Хранители пути

Околдованная манящей бездной взгляда Шалкара, она безотчетно следовала за предложенными ей картинками памяти, даже не задумываясь о том, образы своей ли жизни она перепросматривает под чутким руководством извне. Границы между пространством ее и другой личности стерлись, и девушка совсем не замечала болезненных уколов острых льдинок, назойливо вьющихся вокруг ее души…

– А потом мы, наловив полное ведро мелкой рыбешки, шли домой и мать все это жарила… Кстати, твой отец решил стать врачом, когда нашу маму укусило сразу два скорпиона, помнишь? Они спрятались в кухонном полотенце. Маму тогда еле откачали. Ну, Арман и решил, что будет спасать человеческие жизни, чтобы уж наверняка… Наивный был, но добрый очень… Как мне его не хватает. Каждый день слышу его голос в своей душе. Эх, сколько мы могли бы сделать вместе, если бы не эта чертова автокатастрофа…

– горе, оказывается, способно жить тайной жизнью в подспудье человеческой души! Тщетно пытаясь сдержать подступающие слезы, Шалкар закрыл глаза дрожащей рукой, а другой робко, в поисках поддержки, коснулся руки Меруерт. Поддавшись мощному сочувственному порыву, возникшему из самой глубины ее души, она схватила обеими руками его руку и разразилась потоком долгожданных слез… Ведь она не плакала с того страшного дня… С того момента, когда ее жизнь была почти что утрачена… Совместное страдание объединяет надежнее совместного счастья. Наплакавшись вдоволь, Меруерт и Шалкар доверчиво затихли в родственных объятиях друг друга…

– Самое главное, что ты осталась жива, – голос Шалкара, вернувший ее во внешний мир, прозвучал словно из самого ее сердца. Но в то же время он был невыразимо далек от него… какое-то новое качество ее сознания, ставшее вдруг слишком явственным, смутило девушку и заставило обратить на себя внимание. Однако повелительно-заботливый тон дяди не позволил ей изучить непривычность своего состояния.

– И я могу теперь выполнить свой долг, сдержать слово, которое дал моему любимому и единственному брату, – стремительным движением Шалкар промакнул слезы на глазах бумажным платком, явно стараясь скрыть свою эмоциональную слабость от Меруерт. Она деликатно отвернулась, верно истолковав этот жест. Черт, ему никак не удается взять себя в руки! Как же беззащитная девушка сможет довериться мужчине, который не в силах совладать даже с собственными чувствами… Но какой он искренний и милый в своей эмоциональности! Выходит, ему так же плохо, как ей. Нет, еще хуже, он же мужчина, а мужчины плачут в состоянии подлинной безысходности… Значит, ему необходима ее помощь.

– Папа с мамой погибли, когда мне было шесть лет, – неожиданно для нее самой сорвалось с ее губ. – Вроде он был один в семье…

– Да, солнышко! – сочувственно подхватил Шалкар, скрыв досаду перед слишком быстро возвращающейся памятью за понимающей улыбкой. – Когда человек теряет память, то требуется время для ее восстановления. Ты будто потеряла фильм своей жизни среди других фильмов. И бывает непросто отличить кадры из забытой жизни от однажды просмотренных чужих эпизодов. Твои друзья, родственники, одноклассники… Они же наверняка рассказывали тебе о себе, вы вместе что-то делали. Иногда при возвращении памяти нам вспоминаются детали судьбы других людей… Это надо пережить… Неприятно, но что поделаешь… Придется некоторое время попутаться в воспоминаниях, – Шалкар ободряюще похлопал девушку по руке. – Меруерт, прорвемся! Мы же вместе!

Проникновенный теплый взгляд из-под густых ресниц Шалкара полыхнул ослепляюще буйным пламенем.

– Я с тобой, сокровище мое! Твой отец завещал мне заботиться о тебе. Он предчувствовал свой ранний уход из жизни. Постоянно твердил мне: «Шалкар, я проживу недолго. Позаботься о Меруерт. Она безумно талантливая, но слабенькая и доверчивая девочка. Она – надежда нашего рода». Ты потом вспомнишь, как много я сделал для тебя уже, как долго я…

– Рода? Я надежда рода? – со спасительным недоумением ухватившись за оброненную дядей фразу, оборвала его повествование Меруерт. – Да что во мне такого особенного?

Солнечный свет, золотистым морем плещущийся в палате, не смог заглушить восхищенного блеска глаз Шалкара. Пару мгновений он смотрел на девушку, потом, уступив распирающему душу чувству, соскочил с кровати и, встав навытяжку перед обомлевшей Меруерт, отвесил ей почтительный поклон.

– Что… что вы делаете… – растерянно забормотала девушка, неудержимо заливаясь равномерно багровой краской стыда. – Вы издеваетесь надо мной?

Шалкар молчал, опустив голову, и в его почтительно склоненной фигуре выражалось столь искреннее благоговение, что Меруерт невольно проникалась силой и глубиной чужого чувства. Было в ней, простой девушке, потерявшей о себе всякое представление, что-то особенное и уникальное, раз этот мужчина, несомненно, умный и сильный, боится оторвать от пола свой взгляд… Чем-то она его превосходит. И самое главное – он безоговорочно признает и уважает ее превосходство.

Ощущение своей особенности было столь интенсивным и ярким, что на долю мгновения Меруерт вспомнила себя… Она была… Она есть… Потрясенная, она протянула руку навстречу дяде, стараясь передать ему переживаемое состояние, открыла рот, готовясь произнести нечто очень важное… И встретилась взглядом с Шалкаром, поднявшим, наконец, голову. Тьма, безраздельная и неизмеримо глубокая, плескалась в его бархатисто-черных глазах… И свет, вспыхнувший было в ее пробуждающейся душе, угас, смутным туманом неуловимых образов рассеявшись между двумя противоборствующими видами действительности. Явная реальность, представленная взором Шалкара, оказалась намного сильнее реальности скрытой, робкими попытками проступающей в душе Меруерт…

Сколько продлился их бессловесный поединок, Меруерт не знала. Она смотрела в глаза Шалкара, и образы ожившей памяти таяли один за другим, подчиняясь его воле. Она чувствовала, что потеря воспоминаний о прошлой жизни, случившаяся после перенесенного ею, и тоже забытый несчастный случай, – ничто по сравнению с той утратой, которую она несла здесь и сейчас. Растворяясь в пристальном взгляде Шалкара, она непроизвольно, по причине сегодняшней слабости, отдавала ему нечто крайне для нее важное. Она постепенно теряла себя в будущем. И степень данной потери была поистине колоссальной.

Образы, всплывающие из воспоминаний, поднимающихся из основ ее памяти, таяли один за другим с катастрофической неизбежностью. Меруерт почти смирилась с этим своим растворением в воле другого человека, когда вдруг острая волна жалости к себе поднялась из ее сердца. Воспоминание, смутное, едва различимое в череде предыдущих отблесков ее личности, встало перед внутренним взором девушки и принялось вызывающе медленно исчезать, вызвав странный резонанс в ее душе. Жалость к себе сменилась страстным желанием удержать заветный образ, но он неуклонно ускользал от нее в зловещий мрак шалкаровских глаз, притягиваемый ими как магнитом. В последней попытке сохранить себя Меруерт инстинктивно подалась вперед и вцепилась обеими руками в плечи дяди, присевшего перед ней на корточки. Тот, следуя то ли ее, то ли своему порыву, тоже наклонился к племяннице, уверенным жестом прикрыв ладонями ее предплечья. И в этот момент сила, столь безжалостно отбиравшая у Меруерт ее жизненный опыт, вдруг остановилась, будто закончившись. И образ, за который шла борьба, застыл парящим голографическим изображением в точке соприкосновения двух взглядов: Шалкара и Меруерт. Произошло нечто невероятное: память человека, его, казалось бы, сугубо личная собственность, невозможная к чужому обозрению, вышла за пределы конкретной индивидуальности и предстала перед своим источником отдельной от него реальностью. Или все-таки совместной?

– Ты вспомнила, – тихо произнес Шалкар, выудив Меруерт из потока настигающего ее осознания.

– Я вспомнила, – эхом отозвалась девушка. Благодарность себе за то, что у нее получилось отвоевать у собственного состояния самую важную часть себя, смешалась в ее сознании с пугающим ощущением своей непричастности к данной победе. Она не стала противиться побуждению припрятать в глубине сердца сокровенное воспоминание. Как несколько минут назад Шалкар, Меруерт закрыла глаза, отгораживаясь от внешнего мира. И не заметила довольной ухмылки дяди, зловещей тенью промелькнувшей по его лицу. Создание общего с человеком внешнего и внутреннего пространства – основная победа на пути к завоеванию его души. Пусть она думает, что может оставаться наедине с собой. На самом деле тот, кто оставил душу без присмотра, уединяется с новым претендентом на ее территорию – с Шалкаром.

– Но все это ерунда. Самое главное у нас с тобой впереди, – Шалкар ласково смотрел на нее. – Просто чудо, что, пережив клиническую смерть, ты не утратила свой талант. Ты все еще замечательно поешь!

«Похоже, непонимание вошло у меня в привычку…» – грустно подумала Меруерт, рассматривая солнечных зайчиков, бесстрашно прыгающих по гладким черным волосам Шалкара. Отблики света щедро рассыпались по комнате, отражаясь от блестящих листьев деревьев за окном. Странно, но Меруерт никак не могла избавиться от ощущения, что эти солнечные крохи исполнены самой настоящей жизни… Их вроде бы хаотический танец складывался в некое послание, которое надо было понять… Что-то невыразимо важное крылось в простых передвижениях пятен света… И оно вот-вот откроется ей… Ответ Шалкару вертелся у нее на языке… Но тут таинство солнечных бликов исчезло, и она вновь увидела себя смотрящей в черные как ночь глаза Шалкара. Взяв ее за подбородок, он направил ее взгляд в нужную ему сторону. Мгновение озаренного сознания снова вспыхнуло в душе Меруерт, слегка погасив невыносимость панического ужаса, вдруг вскипевшего в ее сердце. Она не отражалась в глазах Шалкара. В них вообще не отражалось ничего. И в то же время сквозь блестящую роговицу вполне человеческих глазных яблок на нее смотрело абсолютно бесчеловечное Ничто.

– Но я не пою… – слабый писк сорвался с моментально пересохших губ, и он был похож на последний призыв о помощи. Боже, кто сумеет ей помочь! Она не только потеряла память, утратила способность понимать суть происходящего, но и разучилась выражать свои мысли! Совсем не это она хотела сказать! Но что же именно? Ответ, появившийся несколько мгновений назад, испарился вместе с желанием выразить его вслух…

– Как же не поешь, еще как поешь! – с победным энтузиазмом отозвался Шалкар и выпустил ее лицо из ласково-цепких пальцев. Но Меруерт не почувствовала себя освобожденной. Как зачарованная, она продолжала таращиться на говорливого родственника. – Память вернется, и ты все вспомнишь. Ты же пела вот только что, когда я подходил к твоей палате. И мое сердце пело в унисон вместе с твоим!

– Но я… не помню… – беспомощно ответила девушка и от невыносимости облегчения откинулась на подушку – вот сейчас она сказала именно то, что подумала.

– Пора поставить систему! – бодрый голос медсестры врезался в возникшую паузу одновременно со звуком открывающейся двери. И снова тень довольной улыбки пробежала из одного уголка рта Шалкара в другой. Меруерт с непонятной ее сердцу надеждой воззрилась на ворвавшуюся в палату девицу.

– Знаешь, милочка, – охотно подхватила та только что оборванную нить внутрипалаточного разговора, чем вызвала у Меруерт опасение в достаточном звукоизоляционном качестве двери, – ты поешь несколько раз в день и даже ночью! А потом не помнишь этого. Врач говорит, это связано с потерей памяти. Твоя личность словно раздвоилась после пережитого. Когда ты вспомнишь себя, то восстановишь ее целостность. Чтобы не мешать восстановлению, врач разрешил тебе петь и ночью! А голос у тебя просто божественный! – говоря все это, работница здравоохранения устанавливала систему рядом с кроватью больной. Делала она все как-то излишне осторожно, словно стараясь не заглушить посторонними звуками своего голоса. Очевидно, она гордилась тем, что может поучаствовать в рождении новой звезды.

– Я обязан словом, данным твоему отцу, развивать твой талант! Ведь ты пела практически с пеленок! Твой детский плач – это были не крики, а божественное звучание новорожденного Голоса! – Шалкар в восторженном порыве, ободренный вовремя подоспевшей поддержкой медсестры, схватил обе руки обмякшей на кровати Меруерт. – Ты уже прошла обучение у лучших зарубежных мастеров вокала, как же мы можем все бросить на полпути! Столько усилий и… денег вложено… – упомянув деньги, «дядя» бросил осторожный взгляд на «племянницу». И тут же отвел глаза, обменявшись понимающими улыбками с медсестрой. Теперь они оба выжидающе, с едва уловимым предупреждающим осуждением взирали на Меруерт. Та с трудом сглотнула вставший поперек горла ватный комок. Ощущение удушья становилось вполне реальной физической угрозой…

– Конечно, дядя Шалкар, – еле выдавила из себя Меруерт и судорожно вздохнула. Стоило ей произнести эти простые слова, как удушающий кляп исчез, и больничный воздух сладкой жизнью полился в жадно расправившиеся легкие. – Я буду петь… Хотя, как мне кажется, я очень люблю готовить и печь… – Меруерт замерла, с испугом прислушиваясь к ощущениям внутри горла, но удушающий комок больше не появлялся.

– Пеки на здоровье! – неожиданно громко расхохоталась медсестра, накладывая жгут на бледную руку больной. – Одно ж другому не мешает! Талантливый человек талантлив во всем! Будущему мужу повезет вдвойне! Жена звезда и прекрасная хозяйка! – казалось, цитирование заезженных высказываний доставляло медсестре особую радость, создавая иллюзию (у нее или у других?) интеллектуальной развитости.

При упоминании возможного мужа лицо Шалкара приняло традиционно строгое выражение:

– О замужестве думать пока еще рано, – металлические нотки в его голосе с неприятным звуком резанули по стерильной прозрачности палаты, и Меруерт невольно поморщилась.

– Дядя Шалкар, – растерянно пробормотала она, пытаясь сменить опасную тему. – Видимо, моя память не скоро восстановится… Я забыла, где ты работаешь… И как мы будем развивать мой талант… Раз уж папа так хотел…

– Я музыкальный продюсер, деточка. А работать мы с тобой будем в прекрасной команде. Ты всех их давно знаешь, моих артистов. Со временем вспомнишь. Я тебе во всем помогу, – с сочувственной улыбкой Шалкар чмокнул девушку в щеку. – А теперь я пойду, тебе надо отдохнуть. Слишком я тебя взволновал…

Меруерт и не заметила, как ее дядя оказался у выхода из палаты. Забытье, расслаивающееся на смутные образы только что пережитых впечатлений, обволокло ее уставшее сознание. Не оглянувшись на девушку, Шалкар закрыл за собой дверь, не издавшую ни единого звука. Сытое выражение на его лице – гримаса победителя – за дверью сменилось маской полного равнодушия, как раз в тот момент, когда стерильная сталь медицинской иглы вонзилась в голубоватую вену на расслабленной руке Меруерт…

Глава 3

Жестокие игры доброты

Кресло дергалось, пищало и заходилось приглушенными нервными всхлипами. Со стороны Амадео, склонившийся над взбесившимся предметом интерьера в убеждающем монологе, выглядел неподдельно сумасшедшим человеком.

– Послушай, нельзя же так! Пойми, ничего страшного не случилось! Это недопонимание сторон! – несмотря на приводимые доводы, кресло никак не убеждалось и продолжало натужно булькать и всхрюкивать.

– Красавица наша, – обозначил отчего-то женскую принадлежность кожаного сиденья со спинкой Амадео и приветливо прихватил его (или ее?) за подлокотники. – Ну послушай, все образумится. Вообще ведь ситуация смешная, тебе не кажется? – высоченный атлет склонился еще ниже, сложившись практически вдвое, и придал лицу выражение искусственной радости, обычной для людей, мучающихся ядреной смесью жалости и злости.

Но креслу ситуация, известная ему и владельцу, смешной совсем не казалась. В ответ на предложение посмеяться седалищная часть кабинетного комплекта особенно сильно дернулась, почти завалилась на пол и непременно свалилась бы на бежевый мягкий ковер, если бы не сильные руки Амадео, удержавшие-таки свойственную данной мебели пространственную диспозицию. Остановленное в своем сопротивленческом порыве, кресло завибрировало в руках изумленного хозяина, разродясь каскадом истерических, явственно женских воплей.

– Я… я… я… больше так не могу… – завопило оно, захлебываясь собственными криками. – Сколько это может продолжаться! Бессовестная травля! Меня! Меня!!! Меня… – подпрыгнув в отчаянной попытке донести хозяину силу своих эмоций, мебель пребольно ткнулась чем-то острым ему в ноги. Охнув, Амадео выпустил подлокотники и отшатнулся. Кресло, лишенное опоры, моментально вышло из состояния должного равновесия и неуклюже запрыгало на месте. Амадео отпрянул снова, едва успев увернуться от удара в грудь мощной спинкой разбушевавшейся мебели. И тут же, намереваясь усмирить разрастающийся хаос, ухватился за нее. Его ладони сдерживающей силой легли на плечи худенькой черноволосой девушки, скорчившейся в бездонных кожаных недрах.

– Вот, вот, что они написали мне! Эту мерзкую смс-ку! – с лицом, перекошенным от ярости так, что далеко не с первого взгляда становилась очевидна его потрясающая красота, девица пыталась продырявить дрожащим указующим перстом экран мобильного телефона. – Они винят меня в срыве прошлого концерта! Они!!! – вдруг голос ее перешел на оглушительный визг. – Они все меня ненавидят!!! ВСЕ!!! Я так больше не могу! Я не вынесу! Я лучше умру, чем терпеть все это!!!

Торпедированным снарядом девица выскочила из вмиг омертвевшего кресла и опрометью бросилась к шоколадному прямоугольнику запертой двери.

– Я убью себя! – оглушительный вопль, исторгнутый ею где-то посередине пути, быстрее своей родительницы достиг желанной цели и разбился об нее тучей нотных осколков. Невидимой, но чересчур хорошо слышимой смерчеобразной воронкой они закрутились вокруг разгневанной особы, чья костлявая рука с неестественно длинными ногтями, протянутая было к латунной дверной ручке, беззащитно ткнулась в мощную грудь возникшего на ее дороге Амадео. Кресло, через которое мгновение назад он перемахнул в один огромный прыжок, инерционно кружилось вокруг вновь обретенной оси. Схваченная в охапку, девушка забилась в конвульсиях нарастающей истерики и с остервенением швырнула в глубины комнаты сотовый телефон, зажатый в другой, не удерживаемой Амадео руке. С хриплым стоном несчастный аппарат явил миру детальное содержимое своего нутра. Выпустив этим актом разрушения раздирающую ее агрессию, девица безвольно повисла на руках монументально неподвижного мужчины, обливая его рубашку потоком неудержимых слез.

– Ну-ну-ну… – убаюкивающе забормотал Амадео, одной рукой сжимая анорексичное тело молодой женщины, а другой поглаживая ее по волосам. – Вот и хорошо… Вот и умница…

– Они ненавидят меня, значит, я ужасная… Я недостойна петь… Я бесталанная… Я ненавижу себя… Они правы… Я не должна жить… – слабые истерические всхлипывания надежно заглушались широкой грудью Амадео, с готовностью вбирающей в себя жалобы и стоны неимоверно страдающего создания.

– Зачем же так убиваться… – чуть улыбнувшись, он слегка похлопал и погладил девушку по нервно вскидывающимся плечам. – Они не хотели причинить тебе зла, я уверен. Просто вы недопоняли друг друга…

– Зачем же так убиваться… – беззвучно, одними губами, явно наслаждаясь их значением, повторил слова Амадео пожилой полноватый мужчина, плотно прильнувший к двери с противоположной ее стороны. – Вы же, мисс звезданутая вселенная, так не убьетесь…

На большом усталом лице с крупным носом и глубоко печальными глазами застыло выражение удовольствия и презрения. Мясистое ухо, прижатое к резному дереву, казалось, жило собственной жизнью, аккуратно исследуя дверь на предмет лучшего места для подслушивания. Голова и все тело, словно огромный ее придаток, послушно перемещалось вслед за ушной раковиной. Периодически грузный мужчина то сильнее вжимался в дверной массив, стараясь расслышать тихо ведомый разговор, то слегка отодвигался от него, оберегая свой слух от резких звуковых ударов. Последний из них, видимо, оказался неожиданным и слишком ощутимым, и мужчина отскочил от двери, с недовольной гримасой потирая покрасневшее ухо. Деревянная плоть перед ним истошно вопила женским голосом, и прекрасно услышать все слова можно было, находясь и в нескольких метрах от нее.

– Как недопоняли! – внезапным басом взревела девица и изо всех сил толкнула Амадео в грудь. Мужчина, потрясенный столь резкой сменой тембра, едва не выпустил добычу из рук, но в следующее мгновение сжал ее чуть сильнее.

– Как недопоняли! – вновь перейдя на визг, однако несколько придушенный, голосила несчастная. – Они хотят, чтобы я не принимала участия в концерте, потому что они все против меня. Все, понимаете?! Все до одного! Они сделали из меня козла отпущения! – с этими словами она яростно и как-то даже сладострастно впилась в удерживающую ее мускулистую руку белоснежными мелкими зубами. Всхрапнув, Амадео слегка отстранил от себя зарвавшуюся драчунью, не выпуская ее, однако, из вынужденности своих объятий. Ухватив скандалистку за плечи, он несильно встряхнул ее, приподняв над полом. Этого оказалось достаточно, чтобы девушка переключилась с лютой агрессии на безутешную жалость к себе и щедро оросила недавно покусанную плоть каскадом вовремя подоспевших горячих слез.