Перепрошивка: Как защитить свой мозг в цифровую эпоху

Участниками исследования были жители Бостона и его пригородов. Все они имели смартфон и iPad и получали плату за то, что должны были вести обычный образ жизни, но при этом носить специальные очки с камерой, которая непрерывно записывала происходящее в течение полутора дней, пока шел эксперимент. Кроме того, на испытуемых надевали биометрический пояс, который фиксировал их физиологическую реакцию на происходящие события. В общем, исследование было амбициозным и носило технический характер. После завершения полевой работы нас ожидала грандиозная задача расшифровки и анализа данных, собранных более чем за 300 часов. Мы называли ее «Биометрическим портретом одного дня из жизни»[17 - . "Time Inc. Study Reveals That 'Digital Natives' Switch between Media Devices and Platforms Every Two Minutes, Use Media to Regulate Their Mood," press release, Business Wire, April 9, 2012, https://www.businesswire.com/news/home/20120409005536/en/Time-Study-Reveals-%E2%80%9CDigital-Natives%E2%80%9D-Switch-Devices (https://www.businesswire.com/news/home/20120409005536/en/Time-Study-Reveals-%E2%80%9CDigital-Natives%E2%80%9D-Switch-Devices). Участники давали письменное согласие на проведение эксперимента и получали денежное вознаграждение. Оборудование и камеры отключали, когда участники были на работе, во избежание разглашения конфиденциальной бизнес-информации. Анализ фокусировался на потреблении не связанного с работой медиаконтента. Рассматривались физиологические данные с посекундной разбивкой, а видеоданные по каждому взаимодействию с мультимедийными устройствами кодировались вручную специально обученными специалистами. Медиаресурсы делились на два типа: 1) нецифровые, или «традиционные», средства, включая телевизоры, радиоприемники, газеты и журналы; 2) цифровые мультимедийные средства, подключенные к интернету, включали в себя персональные компьютеры, ноутбуки, планшеты и смартфоны. Продолжительность периода медиавнимания определялась с учетом среднего времени, в течение которого одна медиаплатформа привлекала взгляд участника до его переключения на другую медиаплатформу.].

Полученные результаты изменили мое представление о появившихся медиапривычках и их влиянии на наше поведение и мозг. Что касается времени, которое посвящалось медиаресурсам, то здесь наши данные по обеим группам вполне согласовывались с общенациональной статистикой. В среднем участники исследования отводили две трети своего нерабочего времени на потребление того или иного медиаконтента. При этом, несмотря на примерное равенство количества времени по группам, цифровые аборигены, оправдывая свое название, проводили его львиную долю с цифровыми устройствами, а цифровые иммигранты больше внимания уделяли газетам, журналам, радио и телевидению.

Но это было вполне ожидаемо. Что удивляло, так это характер взаимодействия участников исследования с медиаресурсами. В процессе анализа в глаза бросилось нечто любопытное: участники обеих групп без конца перескакивали с одной медиаплатформы на другую. Хотя быстрое переключение между мультимедийными устройствами было характерным для всех, у меня возник вопрос: можно ли считать, что цифровые аборигены делают это более активно? Другими словами, есть ли у двух групп разница в продолжительности периода медиавнимания (этот термин придумали мы)?

Было понятно, что мы смотрим на эволюцию многозадачности в медиапространстве с уникальной точки зрения, и наши находки достойны цитирования в заголовках новостей[18 - . Brian Steinberg, "Study: Young Consumers Switch Media 27 Times an Hour," AdAge, April 9, 2012, http://adage.com/article/news/study-young-consumers-switch-media-27-times-hour/234008.]. Цифровые иммигранты, более возрастные люди, переключались с одного мультимедийного устройства на другое в среднем 17 раз в час, что дает среднюю продолжительность периода медиавнимания порядка трех с половиной минут. В отличие от них более молодые цифровые аборигены переключались в среднем 27 раз в час, то есть практически через каждые две с четвертью минуты. Это потрясающее 60-процентное повышение частоты переключения привело к колоссальному сокращению продолжительности периода медиавнимания всего за одно поколение.

Биометрическая часть исследования была не менее интригующей. Наша биометрическая аппаратура регистрировала в реальном времени последовательное изменение частоты сердечных сокращений и электрической активности кожи участников – два физиологических индикатора эмоционального состояния. Кроме того, мы синхронизировали биометрические данные и видеозапись с камер в очках. Это позволило нам анализировать колебания эмоционального состояния пользователей в процессе потребления различных видов медиаконтента на протяжении дня.

Как и ожидалось, цифровые аборигены в среднем более эмоционально взаимодействовали с цифровыми медиаплатформами, а цифровые иммигранты – с традиционными медиаплатформами. Это было неудивительно с учетом того, что цифровые аборигены проводят больше времени с цифровыми платформами: наши эмоции определяют поведение.

Неожиданностью стало то, что и цифровые аборигены, и цифровые иммигранты демонстрировали более сильную эмоциональную реакцию, когда продолжительно пользовались одной платформой, отказавшись от многозадачности в медиапространстве. Это дает основание полагать, что при фокусировании внимания на одной платформе наша эмоциональная реакция оказывается более динамичной: взлеты становятся выше, а падения – ниже. Многозадачность в медиапространстве ограничивает как взлеты, так и падения, однако усредненная эмоциональная реакция при этом более интенсивна. В результате мы имеем не такое быстрое, но более стабильное нарастание эмоционального ответа.

Это заставило нас задуматься. Что толкает потребителей к такому частому перескакиванию с одной медиаплатформы на другую, если это притупляет эмоциональные всплески? Какое вознаграждение мозг получает от многозадачности? Ответ, просматривавшийся в полученных данных, обрел более ясные очертания после дополнительных исследований, проведенных в условиях нашей лаборатории. Оказалось, что люди переключаются с одного медиаресурса на другой, когда интенсивность их эмоциональной реакции начинает падать, а уровень возбуждения снижаться. Иными словами, потребители медиаконтента переключаются, когда им становится скучно.

Наши мобильные устройства, как выяснилось, принесли с собой так много возможностей для получения вознаграждения, так много причин воспользоваться ими, что превратились в неиссякаемый источник эмоционального возбуждения. Чем чаще мы переключаемся со смартфона на планшет, тем меньше вероятность падения интенсивности эмоциональной реакции и тем быстрее восстанавливается состояние эмоционального возбуждения. Это помогает объяснить, почему в одном исследовании за другим мы наблюдаем, как использование смартфонов и проявление многозадачности в медиапространстве во время просмотра традиционной телепередачи резко возрастают в рекламные паузы. Мы ищем в телевизоре программы, которые интересны и увлекательны для нас, а реклама, хотя она иногда тоже цепляет внимание, чаще всего просто скучна.

Благодаря цифровым устройствам нам теперь не нужно мириться со скукой. Все мы привычно хватаемся за смартфоны при первом же намеке на скуку: когда стоим в очереди в магазине, когда едем в лифте, в автобусе или автомобиле. Чем чаще мы переключаемся на новую и более интересную задачу, тем чаще наш мозг получает вознаграждение. Однако у всего есть оборотная сторона. На самом деле это попытка догнать собственный хвост. В результате избавления от скуки с помощью цифровых устройств мы становимся менее терпимыми к скучным задачам и, следовательно, легче поддаемся скуке. Это замкнутый круг. Мы научились справляться со скукой и другими неприятными чувствами с помощью мобильных мультимедийных устройств, средств коммуникации и информационных технологий, но, как будет показано дальше, эти инструменты сами становятся источником плохого настроения.

Хорошая и плохая новость

Исследование, проведенное по заказу Time Inc., позволило по-новому взглянуть на причины многозадачности в медиапространстве. Порою возможность получения удовольствия и вознаграждения от эмоционального взаимодействия движет нами не меньше, чем стремление справиться с недостатком эмоционального возбуждения и скукой.

Вместе с тем это исследование оставило открытыми серьезные вопросы, связанные с сокращением продолжительности периода медиавнимания у разных поколений. Можно ли утверждать, что мозг цифровых аборигенов имеет другую прошивку из-за потребляемого ими медиаконтента и используемых технологий? Является ли другая продолжительность периода медиавнимания продуктом другого мозга, то есть мозга, изменившегося под влиянием окружающего мира? Или различия объясняются просто изменениями предпочтений или физиологии, происходящими с возрастом? Другими словами, если повторить исследование через несколько лет, сохранят ли повзрослевшие цифровые аборигены более короткий период медиавнимания, демонстрируя групповой эффект? Может ли оказаться, что молодые люди имеют более короткий период медиавнимания, но по мере взросления и развития мозга концентрация внимания у них улучшается, то есть проявляется возрастной эффект? Групповой, или когортный, эффект означает, что цифровые аборигены имеют более короткий период медиавнимания в результате не исчезающих с возрастом общих для их группы особенностей, например пристрастия к цифровым устройствам. Возрастной же эффект предполагает отсутствие поколенческих особенностей, то есть отсутствие специфичных различий мозга у цифровых аборигенов и иммигрантов.

В конце 2016 г., почти через пять лет после первоначального исследования, Innerscope была приобретена компанией Nielsen. Получив доступ к более значительным массивам данных и ресурсам, мы смогли повторить исследование на более значительной выборке[19 - . Второе исследование также проводилось в районе Бостона. Оно финансировалось компанией Nielsen в интересах Council of Research Excellence, консорциума клиентов Nielsen.]. Оно подтвердило наличие и группового, и возрастного эффекта. На наш взгляд, у новых результатов была и положительная, и отрицательная сторона.

Сначала скажу о хорошем. Через пять лет после состоявшегося в 2011 г. исследования в новой выборке из тех же двух групп с очень близкими характеристиками различия продолжительности периодов медиавнимания сохранились: у более возрастных участников она была в среднем больше. Из этого можно сделать вывод, что по мере того, как мозг становится более зрелым, мы обретаем способность фокусировать внимание дольше[20 - . Mariam Arain et al., "Maturation of the Adolescent Brain," Neuropsychiatric Disease and Treatment 9 (2013): 449–461, https://dx.doi.org/10.2147%2FNDT.S39776 (https://dx.doi.org/10.2147/NDT.S39776).].

Теперь о плохом. В новом исследовании у самых возрастных участников мы заметили небольшое сокращение продолжительности периода медиавнимания по сравнению с наиболее возрастными участниками предыдущего исследования. Помимо прочего, разница в продолжительности периода медиавнимания у более возрастной группы по сравнению с молодой группой в новом исследовании была меньше, чем прежде, несмотря на более значительное возрастное различие. Поскольку оба исследования имели сравнительно небольшие масштабы, результатам вряд ли стоило придавать слишком большой вес, однако они заставили нас задуматься. Из них следовало, что по мере проникновения медиатехнологий в нашу жизнь и все большего распространения многозадачности в медиапространстве мы становимся менее терпимыми к скуке, а продолжительность периода медиавнимания во всех возрастных группах сокращается. Похоже, что у всех нас в какой-то мере изменяется прошивка.

Беспокойство вызывает также то, насколько короток период медиавнимания в обоих исследованиях: его средняя продолжительность не достигает и трех минут. Уверенно говорить, что это очень мало, можно только после сравнения наших результатов с исследованиями аналогичных задач. Такие сравнения очень важны при оценке продолжительности периода медиавнимания: исследователь должен тщательно учитывать особенности изучаемой задачи, поскольку это влияет на ожидаемое количество внимания. Что бы мы ни изучали – экзаменационный процесс, подготовку отчета на работе, оплату счетов или участие в видеоигре, – продолжительность периода медиавнимания всегда сильно зависит от задачи. В нашем случае задачей является взаимодействие с одной медиаплатформой, когда под рукой есть другая медиаплатформа или устройство.

Поскольку многозадачность в медиапространстве – сравнительно новое поведение, а исследование ее – дорогое удовольствие, очень трудно отыскать что-то сопоставимое, позволяющее встроить наши результаты в контекст. Как бы то ни было, одно из исследований 2008 г. служит хорошим ориентиром. Это исследование было посвящено изучению влияния фоновой работы телевизора на игру детей. В нем измеряли продолжительность периода медиавнимания у годовалых и трехлетних детей, когда они занимались игрушками, а рядом находился работающий телевизор. Хотя это нельзя назвать точным эквивалентом того, что исследовал я в Innerscope и Nielsen, методы определения продолжительности периода медиавнимания были очень схожими.

Исследование 2008 г. показало, что у трехлеток средняя продолжительность периода медиавнимания составляет 1,8 минуты[21 - . Marie E. Schmidt et al., "The Effects of Background Television on the Toy Play Behavior of Very Young Children," Child Development 79, no. 4 (2008): 1137–1151, https://doi.org/10.1111/j.1467–8624.2008.01180.x.]. Сравнив это с нашими результатами, мы увидели, что у цифровых аборигенов продолжительность периода медиавнимания лишь на 22 % больше, чем у трехлеток, а у цифровых иммигрантов – на 56 %. Это свидетельствует, грубо говоря, о том, что по продолжительности периода медиавнимания сегодняшняя молодежь намного ближе к трехлетним детям, чем к взрослым людям. Хотя такое сравнение не идеально (несомненно, требуются дополнительные исследования), его результаты говорят о том, что с распространением мультимедийных устройств значительно расширилась многозадачность в медиапространстве, а наша коллективная продолжительность периода медиавнимания не слишком приблизилась к зрелости.

Каковы последствия сокращения продолжительности периода медиавнимания? В нашем исследовании 2011 г. для компании Time с онлайновым опросом 1700 взрослых участников по всей стране сделан вывод о том, что цифровые аборигены легче поддаются скуке, легче отвлекаются и с большей вероятностью начинают нервничать, чем цифровые иммигранты. Мы не можем наверняка назвать все причины таких различий, однако опрос показал, что цифровые аборигены намного чаще цифровых иммигрантов носят с собой смартфоны из комнаты в комнату, называют смартфон первой вещью, к которой они обращаются, проснувшись среди ночи, и «предпочитают обмениваться текстовыми сообщениями вместо живого разговора»[22 - . Betsy Frank et al., "A (Biometric) Day in the Life: A Cross Generational Comparison of Media Platforms," White Paper, Time Inc., May 2013, https://www.innerscoperesearch.com/news_old/time_warner-whitepaper-2013.pdf.]. Взаимосвязь эмоционального стресса и зависимости от цифровых инструментов усилилась к исследованию 2018 г., во время которого американские подростки сообщали о том, что их одолевает «умеренная» или «сильная» скука и тревога, когда у них нет с собой смартфона в течение дня[23 - . "The New Normal: Parents, Teens, and Devices around the World," Common Sense Media, October 1, 2019, https://www.commonsensemedia.org/research/The-New-Normal-Parents-Teens-and-Devices-Around-the-World (https://www.commonsensemedia.org/research/The-New-Normal-Parents-Teens-and-Devices-Around-the-World).]. Такие результаты указывают на то, что частое использование медиаресурсов в качестве регулятора настроения не обходится без последствий для психики.

В заключительном разделе отчета для компании Time мы указали на необходимость использования более сложных методов исследования и моделей с уклоном в сферу когнитивной психологии и бихевиористики для получения ответа на вопрос: почему так быстро растет потребление медиаконтента в разрезе платформ, культур и поколений? В последующие годы проблемой перестройки мозга под влиянием поведенческих изменений заинтересовались представители самых разных дисциплин. В результате начала вырисовываться модель взаимодействия, показывающая, как новые медиаресурсы, средства коммуникации и информационные технологии воздействуют на нас на физиологическом уровне.

Мы только приближаемся к пониманию последствий массированного изменения привычек в медиапространстве и закономерностей потребления медиаконтента, которое произошло после появления смартфонов в нашей жизни. Ясно одно: это изменение – новая константа, и благодаря нейропластичности, сохраняющейся всю жизнь, мозг продолжает меняться в ответ на появление новых медиаресурсов и технологий у всех людей, независимо от возраста.

Точные причины, по которым наш мозг так чувствителен к медиараздражителям, не всегда легко описать. На некоторые базовые вопросы ответы нам известны, а в остальных случаях остается строить предположения на основе имеющейся информации. Что касается вопросов, почему наш мозг реагирует на смартфоны и связанные с ними технологии именно так, а не иначе, то в определенной мере ответы дает взгляд в прошлое. Однако для этого недостаточно вспомнить 2011 год, вывод iPhone на рынок или зарождение интернета. Нам нужно обратиться к началу истории человечества, когда люди еще не считали технологию неотъемлемой частью своего существования.

Глава 2

Могущество префронтальной коры

Представьте, что в поисках пищи вы перебираетесь из сравнительно теплого южного полушария в более прохладные северные широты вместе со своими сородичами, первобытными людьми. Вы устали, замерзли и проголодались. В какой-то момент вам на пути встречается небольшая группа не очень рослых созданий, во многом похожих на вас. Вы не понимаете их языка и обычаев.

Это, скорее всего, неандертальцы или денисовцы, первые человекоподобные существа, которые покинули Африку и перебрались соответственно в Европу и Азию. Они жили там уже сотни тысяч лет до того, как вид Homo sapiens тоже покинул Африку и в конечном итоге захватил мир. Что нам известно о том, почему наш вид выжил, а эти древние гоминины нет? На этот счет существует множество теорий, однако ключевым фактором – источником адаптивного преимущества современного человечества, – скорее всего, является мозг, а точнее его префронтальная кора.

Ископаемые останки неандертальцев дают вполне ясное представление о нашей далекой родне, поскольку они достаточно многочисленны, да к тому же неандертальцы обитали в тех же самых местах, что и люди, на протяжении десятков тысяч лет. Физически неандертальцы отличались от людей более низким ростом, бочкообразной грудной клеткой и более светлой кожей. Голова у них также имела другую форму – более мощные челюсти, глаза большего размера и более покатый лоб. Их мозг приближался по размеру к человеческому, но отличался по строению. Например, эволюционисты-теоретики утверждают, что у неандертальцев были не только более крупные глазницы, но и более развитые затылочная доля и другие области мозга, отвечающие за обработку зрительных образов. Ночи в Европе были намного темнее, а дни – более облачными, чем в Африке, поэтому сильно развитое зрение давало неандертальцам преимущество в условиях слабого освещения[24 - . Eiluned Pearce, Chris Stringer, and R. I. M. Dunbar, "New Insights into Differences in Brain Organization between Neanderthals and Anatomically Modern Humans," Proceedings of the Royal Society B 280, no. 1758 (2013): 1–7, https://doi.org/10.1098/rspb.2013.0168 (https://doi.org/10.1098/rspb.2013.0168).]. Однако крупные глаза и способность хорошо видеть имели свою цену. Мозг неандертальцев обладал более развитой задней частью, которая отвечала за обработку зрительных образов, и, соответственно, менее развитой передней частью, которую называют префронтальной корой[25 - . Chet C. Sherwood, "Are We Wired Differently?" Scientific American 319, no. 3 (2018): 60–63, http://doi.org/10.1038/scientificamerican0918–60.].

Префронтальная кора, находящаяся за лобной костью и не очень большими глазницами, – это самая развитая часть мозга современного человека. Уникальность префронтальной коры по сравнению с другими областями мозга трудно переоценить. На нее приходится почти 35 % серого вещества коры головного мозга, и она поглощает непропорционально большую долю калорий, которые мы потребляем[26 - . Robert T. Knight and Donald T. Stuss, "The Prefrontal Cortex: The Present and the Future," in Principles of Frontal Lobe Function, ed. Donald T. Stuss and Robert T. Knight (Oxford: Oxford University Press, 2002), 574.]. Считается, что это самая «подключенная» часть коры головного мозга человека с высокой плотностью связей почти со всеми другими областями мозга, особенно с центрами эмоций и вознаграждения подкорки. Анатомически префронтальная кора играет главную роль в активации, подавлении и координации функционирования широкого набора сложных систем мозга, лежащих в основе огромного множества способностей человека. В действительности префронтальная кора выполняет так много функций, что трудно в полной мере оценить ее значение для нашего мыслительного процесса, эмоционального состояния и поведения[27 - . M. Marsel Mesulam, "Behavioral Neuroanatomy: Large-Scale Networks, Association Cortex, Frontal Syndromes, the Limbic System, and Hemispheric Specializations," in Principles of Behavioral and Cognitive Neurology, 2nd ed., ed. M. Marsel Mesulam (Oxford: Oxford University Press, 2000), 47–48.].

Одна из ключевых ролей префронтальной коры – организация того, что психологи и нейробиологи называют исполнительной функцией. Этим очень емким термином описывают то, что составляет фундаментальную часть нашей жизни. Проще говоря, под исполнительной функцией понимается способность формировать в уме разные планы и исполнять их (или отказываться от исполнения) с помощью широкого набора целенаправленных мыслительных процессов и действий[28 - . Joaquin M. Fuster, "Introduction," in The Prefrontal Cortex, 5th ed., ed. Joaquin M. Fuster (London: Academic Press, 2015), 8.]. В этом смысле префронтальная кора является критически важным координатором нашей жизни. Для описания мозга и его сложности придумано немало метафор, но для префронтальной коры самым подходящим будет, пожалуй, образ дирижера оркестра.

Префронтальная кора управляет и гармонизирует работу различных областей мозга в зависимости от того, что происходит вокруг: поднимает темп духовых музыкальных инструментов здесь, приглушает звучание ударных там. Вместо дирижерской палочки она использует электрические импульсы и нейромедиаторы для координации деятельности и поддержания связи с разными областями мозга. Именно таким образом префронтальная кора контролирует внимание, извлекает информацию из наших эмоций и центров вознаграждения, а также оценивает накопленный опыт в центрах памяти. Этот опыт – сумма навыков, которые определяют сложные формы поведения, необходимые нам для выживания, социальной адаптации и успеха в непростом мире.

Что касается внимания, то здесь дирижер игры нейронов в мозге должен включать и выключать разные элементы в четко определенные моменты, иначе не удастся получить мелодию и подавить шум. Наша способность фокусироваться зависит от торможения ответной реакции (то есть от контроля побуждений, или самоконтроля). Торможение, активируемое префронтальной корой, позволяет подавлять мысли и поведение, которые отвлекают нас, и, таким образом, концентрировать внимание на текущей задаче. Устойчивость внимания критически важна для обучения, запоминания и успеха. Как мы увидим дальше, современная многозадачность в медиапространстве и сфере технологий подрывает ее.

Центры эмоций мозга взаимосвязаны с орбитофронтальной частью коры, которая, по всей видимости, у первобытных людей была более развитой, чем у других гоминин. Эта область дает нам возможность связывать мысли, воспоминания и переживания с соответствующими эмоциональными состояниями[29 - . Mesulam, "Behavioral Neuroanatomy."]. Способность испытывать эмоции и распознавать эмоциональные состояния других позволяет устанавливать прочные социальные связи, которые имеют огромное значение для сложных форм взаимодействия и сотрудничества людей друг с другом. Префронтальная кора помогает регулировать и интерпретировать отрицательные эмоции и определяет наше умение испытывать эмпатию и действовать в интересах других. Она активируется, когда мы смотрим на младенцев и любимых людей. Как будет показано в следующих главах, существует корреляция между размером префронтальной коры и размером групп у различных биологических видов[30 - . Michael Harre, "Social Network Size Linked to Brain Size: How and Why the Volume of the Orbital Prefrontal Cortex Is Related to the Size of Social Networks," Scientific American Mind, August 7, 2012, https://www.scientificamerican.com/article/social-network-size-linked-brain-size (https://www.scientificamerican.com/article/social-network-size-linked-brain-size).]. Использование мультимедийных устройств для управления эмоциями и регулирования настроения изменяет характер того, как мы живем и относимся друг другу.

Наконец, взаимосвязь префронтальной коры с системой памяти позволяет нам объединять разрозненные внешние события в связную историю, подобно тому как разные музыкальные темы складываются в единую симфонию. Однако, в отличие от настоящего дирижера, который обычно управляет исполнением одного произведения зараз, префронтальная кора имеет доступ к большому множеству аранжировок, хранящихся в нашей памяти, и может мгновенно обращаться к ним и воспроизводить с любого места. Мы, кроме того, умеем импровизировать, опираясь на воспоминания, и адаптироваться к изменению ситуации. Способность формировать новые воспоминания и обращаться к старым лежит в основе обмена знаниями между людьми, управления рисками, принятия решений и стратегического мышления. Далее мы увидим, как доступ к огромному массиву информации через интернет меняет характер накопления и использования опыта и знаний.

У неандертальцев и других древних гоминин не было такой большой, насыщенной связями префронтальной коры, которой обладали предки современного человека[31 - . Matthias Meyer et al., "A High-Coverage Genome Sequence from Archaic Denisovan Individual," Science 338, no. 6104 (October 12, 2012): 222–226, https://doi.org/10.1126/science.1224344 (https://doi.org/10.1126/science.1224344).]. Пожалуй, именно это было их уязвимым местом. Люди лучше концентрировались, имели более сложные эмоциональные взаимоотношения и использовали воспоминания на более высоком уровне. Все это позволяло им учиться на прошлом и планировать будущее. Как выразился Робин Данбар, исследователь из Оксфордского университета, неандертальцы «были очень, очень умными, но все равно не дотягивали до Homo sapiens»[32 - . Pallab Ghosh, "Neanderthals' Large Eyes 'Caused Their Demise,'" BBC News, March 13, 2013, http://www.bbc.com/news/science-environment-21759233 (http://www.bbc.com/news/science-environment-21759233).].

Уникальная способность наших предков взаимодействовать с окружающим миром, поддерживать устойчивое внимание, управлять эмоциями, вспоминать и обмениваться информацией, а также устанавливать прочные социальные связи была, по всей видимости, достаточной для того, чтобы «склонить чашу весов в их пользу, когда условия жизни начали ухудшаться в конце последнего ледникового периода», поясняет Данбар, имея в виду период резкого изменения климата. Древние предки современного человека использовали возможности своей большой префронтальной коры для адаптации. А вот у неандертальцев, денисовцев и других древних гоминин не было шансов выжить.

Помимо проблемы, связанной со зрением, причиной еще одного различия мозга людей и других гоминин могла быть структура древних человеческих сообществ. В соответствии с одной из теорий, более теплый климат привел к повышению плотности заселения Африки, что способствовало формированию прочных социальных связей, более длительным отношениям и участию обоих родителей в воспитании детей. Как результат, более продолжительный период выкармливания и развития неокрепшего мозга детей древнего человека принес им со временем конкурентное преимущество.

Это предположение получило название «гипотеза социального мозга». В соответствии с ним социальная ориентированность мозга современного человека имеет нейробиологическую основу и такое могущество, что вполне могла изменить ход нашего существования на планете. Гипотеза социального мозга, в частности, исходит из того, что более развитая префронтальная кора появилась у нас под влиянием интенсивного социального соперничества в условиях высокой плотности популяции первобытных людей. А усиление социального соперничества является результатом усложнения социальной структуры, в том числе результатом появления идеи социального статуса, связанного с репродуктивным успехом[33 - . Sergey Gavrilets and Aaron Vose, "The Dynamics of Machiavellian Intelligence," Proceedings of the National Academy of Science of the United States of America 103, no. 45 (2006): 16823–16828, https://doi.org/10.1073/pnas.0601428103 (https://doi.org/10.1073/pnas.0601428103).]. Сильные социальные связи и формирование сложных социальных сетей создали условия для более активного воспитания детей в течение более продолжительного периода. Усложнение социальной структуры также привело к усилению обмена знаниями, который способствовал изобретению более совершенных орудий. С ростом средней продолжительности жизни людей и развитием технологий усиливалось их доминирование и влияние на планете. Ну а неандертальцы и денисовцы, хотя они не так уж редко скрещивались с людьми, исчезли навсегда.

Человеческий мозг с его огромной префронтальной корой, этим дирижером нейронных симфоний и концертмейстером оркестра остальных долей мозга, позволяет переходить от импульсивных побуждений к обдуманным действиям, от рассеянности к концентрации внимания, от пассивного реагирования к осмыслению. Префронтальная кора не порождает эмоции, однако она критически важна для интерпретации нашего эмоционального мира. Именно она помогает различать гнев и сочувствие, социальную боль и социальный комфорт. Она также имеет ключевое значение для нашей способности усваивать новую информацию и обращаться к воспоминаниям. К тому же, как мы увидим, от нее зависит переход от привычки к зависимости.

Каким бы замечательным ни был человеческий мозг, непонятно, как на него влияют технологии, создаваемые и используемые в цифровую эру. Префронтальная кора, самый ценный ресурс нашего мозга, испытывает интенсивное давление в эпоху отвлекающих факторов, а мы рискуем нарушить гармонию своих симфоний и превратить их в какофонию.