1812 год

В начале 1813 г., когда возник вопрос о проведении в жизнь планов Шарнгорста о вооруженном народе, Клаузевиц снова отправляется в Кенигсберг. Туда же прибыл из России барон фон Штейн, чтобы сделать необходимые приготовления для удовлетворения потребностей русской армии и перед заключением союза между Россией и Пруссией провести формирование ландштурма и ландвера. Представители сословий в восточной Пруссии в согласии с генералом Йорком, губернатором этой провинции, в совещании с 6 по 9 февраля приняли решение о вооружении народа, главным образом по предложению Клаузевица, и издали «Постановления относительно ландвера в провинциях на правом берегу Вислы литовской, восточнопрусской и западнопрусской».

После этого Клаузевиц находился в Силезии в прусском корпусе, где Шарнгорст был начальником штаба, а Гнейзенау – генерал-квартирмейстером. Несмотря на настойчивые просьбы Шарнгорста, король не принял Клаузевица на прусскую службу, но русские, находившиеся в союзе с Пруссией, командировали его в штаб Блюхера.

В продолжение всего весеннего похода он был начальником канцелярии Шарнгорста, который писал ему: «Я всегда очень ценил Вас… Только с Вами я понимаю сам себя, наши идеи совпадают, и наши планы идут в неизменном направлении». 2 мая Шарнгорст был ранен в сражении при Гроссгершене и через несколько недель скончался. «Армия, государство, вся Европа, – жалуется Клаузевиц, – потеряли незаменимого человека».

Он остался с Гнейзенау на своей прежней службе. Он принимал участие в совещаниях, которые привели к сражению при Бауцене (20 и 21 мая). Даже и теперь, после прекращения военных действий, несмотря на ходатайство Гнейзенау, он еще не был принят на прусскую службу.

Между тем в это время был сформирован русско-немецкий легион и отправлен к устью Одера, где он должен был включиться в состав формировавшейся под начальством шведского кронпринца Бернадотта Северной армии. Клаузевиц состоял при легионе в качестве первого по списку штабного офицера с осени 1812 г.; теперь он вступил в его ряды. (Из этого легиона вместе с сильным британско-немецким легионом, шведской дивизией, мекленбургской и ганзейской бригадами, вольным корпусом Люцева и несколькими казачьими полками был сформирован армейский корпус, всего в составе 27 000 человек.) Им командовал граф Валльмоден Гимборн, бывший в то время русским генералом и отличавшийся, по отзыву Клаузевица, военными способностями. Клаузевиц был его генерал-квартирмейстером. На последующие операции против Даву, войска которого находились под Гамбургом, Клаузевиц имел мало влияния, тем более что Бернадотт не давал Валльмодену свободы для больших передвижений. Несмотря на это, корпус действовал успешно. Даву отказался от попыток овладеть левым берегом Эльбы, ограничившись удержанием линии Лауенбург – Катцебург – Любек, позади которой он сильно укрепил Гамбург. Хотя легион не был призван на главный театр военных действий и был вынужден бездействовать, однако он продвинулся вперед и незадолго до «битвы народов» при Лейпциге прогнал французов из Бремена. В декабре Даву должен был отступить к Гамбургу. Бернадотт преследовал отступавших на Киль датчан, а Валльмоден пытался силами своего корпуса отрезать их от Шлезвига. Когда при Зеештадте, к северо-востоку от Рендебурга, произошло сражение, Клаузевиц надеялся, что датчане будут уничтожены. После того как им удалось открыть себе путь на Рендсбург он писал: «Отвратительное чувство быть близким к такому блестящему успеху и упустить его из рук». В середине февраля 1814 г. русско-немецкий легион отправляется в Нидерланды, где Бюлов и фон Винцингероде с ноября предыдущего года овладевали одним пунктом за другим. Сражений больше не происходило. В конце марта Наполеон под Парижем был побежден союзниками.

Клаузевиц получил чин полковника русской службы, а кроме того, Александр I наградил его почетной саблей и орденом. Вернувшись, наконец, в апреле 1814 г. на прусскую службу, он получил патент на чин полковника пехоты. Временно он остался при своем легионе, который был переведен на нижний Рейн. Летом этого года побед он лечился в Аахене от подагры, осенью и зимой временно командовал легионом, а в феврале 1815 г. снова лечился в Аахене.

Наступила эпоха 100 дней Наполеона. Во время короткого похода 1815 г. Клаузевиц был начальником штаба 3-го прусского армейского корпуса под командованием генерала Тильмана. Он участвовал в сражении при Линьи и во втором походе на Париж. Он не признавал некоторых ошибок, допущенных высшим прусским командованием в последней борьбе с Наполеоном, разделяя господствовавшее мнение, что самостоятельность низшего командования не должна распространяться на основные линии общего ведения дела. От всей души он радовался славной победе при Белль-Алльянсе 18 июня 1815 г., опасаясь, конечно, что при недоброжелательстве союзников к Пруссии ей достанутся слишком скудные плоды победы.

Тотчас же после заключения второго Парижского мира он стал начальником штаба при генерале от инфантерии Гнейзенау, получившем общее командование на Рейне. С большим удовлетворением он проводит теперь большую работу по организации военного дела во вновь отвоеванных провинциях.

В Нассау он находился в обществе Макса фон Шенкендорфа и барона фон Штейна. Правда, Гнейзенау уже в 1816 г. подал в отставку, глубоко недовольный интригами, которые при реформе армии мешали развитию сил и талантов. Напрасно Клаузевиц старался побудить своего начальника к терпению. Преемником Гнейзенау был генерал фон Гаке, с ним у начальника штаба не установилось доверительных отношений.

Осенью 1818 г. Клаузевиц получил чин генерал-майора и по предложению Гнейзенау был назначен директором Всеобщей военной школы в Берлине. Но эта должность, которую он занимал в течение 12 лет, не удовлетворяла его. Оставалась работа в комиссии под председательством полковника фон Лилиенштерна, где он со своими разнообразными планами реформ не мог добиться самостоятельной деятельности. При таких обстоятельствах он посвятил себя главным образом научной работе, положив основание своей литературной славе, которая позднее, когда он опубликовал свои остававшиеся до тех пор в тайне труды, стала его уделом. Его произведения, главным образом военно-исторического содержания, охватывают большинство важнейших войн в Европе за период 1568–1815 гг. Он изучил труды своих предшественников, относящиеся к 130 походам. Среди разнообразных его сочинений достойна упоминания также его политическая работа под заглавием «Интриги», написанная в 1819 г. В ней он подчеркивает ту мысль, что здоровое состояние его отечества может быть достигнуто только путем исторического развития. Он не был сторонником либерализма и совершенно отвергал современное ему немецкое национальное движение. Правда, он не был совершенным противником народного представительства, но думал, что государственный совет из доверенных лиц, назначенных королем, может работать более плодотворно, чем парламент. Этот предшественник Бисмарка говорил: «Германия только мечом может достигнуть политического единства, когда одно из составляющих ее государств подчинит себе другие. Однако время для этого еще не пришло».

Далее идут последние годы жизни Клаузевица. В августе 1830 г. он был призван на высокий командный пост: он стал инспектором 2-й артиллерийской инспекции в Бреславле, но затем в ноябре, когда было подавлено в Варшаве польское восстание, он был отозван в Берлин. Нужно было принять меры против событий, которые могли вызвать это восстание в Пруссии. Гнейзенау должен был командовать мобилизованным 5-м армейским корпусом, а Клаузевиц был назначен начальником его штаба. Три месяца он пробыл в Берлине, ожидая дальнейшего развития событий. В это время он изучает военное прошлое Польши и в связи с этим уделяет свое внимание положению западной Германии, которой после июльской революции снова угрожала опасность со стороны Франции. В одном из сочинений он рассматривает вопрос о том, как должна действовать Пруссия в качестве участника большого союза против Франции, в другом сочинении он говорит о том, какую политику она должна проводить, если ей придется взять на себя главную тяжесть войны с Францией. Он требует прежде всего наступления для завоевания Бельгии. В общем, он уже тогда в своих трудах, написанных простым и убедительным языком, разработал тот вопрос, в котором впоследствии показал себя таким мастером Мольтке.

В марте 1831 г. оканчивается его пребывание в Берлине, и он отправляется в Познань в штаб Гнейзенау. Что предстояло ему до начала осени? В Польше появилась холера. Она проникла в Познань, и в августе Гнейзенау пал ее жертвой.

Клаузевиц временно принимает на себя главное командование, потом он становится генерал-адъютантом при преемнике Гнейзенау Кнезебеке. 3 октября 16 000 поляков вступили в Познань и сложили оружие. Главная квартира была ликвидирована. 7 ноября Клаузевиц вернулся в Бреславль. После недели семейного счастья с супругой 16 ноября 1831 г. его сразила холера.

Дадим теперь слово о Клаузевице, учителе военного искусства, одному современному военному деятелю. Шлиффен, начальник генерального штаба армии, в предисловии к 5-му изданию произведения «О войне» пишет следующее:

«Во вступлении к l-му изданию произведения «О войне» генерал фон Клаузевиц говорит: «Моим горячим желанием было написать такую книгу, которая не будет забыта через 2–3 года». Это желание помогло генералу добиться своей цели. Теперь, когда прошло почти столетие с тех пор, как он написал эти слова, его произведение переживает уже 5-е издание. Такая живучесть его литературного наследства, которое осталось незаконченным и которое сам автор рассматривает лишь как собрание отрывков, является знаком неизменного значения его учения. Действительно, его произведения и по форме и по содержанию – это выше всего, что когда-либо было сказано о войне.

Клаузевиц не предлагает нам никакой готовой доктрины. Он исходит из того положения, что абсолютные, так называемые математические истины в военном искусстве нигде не находят себе прочного основания. Теория, которая самодовольно стремится к абсолютным выводам и законам, должна быть отвергнута в этом акте человеческих отношений, этом столкновении крупных интересов, находящем себе кровавое разрешение. Клаузевиц так характеризует войну: «Горе теории, которая стоит в оппозиции к жизни».

Клаузевиц не оспаривает значения здоровой теории самой по себе. Его книга «О войне» вызвана стремлением привести теорию в согласие с действительной жизнью. Этим отчасти объясняется преобладание у него философского способа рассмотрения, которое не всегда нравится современному читателю. Некоторые выводы автора, особенно там, где они касаются тактических вопросов, кажутся нам не совсем понятными, так как они основаны на опыте прошлых времен. Многое, что особенно подчеркивает Клаузевиц, кажется нам само собой разумеющимся, но и на это особенно следует обратить внимание именно благодаря его учению, из которого очень многое перешло в наши служебные уставы. Всякий из нас, кто изучает войну, еще и в настоящее время сознательно или бессознательно находится в более или менее тесной зависимости от Клаузевица, черпая из этого неиссякаемого источника мыслей.

Попытки создать теорию войны, когда она производилась другими исследователями, всегда вели в область абстракции, а не действительной жизни. Война же является ее высшим и наиболее мощным проявлением. Поэтому для войны никогда не может оказаться пригодным такое учение, которое основывается на произвольных выводах и законах, а только такое, которое применяется к бесконечному разнообразию военной жизни, как это делает теория Клаузевица, приводящая нас к тому, что каждый случай в войне должен быть рассмотрен и исследован во всем его своеобразии. Прусская, а теперь германская армия обязана вечной благодарностью выдающемуся мыслителю, пробудившему в нас это сознание. Посев Клаузевица принес богатые плоды на полях сражений 1866 и 1870–1871 гг. Превосходство нашего командования, которое там стало очевидным, имеет свои корни в произведении «О войне», на котором воспитывалось целое поколение выдающихся воинов. Вот что говорит о Клаузевице Мольтке: «Стратегия есть перенесение знания в практическую жизнь», – понимание вполне в том смысле, как учил Клаузевиц. Духовное развитие самого Мольтке происходило в тесной зависимости от Клаузевица, пока фельдмаршал не начал превосходить своего учителя.

Сохраняющееся до сих пор значение книги «О войне» заключается в ее высоком этическом и психологическом содержании, в настойчивом подчеркивании идеи уничтожения. Для Клаузевица война подчиняется высшему закону решения оружием. Ему кажется, что «уничтожение неприятельских сил всеми средствами, которые могут быть применены на войне, есть нечто, над всем повелевающее». Это учение руководит нами после Кениггреца и Седана, оно само, однако, основано на опыте великой военной эпохи начала XIX столетия.

Если уже однажды в долгий период мира, последовавшего за освободительными войнами, книга Клаузевица весьма существенно содействовала распространению среди нашего офицерского корпуса правильных мыслей о войне, то новое издание ее может иметь такое же благотворное действие».

Так изображается этот великий учитель войны, воспитатель армии, которым может гордиться современное поколение. Этот человек был серьезным работником, он отличался любовью к строгой истине и высокой добротой, это был храбрый солдат и пламенный и непреклонный патриот.

Поход в Россию 1812 г.

Часть первая

Прибытие в Вильно. План кампании. Дрисский лагерь

В феврале 1812 г. Пруссия вступила в союз с Францией против России. Та партия в Пруссии, которая еще сохраняла мужество сопротивляться и которой союз с Францией не казался безусловно необходимым, могла бы быть, конечно, названа партией Шарнгорста, потому что в Берлине помимо Шарнгорста и его ближайших друзей едва ли можно было найти человека, который не считал бы такую ориентировку за признак помешательства. Да и в прочих частях королевства можно было встретить лишь кое-где редкие следы такого образа мыслей.

Как только стало достоверно известно о заключении союза с Францией, Шарнгорст немедленно удалился из правительственного центра и отправился в Силезию, где он еще мог играть некоторую активную роль в качестве инспектора крепостей. Он хотел ускользнуть как от внимания французов, так и от противоестественного сотрудничества с ними, не порывая окончательно со своей службой в прусской армии. Эта полумера в данном случае являлась чрезвычайно разумной. Сохраняя свои связи, он еще мог воспрепятствовать некоторым пагубным действиям, а именно чрезмерной уступчивости по отношению к Франции, особенно в отношении занятия французскими гарнизонами прусских крепостей. В то же время нога его оставалась в стремени с тем, чтобы в благоприятный момент снова занять покинутый им пост. Он был чужестранец, не имевший недвижимой собственности и твердого положения в Пруссии; для короля и в особенности для аристократических кругов столицы и королевства он всегда оставался несколько чужим, а польза его деятельности еще расценивалась в то время преимущественно как очень сомнительная. Если бы тогда он окончательно ушел в отставку, то трудно сказать, призвали ли бы его снова в 1813 г.

Его ближайший друг майор фон Бойен, докладчик короля по вопросам личного состава в военном ведомстве, подал в отставку, которую он и получил с производством в чин полковника и пожалованием небольшого денежного пособия. Он намеревался отправиться в Россию.

Состоявший в то время государственным советником полковник фон Гнейзенау также оставил службу с той же целью.

Так же поступили некоторые другие лица, принадлежавшие к самым горячим приверженцам Шарнгорста и его политических воззрений, но не имевшие какого-либо значения в государственных делах. В числе их находился и автор настоящего сочинения.

Король согласился на увольнение в отставку всех этих лиц.

Автор, снабженный несколькими рекомендательными письмами, отправился в апреле месяце в Вильно, где находилась главная квартира императора Александра и генерала Барклая, командовавшего первой западной армией.

Когда автор прибыл в Вильно, он уже нашел там нескольких собравшихся прусских офицеров. Наиболее выдающимися среди них являлись Гнейзенау и граф Шазо, которые совершили вместе путешествие через Вену. Первый из них уже принял решение отправиться в Англию. Правда, он очень хорошо был принят императором, однако, по существу дела, он не без основания заключил, что для него здесь не найдется подходящей боевой деятельности. Не зная русского языка, он не мог получить ответственного командного поста. Быть прикомандированным, подобно автору и другим офицерам, к какому-нибудь генералу или к какому-нибудь корпусу на подчиненную должность не дозволяли ему его зрелый возраст и чин. Таким образом, ему оставалось только проделать поход в свите императора. Что это значило или, вернее, насколько это ничего не значило, было для него очевидно, и он чувствовал, что из такого положения ничего достойного его не получится. И без того уже главная квартира императора была битком набита знатными бездельниками; для того чтобы среди них выдвинуться своими советами и сделаться полезным, надо было бы, по крайней мере, обладать талантом опытного интригана и хорошо владеть французским языком. Полковнику Гнейзенау недоставало ни того, ни другого. Поэтому он был вполне прав, когда оставил мысль устроиться в России. Так как он уже посетил раньше Англию и встретил там благосклонный прием у принца-регента, то он полагал, что будет иметь возможность сделать больше для правого дела, вновь отправившись в Англию.

Так как он скоро убедился в Вильно, что приготовления русских далеко не отвечали грандиозности предстоявшей борьбы, то не без основания у него возникла очень сильная тревога за исход войны. Единственную надежду он возлагал на трудность завершения предприятия, задуманного французами; при этом он считал необходимым сделать все возможное, чтобы добиться диверсии со стороны Англии, Швеции и Германии в тылу у французов. Этот взгляд еще более укреплял его в его намерении совершить поездку в Англию, куда он и отбыл в скором времени.

Все вооруженные силы России на западной границе империи состояли из первой и второй западных армий и резервной армии. Первая достигала приблизительно 90 000 человек, вторая – 50 000, а третья – 30 000, всего, следовательно, около 170 000 человек, к которым надо еще прибавить 10 000 казаков.

Первая западная армия под начальством генерала Барклая, являвшегося одновременно и военным министром, стояла вдоль Немана; вторая, которою командовал князь Багратион, – в южной Литве, а резервная армия под командой генерала Тормасова – на Волыни.

Во второй линии на Днепре и Двине находилось около 30 000 человек из запасных частей и новобранцев.

Верховное командование над всеми силами намеревался взять на себя император. Он никогда не служил в действующей армии, а также не имел командного стажа. В течение нескольких лет в Петербурге генерал-лейтенант Пфуль преподавал ему основы военного искусства.

Пфуль служил в прусском генеральном штабе в чине полковника и оставил прусскую службу в 1806 г. после сражения под Ауэрштадтом, чтобы вступить на русскую службу, где он дошел до чина генерал-лейтенанта, не занимая каких-либо ответственных должностей.

В Пруссии Пфуль пользовался репутацией чрезвычайно талантливого человека. Он, Массенбах и Шарнгорст в 1806 г. были тремя вождями прусского генерального штаба. У каждого из них были свои ярко выраженные особенности, но лишь Шангорст засвидетельствовал на практике свои военные знания. Своеобразие Пфуля было, пожалуй, самым необычным, но в то же время трудно характеризуемым. Он был очень умным и образованным человеком, но не имел никаких практических знаний. Он давно уже вел настолько замкнутую умственную жизнь, что решительно ничего не знал о мире повседневных явлений. Юлий Цезарь и Фридрих Второй были его любимыми авторами и героями. Он почти исключительно был занят бесплодными мудрствованиями над их военным искусством, не оплодотворенными хотя бы в малейшей степени духом исторического исследования. Явления новейших войн коснулись его лишь поверхностно. Таким образом, он составил себе крайне одностороннюю и скудную систему представлений о военном искусстве, которая не могла бы выдержать ни философской критики, ни исторических сопоставлений. Если в его образовании наблюдался почти полный пробел в отношении исторической критики, а в жизни отсутствовало какое бы то ни было соприкосновение с внешним миром, то, с другой стороны, он, вполне естественно, являлся врагом обычного филистерства, поверхностности, фальши и слабости. Та злая ирония, с которой он выступал против этих пороков, свойственных огромному большинству, и создала ему главным образом репутацию крупного таланта, соединявшего глубину и силу. По своей отчужденности и замкнутости он был совершеннейшим оригиналом, но ввиду отсутствия в нем какого-либо чудачества таковым не считался.

При всем том прямолинейность, глубокая искренность, отвращение ко всякой половинчатости и фальши и способность к восприятию всего великого могли бы сделать его человеком выдающимся, способным также и к военной деятельности, если бы его ум, чуждый явлениям внешнего мира, не приходил в полное замешательство, как только этот мир властно вторгался в его жизнь. Автор этой книги никогда не встречал человека, который так легко терял бы голову, который с умом, устремленным на все великое, был бы побеждаем самыми ничтожными явлениями мира действительности. Это было вполне естественным последствием его замкнутого самовоспитания. Впечатлительный и мягкий по природе, он рассудочным путем выработал в себе величие во взглядах и решительность, которые были ему по природе не свойственны. Обособившись от внешнего мира, он не удосужился приучить себя к борьбе с ним в этой чуждой для него сфере. До 1812 г. условия службы никогда не принуждали его к этому. В революционных войнах он большей частью играл второстепенную роль, и лишь по окончании военных действий в качестве генерал-квартирмейстера при фельдмаршале Меллендорфе занял крупный пост. Находясь в составе генерального штаба в годы мира, он, подобно другим офицерам генерального штаба, занимался иллюзорной деятельностью и все время вращался исключительно в мире абстрактных идей.

В 1806 г. он состоял офицером генерального штаба при короле, но так как король в действительности не командовал, то и Пфуль не имел настоящего дела. После постигшей Пруссию катастрофы он с иронией внезапно начал нападать на все случившееся: он смеялся, как безумный, над поражением наших армий и вместо того, чтобы в тот момент, когда образовался огромный идейный провал, выступить вперед, проявить свою практическую дееспособность, прикрепить к еще здоровым нитям, уцелевшим от порванной ткани, новые нити, как то сделал Шарнгорст, он с чрезмерной поспешностью признал все потерянным и перешел на русскую службу.

Здесь, следовательно, его поведение дает прежде всего доказательство того, что он не ощущал в себе практического призвания к разрешению трудных задач. Самый переход свой на русскую службу он осуществил крайне неловким образом: он искал и добился службы в чужой стране, в Петербурге, как раз в тот момент, когда был послан туда с поручением.

Если бы император Александр обладал бо?льшим знанием людей, он, конечно, не проникся бы особым доверием к способностям человека, который так рано покидает побежденную сторону и при этом ведет себя столь нетактично.

В 1795 г. в главной квартире фельдмаршала фон Меллендорфа в Гохгейме Пфуль заявил: «Я уж ни о чем не забочусь; ведь все равно все идет к черту!» В 1806 г., во время своего бегства, он заявил, насмешливо снимая шляпу: «Прощай, Прусская монархия». В ноябре 1812 г., когда французская армия уже начала отступать, Пфуль заявил в Петербурге автору этой книги: «Поверьте мне, из всей этой истории никогда ничего путного не выйдет». Таким образом, он всегда оставался верен себе.

Автор так долго задержался на характеристике этого человека потому, что, как мы увидим в дальнейшем, многое с ним соприкасается, и, как тогда, так и впоследствии, ему приписывалось гораздо более значительное влияние на события, чем это вообще возможно для личности, обладавшей такими качествами.

Давая не вполне лестную оценку ума и духовных качеств этого человека, мы должны в интересах справедливости сказать, что трудно было найти более доброе сердце и более благородный и бескорыстный характер.

Пфуль был настолько непрактичным человеком, что за шесть лет, проведенных им в России, он не подумал о том, чтобы научиться русскому языку; мало того, что еще поразительнее, ему даже не пришло в голову познакомиться ни с руководящими лицами правительства, ни с организацией русского государства и русской армии.

Император понимал, что при таком положении на Пфуля можно смотреть лишь как на отвлеченный ум и что ему нельзя поручить никакой активной роли. Поэтому он был лишь советником и другом императора, а формально считался также его генерал-адъютантом. Еще в Петербурге он составил для императора план кампании, который он теперь привез с собой в Вильно и в соответствии с которым уже были приняты некоторые подготовительные меры.

Князь Волконский. Он был первым генерал-адъютантом императора и возглавлял в административном отношении генеральный штаб. Поэтому он мог бы смотреть на себя как на фактического начальника генерального штаба на все время войны с момента принятия на себя императором верховного командования. Однако последнее не имело места, и Волконский не принимал в ведении войны почти никакого участия. Он был человек добродушный, верный друг и слуга императора.

Генерал-лейтенант Аракчеев – русский в полном смысле этого слова человек, чрезвычайно энергичный и хитрый. Он был начальником артиллерии и пользовался полным доверием императора; но так как ведение войны было делом, совершенно ему незнакомым, то он столь же мало в него вмешивался, как и Волконский.