Призраки Сумеречного базара. Книга вторая

– Пустяки, – сказала она.

– И хромаешь.

– Я в полном порядке.

– Тебе нужна еще одна ираци…

– Я в порядке.

Он кивнул, словно она только что подтвердила его подозрения.

– Да. Ты всегда выбирала этот путь.

– Какой?

– Через боль.

На этот раз Селин все-таки вздрогнула.

– Неправда, – запротестовала она. – Это… ненормально.

– А ты знаешь, почему это так? Почему ты ищешь боли?

Этого она никогда не понимала. Только знала – глубоко, без слов, как знают самую сокровенную правду.

Что-то было такое в боли… что заставляло ее чувствовать себя более цельной, настоящей. Как будто контроль все еще оставался у нее. Иногда боль была единственным, что она еще могла контролировать.

– Ты ищешь боли, потому что она делает тебя сильнее, – сказал Валентин, будто нарекая новым именем ее безымянную душу. – Знаешь, почему я понимаю тебя лучше, чем они? Потому что мы с тобой одинаковые. Мы рано начали учиться, правда? Жестокость, грубость, боль – никто не защищал нас от правды жизни, и это сделало нас сильными. Большинством людей управляет страх. Они бегут даже от намека на боль, и становятся из-за этого слабыми. Мы же с тобой, Селин, знаем, что единственный способ пройти через боль – это идти ей навстречу. Приветствовать жестокость мира, и тем самым подчинить ее себе.

Селин никогда не думала о себе так: жесткая и сильная… И уж точно никогда не дерзала сравнивать себя с Валентином. Он продолжил:

– Вот за этим-то ты и нужна мне в Круге. Роберт, Стивен и остальные? Они просто мальчишки. Дети, играющие во взрослые игры. Их пока еще не проверили в деле… Проверят, но не сейчас. А мы с тобой особенные. Мы давно уже не дети.

Никто никогда не называл ее сильной. Никто никогда не называл ее особенной.

– Ситуация развивается все быстрее, – продолжал Валентин. – Мне нужно понимать, кто со мной, а кто нет. Вот поэтому-то и я рассказал тебе правду о нашем, – он махнул рукой в сторону дымящейся кучки тряпья, – положении дел.

– Это проверка, – сказала она. – Проверка на верность.

– Это возможность, – поправил он ее. – Тебе – стать моим доверенным лицом, а мне – вознаградить тебя за доверие. Вот что я предлагаю: ты будешь молчать о том, что узнала, и предоставишь событиям идти так, как я планировал. А я подам тебе Стивена Эрондейла на серебряном блюде.

– Что?! Я… я не…

– Я уже говорил тебе, Селин: я много чего знаю. И я знаю тебя. Я могу дать тебе то, что ты хочешь. Если ты действительно этого хочешь.

Будь осторожен со своими желаниями, – снова пронеслось у нее в голове. Но Стивен… она так хотела получить Стивена! Даже понимая, что он о ней думает; даже помня, как гремит в ушах его насмешливый хохот; даже поверив, что она сильна, а Стивен слаб, как только что сказал Валентин… Даже узнав простую и жестокую истину, что Стивен ее не любит и никогда не полюбит, она все равно желала его. Всегда и вовеки.

– …или ты можешь сейчас выйти из этой квартиры, побежать в Конклав, рассказать им все, что сочтешь нужным. Спасти этих ни в чем не виноватых Охотников и потерять единственную семью, которой ты по-настоящему небезразлична, – закончил Валентин. – Выбор за тобой.

* * *

Тесса Грей вдыхала город, который когда-то, совсем недолго, – но такие воспоминания из памяти не стираются, – был ей домом. Сколько ночей она стояла на этом самом мосту, глядя на огромную тень Нотр-Дама, на рябь речных волн, на горделивые кружева Эйфелевой башни – на пронзительную красоту Парижа, расплывающуюся от нескончаемых слез. Сколько ночей она искала в Сене свое вечное отражение, представляя себе мгновения, дни, годы, столетия, которые могла бы прожить в мире, где нет Уилла.

Впрочем, нет. Не представляя.

Потому что представить это было невозможно.

И все равно – вот она, Тесса. Прошло уже больше полувека, а она живет. Без него. Сердце навеки разбито, но все еще бьется. Оно все еще сильное.

И способно любить.

Она сбежала в Париж, когда Уилл умер, и оставалась здесь, пока не окрепла достаточно, чтобы взглянуть в лицо будущему. С тех пор она сюда больше не возвращалась. На первый взгляд город ничуть не изменился. Но если так судить, то и она тоже. Не стоит доверять внешности – она никогда не откроет тебе всей правды. И не обязательно уметь изменять облик, чтобы узнать это.

Прости, Тесса. Я нашел ее – и отпустил.

За все эти годы она так и не привыкла. Не привыкла к холодному голосу Джема, звучавшему прямо в голове, – такому близкому и такому далекому. Его рука покоилась на перилах моста в нескольких дюймах от ее руки… Она могла бы коснуться ее. Он не убрал бы руку, только не от ее прикосновения. Но кожа так холодна, так суха… словно камень.

Все в нем теперь точно камень.

– Ты нашел ее. Именно этого мы и хотели. Речь никогда не шла о том, чтобы привести потерянного Эрондейла обратно в мир Сумеречных охотников. Или вместо него выбрать, каким путем ему идти.

Знакомая тяжесть нефритовой подвески на шее, нагревшейся от прикосновения к коже, была так утешительна. Тесса все еще носила ее – каждый день, не снимая, с тех пор, как Джем подарил ее. Больше века назад…

Он и не знает.

Это правда, но все же… как-то это неправильно. Эрондейл в опасности, а мы ничего не делаем. Боюсь, я не оправдал твоего доверия, Тесса. И его тоже.

Между ней и Джемом всегда был только один «он».

– Мы нашли ее – ради Уилла. Но ты сам знаешь, Уилл хотел бы, чтобы она выбирала сама. Как когда-то выбрал он.

Если бы он все еще был Джемом, она бы обняла его. И ее объятия, дыхание, биение ее сердца убедило бы его в том, что это просто невозможно. Он не может предать ее доверие. Ее или Уилла.

Но он был Джем… и не Джем. Все тот же и бесконечно, неизмеримо другой, и ей оставалось только стоять рядом и с помощью бесполезных слов убеждать, что он сделал все, что мог.

Когда-то он предупредил ее о том, что будет, – о том, как в нем будет оставаться все меньше его и все больше Безмолвного Брата – и пообещал, что трансформация никогда не станет полной. Когда я перестану видеть мир человеческими глазами, я все равно хотя бы отчасти останусь тем Джемом, которого ты знала, – сказал тогда он. – Я буду видеть тебя глазами сердца.

И глядя на него теперь – на его запечатанные глаза и губы, на холодное лицо, вдыхая запах, в котором не было ничего человеческого (так пахнет бумага или камень… то, что никогда не жило и не любило), – она старалась помнить об этом. И верить, что он все еще где-то там, хотя бы часть его. Он видит ее и хочет, чтобы его тоже видели.

С каждым годом становилось все труднее. За долгие десятилетия случались мгновения, когда знакомый ей Джем почти возвращался в мир. Как-то раз, во время одной из бесчисленных войн простецов, они даже украдкой обменялись поцелуем… и едва не зашли дальше. Но Джем вовремя оттолкнул ее, пока «дальше» не превратилось в «слишком». После этого он отдалился от Тессы, словно боялся того, что может случиться, если он подойдет к самому обрыву. Это объятие, о котором она и поныне думала почти каждый день, случилось больше сорока лет назад. И с каждым годом в Джеме оставалось все меньше от человека. Тесса боялась, что он постепенно забывает себя.

Она не могла его потерять. Только не его тоже.

Она станет его памятью.

Я встретил здесь девушку, – сказал он. – Влюбленную в Эрондейла.

Ей показалось, что в его голосе мелькнула тень улыбки.