Чахоточный шик. История красоты, моды и недуга

Его влияние возрастало, по-видимому, из-за того, что он уносил жизни своих жертв совершенно без разбора, поражая как жителей особняков, так и обитателей трущоб. Быстрее всего заболевание распространялось в городских центрах, но не ограничивалось городской чертой и никак не соотносилось ни с полом, ни со статусом, ни с возрастом или профессией. В 1818 году Джон Мэнсфорд утверждал, что чахотка была на пике:

Наиболее важной особенностью чахотки является ее возрастающее распространение. Ее справедливо назвали гигантской болезнью страны; и она обрушивается на нас своей страшной великанской поступью ‹…› Кажется вероятным ‹…› что за последнее столетие число смертей от чахотки в Великобритании увеличилось на треть; и что теперь они достигли огромного количества в пятьдесят пять тысяч в год[37 - Mansford J. G. An Inquiry into the Influence of Situation on Pulmonary Consumption. London: Longman, Hurst, Rees, Orme and Brown, 1818. P. 67.].

Несмотря на всеобщую убежденность в том, что смертность от туберкулеза возросла, выявление конкретных случаев чахотки представляло трудность из-за отсутствия точных данных о смертности, что еще больше осложнялось неточностью диагностических методов того времени. Медленный, «крадущийся» характер развития чахотки означал, что она часто оставалась незамеченной до последних стадий, а ее номенклатура еще более усложняет оценку смертности. Термины «фтизис» и «легочная чахотка» использовались практически без разбора для обозначения ряда не связанных заболеваний[38 - Dubos, Dubos. The White Plague. P. 9.]. Обозначение «чахотка» было особенно проблематичным, поскольку его часто применяли к любому заболеванию, сопровождавшемуся потерей веса.

Несмотря на эти трудности, ясно, что девятнадцатый век можно с уверенностью назвать «эпохой чахотки», независимо от того, подразумеваем ли мы фактическое или предполагаемое воздействие заболевания. Его также можно назвать эпохой медицинской статистики[39 - Herzlich C., Pierret J. Illness and Self in Society. P. 24.]. До девятнадцатого века в Англии не велось регулярных или точных записей о статистике смертности. Это не означает, что попытки вести учет рождений и смертей не предпринимались в учреждениях, таких как больницы, и в некоторых городах. В 1836 году на основании парламентского распоряжения эти усилия были формализованы и привели к созданию общенациональной системы регистрации рождений, смертей и браков. В следующем году статистик и врач Уильям Фарр прекратил свою медицинскую практику и был временно нанят секретарем в Центральное бюро регистрации актов гражданского состояния для оказания помощи в организации и классификации этой информации, и в 1839 году его должность стала постоянной[40 - Eyler J. M. Farr, William (1807–1883) // Oxford Dictionary of National Biography / Ed. by H. C. G. Matthew and Brian Harrison. Oxford: OUP, 2004. www.oxforddnb.com/view/article/9185[по состоянию на 5 июня 2008]; Smith G. The Dictionary of National Biography. Vol. VI. London: Oxford University Press, 1964. P. 1090.]. После публикации Фарром «Первого ежегодного отчета Центрального бюро рождений, смертей и браков» официальные лица в Англии начали систематически отслеживать показатели смертности от различных заболеваний, включая туберкулез.

Эти новые статистические данные свидетельствовали об общенациональном геноциде, вызванном чахоткой, – ситуация, которая не скрылась от внимания тех, кто вел хроники болезни. Один из таких исследователей, Генри Гилберт, писал: «Согласно отчету Центрального бюро регистрации, легочная чахотка уничтожила больше человеческих жизней за шесть указанных месяцев [с 1 июля по 31 декабря 1837 года], чем холера, грипп, оспа, корь, малярия, тифозная лихорадка, водобоязнь, апоплексический удар, грыжа, колики, заболевания печени, камни, ревматизм, язва, свищ и гангрена!»[41 - Gilbert H. Pulmonary Consumption: Its Prevention & Cure Established on the New Views of the Pathology of the Disease. London: Henry Renshaw, 1842. P. 6.] Вскоре Гилберт пустил эти статистические данные в дело, заявив: «Не существует столь же общераспространенной и смертельной болезни, как чахотка легких. Согласно самым последним подсчетам медиков, она является причиной четверти всех смертей, повлеченных болезнями в Великобритании и Ирландии»[42 - Gilbert H. Pulmonary Consumption. P. 4–5.]. К 1850 году в «Ежегодных отчетах» внимание публики особо привлекалось к существенным показателям смертности от туберкулеза в крупных городах[43 - Herzlich C., Pierret J. Illness and Self in Society. P. 24.]. Высокая смертность помогла повысить осведомленность общественности и сосредоточила внимание медицинского сообщества на заболевании в течение последней половины девятнадцатого века. В 1882 году о значении чахотки для общества писал Роберт Кох: «Если число жертв, которое уносит эта болезнь, является мерилом ее значимости, то все болезни, особенно наиболее опасные инфекционные заболевания, такие как бубонная чума, азиатская холера и т. д., должны занять место далеко позади туберкулеза. Статистика сообщает нам, что от туберкулеза умирает одна седьмая населения страны и что, если рассматривать только трудоспособные группы среднего возраста, туберкулез уносит треть, а зачастую и больше жизней»[44 - Цит. по: Waksman. The Conquest of Tuberculosis. Р. 20.].

Патологоанатомический подход к болезни

Помимо роста осознания масштабов туберкулеза, отношение к этой болезни в начале девятнадцатого века отражало преобладание патологоанатомического подхода. Восемнадцатый век стал свидетелем развития локальной концепции болезни, которую исследовали и осмысляли с точки зрения патологической анатомии. В 1760-х годах итальянский анатом Г. Б. Морганьи связал чахотку с анатомическими открытиями в трактате «О положениях и причинах болезней» (De sedibus et causis morborum), помогая укрепить идею о том, что врачи-исследователи должны сопоставлять симптомы болезни и повреждения организма посредством вскрытия. Морганьи сыграл важную роль в изменении теоретической идеологии болезни, повысив авторитет патологической анатомии и значение роли, которую играют точные, локализованные поражения. С принятием этой новой точки зрения увеличительное стекло медицинского исследования было сфокусировано на частях, а не на целом[45 - Reiser S. J. The Science of Diagnosis: Diagnostic Technology // Companion Encyclopedia of the History of Medicine / Ed. by W. F. Bynum and Roy Porter. Vol. 2. London: Routledge, 2001. P. 826–827.]. Все чаще симптомы, проявлявшиеся у живых жертв болезни, коррелировали со структурными изменениями, наблюдаемыми после смерти[46 - Granshaw L. The Hospital // Companion Encyclopedia of the History of Medicine / Ed. by W. F. Bynum and Roy Porter. Vol. 2. London: Routledge, 2001. P. 1187.]. Окончательно оформить эту точку зрения помог французский патологоанатом-новатор Ксавье Биша, наказавший всем врачам анатомировать и открывать новое[47 - Porter R. The Greatest Benefit to Mankind. P. 307.]. В основании нового подхода лежала идея, что болезнь имеет специфические патологические проявления и что исследование этих особенностей даст ответы на причину заболеваний. Это изменение в интеллектуальном подходе привело к новому способу классифицировать течение болезни; однако в отношении чахотки рост глубины и качества анатомической информации вызывал больше вопросов, чем давал ответов.

1.2. Джованни Баттиста Морганьи. Титульный лист и фронтиспис трактата Морганьи «О положениях и причинах болезней»

При туберкулезе патологоанатомический подход ограничивался диагностикой и выявлением признаков болезни, но он не объяснял причины этих патологических проявлений. Постепенно врачи-исследователи разработали новые методологии и инструменты для изучения процесса болезни не только в мертвом, но и в живом организме. Открытие явления перкуссии и разработка стетоскопа помогли расширить познания о туберкулезе и помочь в его диагностике[48 - Открытие австрийским врачом Леопольдом Ауэнбруггером (1722–1809) перкуссии, заключавшейся в простукивании грудной клетки и точной записи произведенных звуков, открыло совершенно новый путь в медицинских исследованиях, позволив «заглянуть» внутрь живого организма. При этом книга и метод канули в лету, пока ее не перевел и не популяризировал Жан-Никола Корвизар (1755–1820), личный врач Наполеона I. Cummins L. S. Tuberculosis in History From the 17th Century to our own Times. London: Bailliere, Tindall and Cox, 1949. P. 94–96, 100–102.]. Когда в 1816 году Теофиль Гиацинт Лаэннек создал стетоскоп, он создал предмет, который стал основным инструментом нового анатомического подхода к медицине. (См. во вклейке ил. 4.) Открыв живое тело для «рассечения» с помощью звука, стетоскоп предоставил новое средство для исследования больного человека; теперь патологию можно было диагностировать как на мертвых, так и на живых пациентах[49 - Лаэннек и другие энтузиасты стетоскопии смогли обнаружить целый ряд заболеваний благодаря отличиям дыхательных шумов. Porter R. The Greatest Benefit to Mankind. P. 307–309.]. Стетоскоп и сопутствующая методология значительно изменили подход к респираторным заболеваниям, и Лаэннек применил свое новое оружие против чахотки легких. В «Трактате о заболеваниях грудной клетки и опосредованной аускультации» (опубликованном на французском языке в 1819 году и переведенном на английский язык к 1821 году) четко описано клиническое течение туберкулеза[50 - Cummins L. S. Tuberculosis in History From the 17th Century to our own Times. P. 121.]. В работе Лаэннек не только определил руководящие принципы для диагностики чахотки, но также утверждал, что туберкул был признаком одного отдельного заболевания, вне зависимости от того, находилось ли оно в легких или где-либо еще в организме, например в печени или кишечнике. Лаэннек предложил единую теорию чахотки, которая стала общепринятой точкой зрения до открытия туберкулезной палочки в 1882 году[51 - Porter R. The Greatest Benefit to Mankind. P. 311.]. В 1843 году доктор Джон Гастингс воздал должное вкладу Лаэннека, заявив:

Хотя до Лаэннека уже существовали самые разнообразные работы о чахотке легких, его великие открытия, сделанные с помощью аускультации, пролили на туберкулез новый свет и начали новую эпоху в его истории ‹…› Но, как это ни удивительно, наши возможности лечения, по-видимому, сократились пропорционально тому, как возросло наше знание об определении природы чахотки; ни в один период своей истории она не была настолько фатальной, как со времени открытия стетоскопа[52 - Hastings J. Pulmonary Consumption, Successfully Treated with Naphtha. London: John Churchill, 1843. P. 4.].

Обоснование предположениям Лаэннека дал его современник, французский патологоанатом Гаспар Лоран Бэйль. В работе «Исследования туберкулеза легких» (1810) он также утверждал, что туберкулез является точно определимым и специфическим состоянием, а не каким-то широко распространенным генерализованным расстройством истощения, возникающим в результате некоего предшествующего недуга. Кроме того, он утверждал, что туберкулы появлялись прежде, чем обнаруживались какие-либо внешние симптомы. Бэйль настаивал на том, что наиболее видимые и узнаваемые симптомы туберкулеза указывают на позднюю стадию развития заболевания и что отсутствие видимых или характерных симптомов никоим образом не указывает на его отсутствие[53 - Porter R. The Greatest Benefit to Mankind. P. 311.]. В своем исследовании Бэйль представил анализ наиболее частых патологических проявлений туберкулеза и систематические наблюдения за органическими изменениями, происходящими в ходе развития болезни, выполнив более девятисот вскрытий и сопоставив результаты с собственной врачебной практикой. Благодаря сравнению патологических и клинических результатов он смог прийти к заключению, что источником других патологических изменений при чахотке был маленький туберкул. Врач заявил, что дальнейшие осложнения, наблюдаемые у больных туберкулезом, в том числе в кишечнике, гортани и лимфатических узлах, являются следствием чахотки, а не отдельными заболеваниями[54 - Barrow. Researches on Pulmonary Phthisis, From the French of G. H. Bayle. P. 3–4.].

В трактате «Патологическая анатомия» (1838) шотландский профессор сэр Роберт Карсвелл обобщил и дал оценку многочисленным описаниям туберкула, предоставленным такими патологоанатомами, как Лаэннек, Бэйль и Габриэль Андраль, а также оценил кажущуюся изменчивость его природы[55 - Габриэль Андраль (1797–1876) – французский терапевт, подчеркивавший гнойный, воспалительный и «секреторный» характер изменений при чахотке. Porter R. The Greatest Benefit to Mankind. P. 337; Sebastian A. A Dictionary of the History of Medicine. New York: The Parthenon Publishing Group, Inc., 1999. P. 47.]. Карсвелл выделялся среди британских медиков, стекавшихся во Францию, чтобы изучить новые концепции патологической анатомии. Там он посещал вскрытия и знакомился с новыми медицинскими методами (такими, как аускультация стетоскопом), проводя время с Пьер-Шарлем Александром Луи и Лаэннеком[56 - Пьер-Шарль Александр Луи (1787–1872) – парижский терапевт, специалист по туберкулезу и тифу. Porter R. The Greatest Benefit to Mankind. Р. 337; Sebastian A. A Dictionary of the History of Medicine. Р. 47; Simmons J. G. Doctors & Discoveries: Lives that Created Today’s Medicine from Hippocrates to the Present. Boston: Houghton Mifflin Company, 2002. P. 75.]. Карсвелл, пожалуй, наиболее известен своими потрясающими иллюстрациями анатомических препаратов, которые он изучал во Франции; кроме того, по-прежнему важен его вклад в оформление патологической анатомии как отдельной медицинской дисциплины в Англии[57 - Когда Карсвелл (1793–1857) изучал медицину в университете Глазго, его нанял профессор Джон Томсон для сбора информации во Франции и зарисовки результатов изысканий для разрабатываемого им курса по патологической анатомии. Вернувшись в Великобританию, Карсвелл получил должность заведующего кафедрой патологической анатомии, которую Лондонский университет создал в 1828 году, опередив французов; однако вскоре кафедра ощутила конкуренцию со стороны более устоявшихся дисциплин практической и нормальной анатомии. Отсутствие поддержки в сочетании с невозможностью заработать себе на жизнь вынудило Карсвелла покинуть эту должность. Hull A. Carswell, Sir Robert (1793–1857) // Oxford Dictionary of National Biography / Ed. by H. C. G. Matthew and Brian Harrison. Oxford: OUP, 2004. www.oxforddnb.com/view/article/4778[по состоянию на 5 июня 2008]; Hass E. K. Morbid Appearances: The Anatomy of Pathology in the Early 19th century // Journal of Interdisciplinary History. 1989. Vol. 20. No. 1 (Summer). P. 139.]. Роберт Карсвелл также продемонстрировал сохранявшуюся сложность в точном определении причины и течения туберкулеза. Он проводил вскрытия и выполнял цветные рисунки своих наблюдений, которые давали локализованные представления о болезни; однако его сопроводительные записки об исследуемых случаях демонстрировали более целостный подход[58 - Локализованные концепции болезни стремились определить локализацию болезни на уровне отдельных тканей или органов с учетом более общих патологических изменений, системных изменений и симптомов.]. Его работа «Патологическая анатомия» подняла несколько вопросов по поводу туберкулов, которые продолжали преследовать медицинское сообщество. (См. во вклейке ил. 6.) Каково было происхождение обнаруженных патологических изменений? Чем они являлись и были ли они связаны с патологическим процессом туберкулеза? Одна популярная теория представляла туберкулы как маленькие поврежденные железы, увеличенные в результате травмы, нанесенной болезнью. Другие рассматривали туберкулы как новые объекты, занесенные болезнью и растущие, как опухоли. Размышления велись в отношении всего, начиная с размера и консистенции туберкулов и заканчивая их происхождением и местоположением. Исследования природы туберкула также поднимали вопрос о точной взаимосвязи между туберкулами, обнаруженными в легких, и туберкулами в других частях тела. В 1849 году Роберт Халл утверждал: «Чахотка легких – это систематическое заболевание. Легкое может страдать отдельно или совместно с внутренними органами брюшной полости»[59 - Hull R. A Few Suggestions on Consumption. London: Churchill, 1849. P. 2.]. Оставался вопрос: была ли связь между этими внелегочными туберкулами, наблюдаемыми, например, при золотухе, и туберкулезом легких?[60 - Золотуха (скрофулез), которую часто называют «королевской напастью», представляла собой форму нелегочного туберкулеза, характеризующегося воспалением лимфатических узлов, и сопровождалась неприглядными припухлостями, вызванными туберкулами на шее и под кожей в других частях тела. Золотуха часто приводила к изъязвлению кожи из-за постоянного и обширного отека.] Несмотря на влияние трудов Бэйля и работы таких медиков, как Халл, большинство врачей, похоже, считали эти различные патологические симптомы следствием других, не связанных с туберкулезом заболеваний.

Пытаясь установить какой-либо порядок в этом сбивающем с толку объеме информации, врачи-исследователи преднамеренно классифицировали различные состояния по типу язвы, туберкула или полости[61 - Dubos, Dubos. The White Plague. P. 74.]. Случаи, когда туберкулы проявлялись за пределами легких, имели другое обозначение, чем чахотка, и до конца девятнадцатого века они считались отдельными, но связанными заболеваниями с их собственной этиологией и методами лечения. Когда Карсвелл утверждал, что изучение чахотки должно относиться к сфере патологической анатомии, он признавал ограниченность имеющихся знаний и обращал внимание на роль, которую играют такие факторы, как стихия и экономика, а также приобретенный или наследственный характер заболевания. Но какова была его природа? Была необходима теория, которая закрыла бы пробелы, оставленные патологоанатомическим подходом, и виновником ряда болезней, включая туберкулез, стали считать наследственность.

Распространенность и деструктивный характер легочной чахотки широко признавались, но определить ее причины, разработать методы диагностики и лечения оказалось крайне трудно. В 1808 году Джеймс Сэндерс сетовал на повсеместное невежество:

Едва ли из работ можно было понять, что их авторы когда-либо пытались связать симптомы в порядке их появления и в соответствии с изменениями, которые следовали за ними в организме; и это, вероятно, является главной причиной того, что они не пришли к согласию в отношении природы заболевания, несмотря на бесконечное число тел, лишенных жизни в результате чахотки, исследованных с большим терпением и анатомической тщательностью[62 - Sanders J. Treatise on Pulmonary Consumption. London: Longman, Hurst, Rees, and Orme, 1808. P. v.].

Спустя почти полвека эта неразбериха сохранялась, и в 1855 году Генри Маккормак писал: «В течение нескольких поколений фтизис оставался камнем преткновения медицины. Ни одна болезнь, возможно, не была исследована более терпеливо, но при этом ни одна из них не заводила в тупик исследователя так часто и не была оставлена на произвол эмпиризма и отчаяния»[63 - M’Cormac H. On the Nature, Treatment and Prevention of Pulmonary Consumption. London: Longman, Brown, Green and Longmans, and J. Churchill, 1855. P. 1. Глава 2. Удивительный случай чахотки: семейный вопрос.].

Глава 2. Удивительный случай чахотки: семейный вопрос

Заразен?

Патологическая анатомия позволила врачам продвинуться в понимании того, как туберкулез проявляется в организме; тем не менее она не помогла объяснить ни различную предрасположенность к заболеванию, ни причину появления туберкулов. Выдвигавшиеся теории разнились, и в континентальной Европе, особенно в южных странах, чахотка большей частью считалась заразной болезнью, распространяемой воздушным путем или через контакт либо с зараженным человеком, либо с материальным объектом[64 - Представление о чахотке как заразном заболевании имеет долгую историю. Гален считал ее одновременно заразной и неизлечимой. В 1546 году флорентийский врач Джироламо Фракасторо систематически настаивал на инфекционной природе чахотки, выделяя заразный фтизис (происходивший от контакта с заболевшими) и спонтанный фтизис (возникавший в результате определенного травматического события). Waksman. Thy Conquest of Tuberculosis, 50. В семнадцатом веке идея о заразности была широко признанной частью теории чахотки в южной Европе, а к восемнадцатому веку она прочно укоренилась; ведущие итальянские врачи и анатомы, включая Морганьи, старались не вскрывать тела тех, кто умер от туберкулеза, из страха заразиться болезнью. Dubos and Dubos. The White Plague. P. 29.]. В других странах – например, в Англии – туберкулез считался результатом нарушений в строении тела, изъяном, который передавался по наследству от родителей к отпрыскам наряду с физическими характеристиками, такими как черты лица и цвет волос[65 - Ibid. P. 28.]. Теория об инфекционной природе туберкулеза не смогла объяснить все наблюдаемые признаки чахотки, и многие ученые-медики одновременно поддерживали представления о туберкулезе как о заразном и наследственном заболевании. Терапевты, такие как Гидеон Харви, подчеркивали связь между чахоткой и индивидуальными нарушениями, при этом центральное значение приписывая заражению. Они утверждали, что туберкулез

при всей его пагубности и заразной природе ‹…› может быть причислен к худшим эпидемиям, наряду с чумой, оспой и лепрой, в заразности он не уступает ни одной из них ‹…› Более того, ничто не поражает здоровые легкие быстрее, чем вдыхание тлетворного выдоха из изъязвленных чахоточных легких; многие пали жертвой чахотки, всего лишь понюхав дыхание или мокроту чахоточных больных, другие – выпив из одного с ними сосуда; и, более того, надев одежду чахоточных спустя два года после того, как ее перестали носить[66 - Harvey. Morbus Anglicus. P. 2–3.].

2.1. Группа молодых модных врачей. Литография Ф.-С. Дельпеша с картины Л. Буальи, 1823

Несмотря на явную склонность к теории заражения, Харви также писал, что недуг часто передается от «чахоточных родителей к их детям» и ввиду этого является «наследственным, до такой степени, что целые семьи, получив его от предков, исчезали через чахотку»[67 - Ibid. P. 3.].

К концу семнадцатого века нарастали сомнения в обоснованности теории заражения. В северной Европе врачи использовали свидетельства о том, что чахотка часто безжалостно уносила жизни отдельных семей, как доказательства того, что болезнь была результатом наследственного дефекта строения организма[68 - Dubos and Dubos. The White Plague. P. 33.]. К восемнадцатому веку между южной и северной Европой произошел окончательный раскол во мнении по поводу заразности туберкулеза: многие в северной Европе отказывались признавать такую возможность[69 - В Англии, скорее, следовали примеру Северной Европы, отчасти в силу схожих климатических условий.]. В Великобритании к девятнадцатому веку теория заражения вызывала решительное неприятие ввиду отсутствия эмпирических доказательств. В «Трактате о туберкулезе» (1852) заявлялось:

Доктрина заражения всегда основывалась на очень расплывчатых и недостаточных доказательствах; таких как единичные случаи заболевания у лиц, которые ранее постоянно посещали больных; или у мужей или жен, где оба спали в одной и той же постели до наступления смертельного исхода заболевания у первого заболевшего ‹…› Против немногих фактов, поддерживающих доктрину заражения, находятся десятки тысяч, ее опровергающих[70 - Ancell. A Treatise on Tuberculosis. P. 481.].

Опровержение теории о распространении туберкулеза через контакт требовало развития иных объяснительных схем, а концепция наследственной передачи была встроена в теоретический репертуар этиологии болезни. К началу девятнадцатого столетия многие исследователи были убеждены, что такие заболевания, как туберкулез, подагра и безумие, являлись конечным продуктом многогранной этиологии, складывавшейся в результате действия неясного сочетания факторов окружающей среды и внешних влияний. Тем не менее продолжались ожесточенные споры по поводу различных объяснений туберкулеза – от заражения до наследственности и от телосложения до окружающей среды. Мнения сходились лишь в том, что виной всему была некоторая врожденная предрасположенность[71 - Porter. The Greatest Benefit to Mankind. P. 440.].

Телесная конституция

В то время как патологоанатомический подход набирал популярность, органическая предрасположенность к болезням стала преобладающим объяснением множества хронических заболеваний, в том числе туберкулеза. В 1806 году Джон Рейд ясно изложил теорию предрасположенности.

Есть, однако ‹…› общепризнанное разнообразие органической предрасположенности к истинному фтизису, из какого бы источника он ни происходил. Разящий ангел, требуя общей дани за определенные отклонения от природы, отмечает отдельных людей в качестве первостепенной жертвы. Хотя никому не следует бесстрашно подвергать себя воздействию источников чахотки, не все имеют равные основания для опасений ‹…› Природное строение организма, возраст, пол и профессия или иное занятие и привычки могут, возможно, объяснять черты предрасположенности к легочной чахотке, будь то врожденной или приобретенной; или, на языке систематики, могут включать предрасполагающие и возбуждающие причины этого грозного и разрушительного недуга[72 - Reid J. A Treatise on the Origin, Progress, Prevention, and Treatment of Consumption. London: R. Taylor & Co., 1806. P. 160–161.].

Теория «органической предрасположенности» предполагала, что тело являлось упорядоченной структурой, фундаментальные характеристики которой наследовались как целое, формируя либо сильное телосложение, устойчивое к болезням, либо слабое, которое делало человека уязвимым для болезни[73 - Olby R. C. Constitutional and Hereditary Disorders // Companion Encyclopedia of the History of Medicine / Ed. by W. F. Bynum and Roy Porter. Vol. 1. London: Routledge, 2001. P. 413.]. Поместив телосложение в основание объяснительного процесса, врачи выработали физиологическую гипотезу этиологии туберкулеза, из которой сформировалось убеждение, что исправить какой-либо врожденный органический дисбаланс было практически невозможно.

Постепенно некоторые недуги стали тесно связываться с концепциями наследственности. Гораций Уолпол (1717–1797) вспоминал о влиянии ослабленной конституции на его семью и пережитые в детстве им самим трудности: «[Я] был чрезвычайно слабым и хрупким, каким вы видите меня до сих пор, хотя никаких жалоб у меня не было, пока после сорока не началась подагра, и, поскольку мои две сестры были чахоточными[74 - Кэтрин Уолпол (1703–1722) пала жертвой туберкулеза в возрасте 19 лет, а виконтесса Мэри Мальпас (ок. 1706–1732), жена лорда Джорджа Джеймса Мальпаса (впоследствии графа Чолмондели) умерла от чахотки в возрасте 26 лет.] и умерли от чахотки, предполагаемый необходимый уход за мной (и я слышал, как люди говорили: „Этот ребенок не выживет“) так поглотил внимание моей матери, что сострадание и нежность вскоре переросли в невероятную любовь»[75 - The Letters of Horace Walpole, Fourth Earl of Orford. Vol. 1 / Ed. by P. Cunningham. Edinburgh: John Grant, 1906. P. xcix.]. Врачи полагали, что унаследованная болезнь была заложена в строении организма человека и могла проявляться различными способами, как в семье Уолпола – в виде чахотки и подагры. (См. во вклейке ил. 6.) В своем «Трактате о легочной чахотке» сэр Джеймс Кларк определил важность телосложения: «Прежде чем мы сможем надеяться получить точные знания о чахотке, мы должны провести наши исследования за пределами легочного заболевания, которое является лишь вторичной болезнью, следствием ранее существовавшего органического нарушения, необходимого условия, которое определяет появление туберкулов»[76 - Clark J. A Treatise on Pulmonary Consumption. London: Sherwood, Gilbert and Piper, 1835. P. 2.].

Почти во всех дискуссиях о наследственной природе болезни очевидна связь между телосложением и наследственным заболеванием; но реальная важность теоретической связи становится ясной, если принять во внимание то, что врачи подразумевали под телосложением[77 - Waller J. C. The Illusion of an Explanation. P. 436.]. Врачи, стремившиеся объяснить устойчивость некоторых болезней, таких как туберкулез, сумасшествие или безумие, к лечению, не располагали большим количеством вариантов. Опираясь исключительно на влияние окружающей среды и образ жизни, неизменность течения этих болезней при изменении образа жизни и внешних условий, обычно не приводивших к устойчивому улучшению, объяснить не удалось. Связывая хронические заболевания и особенности телосложения, врачи были в состоянии объяснить свою неспособность повлиять на исход таких заболеваний, как чахотка, и, утверждая, что эти заболевания объяснялись телосложением, врачи также были склонны считать их наследственными[78 - Ibid. P. 443–444.].

Рационализация через наследственность имела вес в случаях, когда болезнь уносила целые семьи и когда ее жертвами становились только некоторые их члены, так как передавалась предрасположенность к чахотке, а не сама болезнь. Томас Рейд в 1782 году утверждал: «Эта болезнь обычно поражает людей хрупкого, слабого, нежного телосложения и, поскольку такое строение тела свойственно определенным семьям, в таких случаях она может быть с большой вероятностью названа наследственным заболеванием»[79 - Reid T. An Essay on the Nature and Cure of Phthisis Pulmonalis. London: T. Cadell, 1782. P. 2–3.]. Чахотка была особенно печально известна тем, что ударяла по семьям, таким как Бронте, где, к сожалению, от этой болезни один за другим погибали все ее члены. (См. во вклейке ил. 7.) Две старшие сестры, Мария и Элизабет, умерли от туберкулеза в 1825 году. За ними последовали Бранвелл (1848), Эмили (1848) и Анна (1849), все они погибли от чахотки. Шарлотта скончалась в 1855 году, предположительно из-за туберкулеза, осложненного ее беременностью[80 - Dubos and Dubos. The White Plague. P. 36–38.]. В январе 1849 года Шарлотта писала: «С сентября болезнь не покидала наш дом. Странно, что раньше такого не бывало, но я подозреваю, что все это происходило годами. Никто из нас не мог похвастаться крепким здоровьем, и мы не заметили постепенного приближения гибели; мы не знали ее симптомов: небольшой кашель, слабый аппетит, склонность к простуде при каждом изменении атмосферы считались само собой разумеющимися. Теперь я вижу их в другом свете»[81 - Charlotte Bronte to W. S. Williams, January 18, 1849 // Shorter C. The Bront?s: Life and Letters. Vol. II. London: Hodder and Stoughton, 1908. P. 21.]. В 1836 году Эмили Шор описала одну из таких семей, которая, похоже, страдала от быстро развивавшейся чахотки.

2.2. Купание в море часто рекомендовалось людям с хрупким телосложением. «Купание в море», иллюстрация из книги Walker G. Costume of Yorkshire

Во время купания женщины ‹…› рассказали маме пару подробностей о семействе из номера 36. Кажется, у них высокая смертность. Они умирают, едва достигнув возраста двадцати лет. Та, чей катафалк мы видели, была четвертой, чья жизнь так безвременно прервалась, и теперь ожидают, что вскоре придет черед еще одной – по-видимому, бледной, старшей из двух сестер. Болезнь, от которой они умирают, нам не известна; вероятно, это чахотка, при этом, кажется, очень скоротечная[82 - August 18, [1836] // Shore E. Journal of Emily Shore / Ed. by Barbara Timm Gates. Charlottesville: University Press of Virginia, 1991. P. 146.].

Частотность такого рода случаев, когда чахоткой страдали несколько членов одной семьи или когда целые семьи гибли от этой болезни, заставила врачей в большинстве стран Северной Европы заключить, что болезнь является следствием унаследованного изъяна телесной конституции[83 - Dubos and Dubos. The White Plague. P. 42.]. Особенности строения организма также служили удобным объяснением ситуаций, когда погибал только один член семьи, поскольку можно было утверждать, что жертва была единственным членом, унаследовавшим слабую конституцию. Практикующие врачи и обыватели девятнадцатого века считали, что чахотка является в основном печальным выражением стечения личных обстоятельств и семейной наследственности. В 1835 году врач Дж. Дж. Фёрнивалл писал:

Теперь не может быть никаких сомнений в том, что «туберкулезный диатезис находится в прямой зависимости от развития этой особой конституции» и что образование туберкулов происходит у людей с наследственной предрасположенностью, чему способствуют (у некоторых людей в более активной форме) отклонения от здоровой иннервации ‹…› [которая] ведет непосредственно к образованию или локализации туберкулезной материи[84 - Furnivall J. J. On the Successful Treatment of Consumptive Disorders. London: Whittaker & Co., 1835. P. 11.].

Наследственность и конституциональная предрасположенность в сочетании с неблагоприятным климатом и материально-бытовыми условиями, по-видимому, служили убедительным заменителем теории заражения. Врачи утверждали, что если бы туберкулез был заразным, от этой болезни страдали бы все домочадцы. В трактате «О природе, лечении и профилактике легочной чахотки» утверждалось:

Чахотка не передается ни посредством инфекции, ни посредством заражения, так же как нельзя заразиться переломом конечности. Впрочем, может случиться так, что члены одной семьи, проживающие в одном и том же помещении, подверженные одним и тем же пагубным воздействиям, сразу же влекущим заболевание и делающим его трудноизлечимым, будут последовательно охвачены туберкулезом, так что целые семейства, как это уже часто случалось, падут его жертвами. Это то, что привело к формированию убежденности не только в том, что туберкулез передается от человека к человеку, но и в том, что он передается в семьях[85 - M’Cormac. On the Nature, Treatment and Prevention of Pulmonary Consumption. P. 14.].

Основная идеологическая связь между понятиями «конституция тела» и «наследственность» не была лишена противоречий. Несмотря на то что чахотка часто поражала целые семьи, в этом явлении не было предсказуемости и последовательности. Томас Бартлетт писал в 1855 году: «Как и в случае с подагрой, так и в случае с чахоткой часто обнаруживается, что эта болезнь щадит одно или два поколения, чтобы вновь проявиться в последующих»[86 - Bartlett T. Consumption: Its Causes, Prevention and Cure. London: Hippolyte Bailliere, 1855. P. 12.]. В ответ на это затруднение была введена концепция наследственной предрасположенности. Это понятие послужило теоретическим мостиком: предполагалось, что человек унаследовал не фактическое заболевание, а вместо этого склонность, или предрасположенность, к нему, которая может развиться только при определенных условиях окружающей среды и стимулах[87 - Waller J. C. The Illusion of an Explanation. P. 421–422.].

Чтобы объяснить роль неисчислимого множества возбуждающих заболевание факторов, в конце восемнадцатого и начале девятнадцатого века на первый план вышла концепция диатезиса туберкулеза. В большинстве случаев термин «диатезис» использовался для обозначения предрасположенности к заболеванию; однако он также иногда применялся для описания повреждения организма, которое стало постоянным и затем передавалось как предрасположенность. Таким образом, «диатезис» может обозначать как острую травму, которая дала начало предрасположенности, так и саму предрасположенность[88 - Эрвин Акеркнехт утверждал, что наследственно-конституциональный подход приобрел популярность в связи с трудностями, с которыми столкнулся патологоанатомический подход при объяснении системных заболеваний, таких как туберкулез, подагра и ревматизм. Olby. Constitutional and Hereditary Disorders. P. 414. Джон Уоллер возражал, считая тезис Акеркнехта недостаточно обоснованным, и вторил Чарльзу Розенбергу, утверждая, что концепция наследственности заболевания была «побочным продуктом предшествующей связи, установленной между, с одной стороны, понятием неизлечимости болезни и, с другой стороны, древней концепцией относительно неизменной индивидуальной конституции». По мнению Уоллера, эта концептуальная связь была результатом попытки медиков объяснить свое бессилие перед множеством неподдающихся лечению хронических заболеваний. Waller J. C. The Illusion of an Explanation. P. 414.]. Представление о туберкулезе как наследственной болезни возникло как побочный продукт конституциональной теории болезни, так как диатезис мог наследоваться или быть приобретенным в течение жизни. В некоторых случаях, таких как подагра, диатезис сначала считался приобретенным, а затем передаваемым по наследству. В «Трактате о чахотке легких» Джон Мюррей, рассматривая роль конформации [генов] родителей в развитии наследственного заболевания, утверждал: «Что касается происхождения – потомство скрофулезных и чахоточных, диспепсических или подагрических родителей появится на свет с конституциями, восприимчивыми к тем внешним воздействиям, которые ведут к подтвержденной чахотке; только в таком значении можно утверждать, что чахотка является наследственным заболеванием; и, таким образом, Господь буквально карает „за грехи отцов до третьего и четвертого колена“»[89 - Murray J. A Treatise on Pulmonary Consumption its Prevention and Remedy. London: Whittaker, Treacher, and Arnot, 1830. P. 7.].

Различия в конституции служили объяснением различий в показателях смертности и в развитии болезни в каждом отдельном случае. Масштабы заболеваемости и изменчивые показатели смертности от чахотки способствовали поиску «туберкулезного диатезиса» и характеристик, которые вызывали у человека врожденную уязвимость к заболеванию[90 - Dubos and Dubos. The White Plague. P. xix.]. Повторные случаи проявления хронического заболевания у человека имели наследственные последствия, поскольку только повторяющиеся воздействия приводили к необратимому изменению конституционального состава тела. В 1799 году Уильям Грант утверждал, что болезнь может стать наследственной только в том случае, если в конституции пострадавшего человека произошли масштабные изменения. Точно так же в начале девятнадцатого века Горацио Пратер утверждал: «Величайшее различие между наследственными и ненаследственными заболеваниями заключается в том, что первые изменяют структуру организма глубоко и навсегда ‹…› в то время как последние влияют на каждую его часть поверхностно»[91 - Цит. по: Waller J. C. The Illusion of an Explanation. P. 442.]. Эти утверждения иллюстрируют одну из постоянных проблем, связанную с концепцией диатезиса, или наследственной предрасположенности к туберкулезу, – определение точных обстоятельств, при которых заболевание может привести к необратимым изменениям в конституции. Обычным ответом практикующих врачей было утверждение о важности продолжительности воздействия повреждающих факторов. К девятнадцатому веку термин «диатезис» в первую очередь стал употребляться в отношении хронических, а не острых состояний, особенно таких заболеваний, которые периодически или планомерно разрушали организм жертвы, такие как астма, подагра, рак, эпилепсия, безумие и, конечно, чахотка[92 - Olby. Constitutional and Hereditary Disorders. P. 413–414.].

2.3. Мужчина, страдающий подагрой (изображенной в виде пляшущих синих дьяволят). Ричард Ньютон. Лондон: У. Холланд, 1795

С конца восемнадцатого и на протяжении девятнадцатого века объяснение причин хронических заболеваний наследственностью стало практически общепринятым, оно подкреплялось в медицинских трактатах, нозологии и учебниках. Например, в 1834 году Джеймс Кларк подытожил свое мнение по поводу наследственности и туберкулеза, утверждая, что наследовалась не болезнь, а конституциональная предрасположенность к ней. «То, что легочная чахотка является наследственным заболеванием, иными словами, то, что туберкулезная конституция передается от родителя к ребенку, является фактом, который нельзя оспаривать; я действительно считаю это одним из наиболее авторитетных мнений в этиологии заболевания»[93 - Clark J. A Treatise on Pulmonary Consumption. P. 220–221.]. Врачи полагали, что как только хроническое заболевание укоренялось, было чрезвычайно трудно, если не невозможно, помешать наследственной передаче заболевания стать синонимом неизлечимости. Необратимая природа этих видов болезней перенесла внимание врачей на профилактику, а не на излечение, и в этих случаях надежда возлагалась на предотвращение укоренения диатезиса.

Облегчить, а не лечить

Как хроническое заболевание туберкулез рассматривали в парадигме предрасположенности и неизлечимости. Таким образом, когда в 1827 году в авторитетном медицинском журнале The Lancet в статье был поставлен вопрос: «Но можно ли излечить чахотку?» – ответ был предсказуем. «Да простит мне Господь, это вопрос, над которым человек, что провел полжизни в прозекторской, посмеется ‹…› ибо нет случая, который, когда процесс достиг определенной стадии, мог бы быть излечен»[94 - The Lancet. 1826–7 (Saturday, March 3). Vol. XI. No. 183. P. 696.]