. Сунули под спину подушку. Поправили одеяло.

– Но…

– Это старое проклятье. И тьма будет недовольна.

Он смотрел на нее с сочувствием, молодой мастер Смерти, имени которого Анна не знала.

– То есть вы не уверены.

– Не уверен. Более того, весьма высока вероятность, что что-то пойдет не так. Вы можете не выжить.

– В таком случае…

– Нет, – прежде Анна не решалась возражать супругу. Да и не только ему. – Делайте.

– Анна…

– Я не хочу и дальше так, – она нашла в себе силы посмотреть на мужа. И даже выдержать его взгляд. – Я не хочу ждать, когда я… сколько мне осталось. Оно ведь убьет меня. Рано или поздно. Так лучше рискнуть…

Ей было сложно говорить, и она сорвалась на шепот. И слезы.

Было и вправду больно. Она ощущала и тьму в себе, и пальцы некроманта, вдруг превратившиеся в ножи. Она слышала запах собственной крови, такой острый и… гнилой.

Она бы кричала от боли, если бы могла кричать.

Но ее обездвижили. А потом, в какой-то момент, когда боль стала совсем невыносимой, некромант наклонился к ее лицу и сказал:

– Уже почти… оно злое, да… и вы молодец. Вы очень сильная женщина.

Она? Она всегда была слабой.

В тот раз удалось убрать центральный узел, и Анна действительно смогла шевелить, правда, лишь руками, но и то было почти счастье.

– Оно куда сложнее, чем я предполагал, – теперь мастер Смерти появлялся ежедневно. Он садился на постель и брал Анну за руки. Он гладил ее запястья, успокаивая, а потом делал надрезы, и темная густая кровь стекала в хромированный лоток. Это тоже было больно, но мастер разговаривал.

Он рассказывал о том, что в театре поставили новую оперу, которую уже окрестили скандальной, потому что там есть пара весьма откровенных сцен. И вовсе не понятно, как цензура эту оперу пропустила. Хотя, по его мнению, в женском теле нет ничего похабного, особенно когда это тело упрятано за кисейными завесами.

О соловьях. И подорожавшем меде. Велосипедах, заполонивших улицы, и новом самоходном экипаже, представленном на Большой технической выставке, который от прежних отличался способностью развивать просто-таки умопомрачительную скорость. Анне доводилось ездить в подобных экипажах? Ах, у нее свой имелся… чудесно.

Иногда мастер говорил и о проклятье.

– Оно растет, пусть и медленно, – признался он однажды. После лечения мастер Смерти и сам походил на смерть. Он становился бледен и без своего крема, а лицо его характерно заострялось, как если бы мастер маялся животом. И дышать он начинал чаще. Одежда его пропитывалась потом, а на висках вздувались сосуды.

– Когда вы окрепнете, мы попробуем убрать еще кусок. Чем меньше тьмы в вас останется, тем медленней она будет восстанавливаться.