Короны Ниаксии. Пепел короля, проклятого звездами. Книга вторая из дилогии о ночерожденных

– Говоришь, не смог? Какая досада, – сказал я. – И что ему помешало? Наверное, что-то очень важное.

Мартас по-змеиному, без робости посмотрел мне в глаза и ответил:

– Симон чрезвычайно занят.

Мрачное, кровожадное удовольствие испытал я, услышав его слова, и, не скрывая этого, сказал:

– В таком случае тебе придется от его имени принести клятву верности.

Я задрал подбородок, глядя на Мартаса сверху вниз, и широко улыбнулся, показав клыки:

– Склонись передо мной.

Я точно знал, что будет дальше.

Симон и Мартас верили в свой прямой путь к трону. Еще бы, ведь они были единственными оставшимися родственниками короля. Они наверняка считали, что после гибели Некулая на теле Симона появится печать наследника. По закону трон должен был перейти к нему.

Но, к сожалению для них (и для меня тоже), Ниаксия отличалась непредсказуемостью.

Думаю, все двести лет эти придурки считали, что печать вообще не появится. Представляю, как их затрясло, когда я предъявил свою отметину и затем вызвал их в Сивринаж. Каково преклонять колени перед обращенным рабом, над которым они издевались семьдесят лет?

Они вовсе не собирались приносить мне клятву верности. Я это знал.

Мартас не двинулся с места.

– Не могу, – буркнул он.

Но по залу не прокатились возгласы удивления, не поднялся ропот. Нет. Толпа молчала. Поведение Мартаса никого не удивило.

– Мой брат принесет клятву верности только законному королю Дома ночи, и я тоже, – сказал Мартас. – Ты не король.

Его губы вновь скривились в усмешке.

– Я видел, как ты осквернил себя, и не преклоню перед тобой колен. И ни перед кем, кто стоит у трона рядом с кроверожденным принцем.

«Осквернил себя».

Вот какое слово выбрал Мартас. Это было сделано с оттенком изящества. Вельможа ссылался на несуществующий свод нравственных правил, словно все происходившее в минувшие годы было моим выбором и словно он не являлся одним из тех, кто мне всячески мешал.

Я неторопливо кивнул, обдумывая услышанное, – и улыбнулся Мартасу. Улыбка была совершенно искренней. Даже если бы и хотел, я бы не смог ее подавить.

Меня охватила жажда крови, нарастающая с каждым ударом сердца.

Мартас этим не ограничился, а, наоборот, заговорил быстрее, тыча рукой в сторону постамента:

– По-твоему, ты освободил нас от хиажей? А я вижу шлюху Винсента, сидящую рядом с твоим троном.

Его взгляд скользнул над моим плечом и уткнулся в Орайю. Этот взгляд был мне знаком. Ненависть и голод, желание и отвращение – все смешалось в нем воедино.

– Если хочешь совокупляться с ней – дело твое, – прорычал мне Мартас. – Но посмотри на нее. Она ничуть не пострадала. Ни царапинки. Все, что тебе нужно, – это рот и дырка между ног. С какой стати беречь остальное?

Я перестал улыбаться.

Меня уже не забавляла игра с ришанским вельможей.

До этого момента я держал ситуацию под контролем, полагаясь на разум и расчет. Теперь рассудок уступил место импульсивным порывам.

– Ценю твою честность, – спокойно ответил я. – И честность Симона.

Я спрыгнул с постамента, подошел к Мартасу и обхватил ладонями его лицо. Он выглядел почти так же, как двести лет назад.

Возможно, вампирам несвойственно меняться.

Но с тех пор как Ниаксия восстановила силу ришанских наследников, я осознавал перемену в своих ощущениях. Что-то изменилось во мне и в момент гибели Некулая. Однако тогда мне удалось эту силу подавить, сделать ее управляемой и не привлекающей внимания. После финального поединка моя магия вновь стала безудержной, словно дар Ниаксии открыл внутри меня новый источник.

И до чего же приятно проявить эту магию в полной мере!

Так я и сделал.

Обращение к Астерису одновременно вызывало ликование и истощало тело. Казалось, через меня, не щадя внутренностей, прорывается необузданная сила звезд.

Та же необузданная сила прорвалась и через тело Мартаса.

Пространство зала сделалось ослепительно-белым, потом невыразимо черным, после чего вернулось в прежнее состояние, но все стало до противного резким и выпуклым.

Меня окутало теплом. В тишине послышался глухой удар, и мертвое, искалеченное тело Мартаса рухнуло на пол, запутавшись в шелковых одеяниях.

Недавний свет померк. Потрясенные нобили молчали. На лицах застыло недоумение. Я держал в руках голову Мартаса. Мертвое лицо выражало замешательство. Мне это выражение понравилось. При жизни Мартаса я ни разу не видел, чтобы он испытывал смятение.

Стоявшие поблизости спешно попятились, не желая запачкаться в черной крови, льющейся по мраморному полу. Не было ни вскриков, ни паники. Вампиры, включая знать, давно привыкли к кровопролитию. Они не испугались, но были обескуражены.

Возможно, я поступил неразумно, убив брата самого могущественного вельможи.

Но сейчас мне было все равно: я не ощущал ничего, кроме удовлетворения. Я не был создан для всей этой придворной чепухи с прихотливыми нарядами, балами и политикой. Но вот убийства? Создан ли я для них?

Убивать я умел. Особенно тех, кто это заслужил.

Я обернулся. Зачем – сам не знаю, я не раздумывал.

Меня поразило выражение лица Орайи.

Оно светилось довольством. Кровожадным довольством.

Впервые за эти недели в ее глазах не было стремления воевать со мной. Клянусь богиней, я чуть не заплакал.

«Вот и она», – подумал я.

Орайя видела меня насквозь. Мои одежда и поведение – не в счет. Я буквально слышал ее слова: «Вот и он».