Восточный экспресс

– Нет, что ты! – поскорей возразила она. – Ты не так понял… Точнее, это я не могу объяснить толком. – Она с досадой шевельнула плечом. – Может быть, мне хочется новых впечатлений. Когда изо дня в день одно и то же, начинает казаться, что жизнь застоялась. Мне нравится всё, чем я занимаюсь, я всё это люблю, но… хочется чего-то еще. И ни книги, ни фильмы тут не помогают. Да ведь это и не реальная жизнь, а скорее уход от нее… Вот я и подумала: может, расширить круг общения? Лари говорит, что в этой лаборатории работают хорошие люди… Я сама не знаю, что найду там, может, это будет и не то, что мне надо. Но тогда я просто уйду оттуда, вот и всё.

Василий задумчиво потер переносицу, внимательно поглядел на жену и неторопливо проговорил:

– Возможно, тебе и правда нужна смена обстановки. У нас не такой уж широкий круг общения, а мои друзья тебя, как я понимаю, не очень интересуют… Но найдешь ли ты общий язык с людьми из этой лаборатории? Ты же до мозга костей гуманитарий. – Муж улыбнулся. – А тут химия! Ты от нее, по-моему, так же далека, как от конного спорта, так какой смысл менять одних Яниса и Али на других?

Упомянутые молодые возницы, друзья Василия, порой заходили к нему «на чашку чая», но всегда приносили с собой бутылку напитка покрепче – впрочем, не крепче коньяка: Василий не особенно любил спиртное и приятели так и не сумели приучить его «к хорошим манерам», как они любили пошучивать. Дарья редко принимала участие в их разговорах: беседы об элитных породах лошадей, качестве корма, новом фасоне жокейского кафтана или покрытии для дорожек ипподрома ее мало занимали.

– Знаешь, я недавно ходила с Лари на свободную лекцию в Университете, на химфак, – ответила Дарья. – Там показывали разные опыты, и мне пришла мысль, что жизнь тоже, как химическая реакция: может идти вяло и даже совсем замереть, а может вдруг забурлить, и раствор засверкает новыми красками. Только нужен катализатор. А я не могу для своей жизни его найти. То есть в растворе чего-то не хватает. И я подумала: вдруг среди людей, которые как раз и занимаются такими опытами, я пойму что-нибудь для себя полезное? Как бы по аналогии… Понимаешь?

– Ну, возможно. – В голосе Василия не слышалось уверенности. – Что ж, попробуй. Но что тогда с детьми? Ты же сама не хотела отдавать их в садик!

– Я думала об этом. Мне кажется, я ошибалась. В этом году я хочу пригласить няню, лабораторной зарплаты как раз хватит, а в следующем Доре будет три, и, думаю, полезней отдать их в садик: там больше общения, опыта наберутся. Это ведь тоже важно! Будет неправильно, если они до школы останутся дома при мне, этакие тепличные растения, а потом-то всё равно придется ходить в школу, все эти отношения в коллективе и прочее… Илария тоже в следующем году собирается Еву отдать в сад. Или ты думаешь, что надо держать их дома до школы?

Василий немного помолчал.

– Вообще-то я тоже сначала думал, что так лучше, – признался он. – Я сам ходил в садик, и Фрося тоже. Только Евстолия не ходила, ну, ты понимаешь… Но ты сама говорила, что заниматься с детьми для тебя – удовольствие, и я не стал настаивать.

– Да, – мягко подтвердила Дарья. – Но сейчас я поняла, что это эгоистично с моей стороны – превращать детей в собственное развлечение. Они совершенно отдельные люди, мы только можем их направлять, но не вправе чего-то лишать только во имя своего удовольствия. Так что со следующего года отпустим их в большое плаванье. – Она улыбнулась. – А пока будут общаться с няней, я уже нашла подходящую девушку.

Стоя у окна и слушая меланхоличную музыку Елены Карэндру, струившуюся из радиоприемника, Дарья вспоминала этот разговор и думала о том, что Миранде, няне, найденной с помощью подруги, двадцать пять лет – столько же, сколько было Дарье, когда она впервые приехала в Византию. А самой Дарье в октябре исполнится тридцать. Вероятно, многие женщины ей завидовали: как же, супруга знаменитого Феотоки! Она жила на седьмом этаже нового дома в большой хорошо обставленной квартире с видом на море, имела любящего мужа, двух милых детей, непыльную работу, которая ей нравилась, и выглядела, как ей нередко говорили, намного моложе своего возраста. Выйдя замуж за новоиспеченного обладателя Великого приза Золотого Ипподрома – Василий уверенно победил на рождественских бегах в конце 2010 года, выиграв золотой шлем, новую квартиру и денежный приз, – Дарья беспрепятственно получила вид на жительство. Хотя на свадьбу родители не соизволили приехать, позже они побывали у нее в гостях: сначала мать с двумя единоутробными братьями Дарьи, потом отец – один, без новой жены и без детей. Как обустроилась Дарья, родителям понравилось. Они и рады были бы теперь пользоваться тем, что дочь живет в «Оке вселенной», но стеснялись просить приглашать их почаще: все-таки помнили, что когда-то не жалели о ее решении уйти в монастырь и не пытались удержать рядом… Она не держала на них зла и раз в году обязательно приглашала погостить на неделю. В другое время всё ограничивалось редкими письмами по электронной почте: Дарья не ощущала большой потребности общаться с родителями. За пять лет жизни в Византии она лишь однажды побывала на родине – зимой прошлого года: три дня с матерью в Хабаровске, три дня с отцом в Омске. Мороз, скрип снега под ногами, холодное голубое небо, пар изо рта, иней на воротнике шубы, пироги с калиной, ни к чему не обязывающие разговоры, братья и сестра, к которым она не ощущала особых родственных чувств. Проверка состоялась: возвращаться не хотелось – и, снова оказавшись в Константинополе, она подала документы на получение гражданства, а спустя полгода держала в руках византийский паспорт, где не стояло уже не только ее девичьей фамилии, но и прежнего имени: Благодарья Алексеевна Пушкова окончательно превратилась в Дарью Феотоки. Впрочем, близкие и друзья давно привыкли называть ее Дари.

Ее лучшей подругой оставалась Илария, с которой Дарья познакомилась в монастыре Живоносного Источника, куда приехала, еще будучи гражданкой Сибирского Царства и послушницей Казанской обители, по поручению Хабаровского архиерея набираться опыта. Илария сразу попросила называть ее Лари, и на третьей неделе пребывания Дарьи в обители «неразлучная двоица», как их окрестили сестры, получила в подарок билеты на все дни заезда Золотого Ипподрома: порядки в монастыре были достаточно либеральные, совсем не как в России, и игуменья сочла полезным для Дарьи посмотреть на знаменитые константинопольские бега, а Лари стала ее гидом. Это и стало поворотным пунктом в их судьбе: во время Ипподрома обе послушницы познакомились с будущими мужьями и приняли решение выйти из монастыря. Дарья передумала возвращаться на родину, а через несколько месяцев, в январе две тысячи одиннадцатого, они с Иларией одновременно сыграли свадьбы. Илария, окончив столичный Университет, за полтора года написала диссертацию по генной инженерии и поступила на работу в Институт растениеводства. Всё это время они дружили семьями, ходили друг к другу в гости, и, пока мужья обсуждали очередные скачки на ипподроме или шансы возниц получить приз, подруги говорили о том, о сем и, конечно, о детях: у Василия и Дарьи их было двое, сын и дочь, погодки, Григория и Иларии – только дочь, больше Лари пока не хотела, увлекшись научными исследованиями.

По воскресеньям Феотоки всей семьей ходили в церковь – обычно в местный храм апостола Андрея, а иногда в монастырь Живоносного Источника. Дарья давно уже не была той робкой благочестивицей, какой приехала в Константинополь несколько лет назад; в сущности, ее личное благочестие ограничивалось утренним и вечерним правилом, исповедью раз в месяц и причастием за воскресной литургией. Иногда в течение дня она вспоминала об Иисусовой молитве, старалась следить за помыслами и по мере сил жить по заповедям, но вряд ли кто-нибудь заподозрил бы в госпоже Феотоки бывшую послушницу, которая считала смех греховным и пыталась за работой на огороде размышлять о грядущей смерти и страшном суде.

Василий был заботливым мужем, не отказывался пойти с женой в магазин, чтобы помочь тащить и грузить в машину сумки с продуктами, всегда звонил, если задерживался на ипподроме, зарабатывал неплохие деньги на конных соревнованиях. От него веяло покоем и надежностью. Он любил детей, хотя проводил с ним далеко не так много времени, как Дарья. Он был неглуп и способен поддержать разговор о разных вещах, хотя с друзьями охотнее болтал о любимом ипподроме и о политике, а с женой – чаще всего о детях, о житейском да о прочитанных книгах… Но для болтовни на другие темы Дарье хватало говорливой Иларии: они почти ежедневно перезванивалась или переписывалась в чате. Всё было очень и очень хорошо. Просто замечательно.

«Так чего же вам нужно, госпожа Феотоки?» – кривя губы, прошептала Дарья как-то августовским утром своему отражению в зеркале, расчесав и небрежно заплетя в косу густые длинные волосы. По четвергам она не давала уроков и могла расслабиться, ходить по дому босиком, пить кофе прямо у компьютера или играть с детьми в их комнате. В остальные дни недели, кроме воскресенья, с утра к ней приходили ученики, занятия длились до обеда, после которого Дарья гуляла с детьми, а по возвращении садилась за перевод. Уроки она давала в основном английского, иногда немецкого, зато вся ее переводческая деятельность была связана с родным языком. После революции в Московии интерес к русскому языку в Империи поднимался, как на дрожжах, а московиты, столько десятилетий отрезанные от цивилизованного мира, бурно интересовались зарубежной литературой, и работы у госпожи Феотоки хватало с избытком.

Сварив эспрессо в кофемашине – в отличие от мужа, Дарья не была настолько гурманкой, чтобы пить кофе ручного помола, – она включила ноутбук, залезла в интернет и рассеянно принялась щелкать по обычным закладкам. Включила «Диалексис», и вскоре там появилась Илария: «Привет! валяешь дурака?;)» Подруга знала, как Дарья чаще всего проводит утро четверга. «Ага :)», – ответила Дарья, поглядела в окно и снова ощутила неясную тоску. «Слушай, ты что делаешь вечером? – написала она. – Зашла бы на чай, а то В. сегодня поздно вернется». Через несколько секунд Илария ответила: «О, давай! пирожные за мной :))».

Когда Дарья осторожно пожаловалась подруге на «то ли скуку, то ли тоску» непонятного происхождения, та нашла ответ быстро:

– Да ведь ты целыми днями сидишь тут сиднем, никого не видишь, кроме интернета, муж и дети не в счет, это же часть тебя! Конечно скучно станет! Надо больше с людьми общаться, выходить в свет!

И подруга стала выводить госпожу Феотоки в свет – на свободные лекции, проводившиеся круглый год по вечерам на всех факультетах Константинопольского Университета: туда ходили в основном люди, которые, проработав после школы несколько лет, задумались о получении высшего образования или желали получить второе высшее, но затруднялись с выбором специальности; однако были и такие, кто посещал лекции просто для самообразования. Дарья с подругой побывали на нескольких лекциях по античной истории, по медицине и даже по астрофизике. Логики Иларии при выборе тем лекций Дарья не понимала, но ее это не раздражало: все лекторы, которых они слушали, отлично знали предмет, умели увлечь слушателей, и скучать не приходилось. В начале сентября подруги попали на лекцию по химии с демонстрацией красочных опытов, и после нее Дарья задумчиво проговорила:

– Вот и в моей жизни не хватает катализатора, по-моему… Даже иногда приходит мысль о смене работы. Хотя это совсем нелепо! Я ведь не умею ничего, кроме как преподавать языки и переводить.

– Ну, полно работ, где не нужно образование и особые навыки, – сказала Илария. – Хоть вот даже лаборанткой. У нас в институте, кстати, в лаборатории почв как раз требуется, одна увольняется в конце месяца, а новую пока не нашли… Только ей платят куда меньше, чем ты сейчас зарабатываешь, там работа всего на полставки.

Дарья задумалась ненадолго.

– Да дело не в деньгах. Я бы, наверное, могла всё это совместить, если на полставки. Уроки перенести и меньше книжек читать…

– Но ведь у тебя дети. Или ты все-таки решила отдать их в садик?

– Еще не знаю… Я думала об этом, но это, видимо, только в следующем году… Слушай, а сколько получает лаборантка? Может, этого хватит на оплату няни?

– М-м… Хватит, наверное, если не на целый день нанимать. О, кстати, у меня одна бывшая одноклассница няней работает, я спрошу у нее.

«Ну, дня на три я на няню точно заработаю, а если что, мама Зоя будет только рада лишние полдня побыть с детьми», – подумала Дарья: свекровь души не чаяла во внуках, и при нехватке денег на няню вполне могла раз или два в неделю заменять ее, как и теперь с удовольствием сидела с малышами, пока невестка проводила время на лекциях. К тому же семейство Феотоки вовсе не бедствовало: у Дарьи всегда имелись лишние деньги, нашлись бы и на няню. Избавление от дурацкой тоски того стоило! Вот только как Василий отнесется к такой затее? Этот вопрос Дарью занимал куда больше, но она не хотела говорить об этом с подругой.

– Значит, ты готова пойти лаборанткой к нашим почвоведам? – спросила Илария. – Там классный народ работает, тебе понравится! А в химии лаборантке спецом быть не надо, будешь пробирки и реактивы подносить и всякое такое, тут главное – ничего не перепутать, но там у них всё подписано, ты будешь младшим лаборантом, а химическое образование нужно только старшему. В общем, давай я завтра всё узнаю и тебе позвоню или напишу!

Всё устроилось быстро и почти идеально, если не считать недоумения, которое – Дарья чувствовала это – всё же осталось у Василия после разговора с ней.

«Но как ему объяснить это, если я сама не понимаю, что со мной? – подумала она. – В конце концов бывает же такое явление как беспричинная меланхолия! Или, по крайней мере, такая, когда причины сразу не видны… Не к психологу же бежать! Для начала попробую сменить род деятельности, может, дело и правда в том, что я слишком много сижу дома…»

По радио тем временем начался выпуск новостей. «Сегодня на очередном заседании Синклита, – бодро вещал диктор, – обсуждался вопрос о дальнейшем сотрудничестве и помощи, которую оказывает Империя Российской Республике. Насмотря на недавнюю ноту правительства Великобритании, недовольного слишком большой, по мнению британских властей, вовлеченности Византии в российские дела, синклитики большинством голосов поддержали законопроект, согласно которому Империя в этом году предоставит России экономическую помощь в размере пяти миллиардов драхм…»

– Как всё это скучно! – пробормотала Дарья, выключая радио. – И почему только эти британцы вечно недовольны? Не нравится, что мы России помогаем, так помогали бы сами…

«Мы», – мысленно отметила она слово и улыбнулась. Византия так быстро стала для нее родной, что Дарья уже почти не отождествляла себя с зауральской Россией, а новая московская Республика вызывала у нее даже больше симпатий, чем Сибирское царство. Впрочем, политикой она, в отличие от мужа, интересовалась мало: что толку умничать о том, в чем не разбираешься?

Из детской раздался громкий крик Феодоры:

– А вот и нет!

– А вот и да! – решительно возразил Максим.

«И, конечно, оба считают себя правыми, – с улыбкой подумала Дарья, покидая кухню, чтобы взглянуть, из-за чего заспорили дети, – как и мы с Василем насчет моей новой работы… Ладно, ничего страшного, если я избавлюсь от своих заморочек, он первый за меня порадуется!»

***

Институт растениеводства находился в районе Форума Феодосия – не так уж близко от Дарьиного дома, но на трамвае добираться было удобно. Лаборатория химии почв располагалась на пятом этаже обширного здания, занятого институтом, окна выходили в сторону Средней – самой древней и знаменитой улицы Константинополя. Помимо двух младших лаборанток – так официально называлась Дарьина должность, – там работало еще четырнадцать человек. Непосредственной начальницей Дарьи оказалась старшая лаборантка – ирландка Эванна О’Коннор, красивая высокая девушка с медными волосами, жизнерадостная и смешливая. Она работала здесь уже год и следующей осенью собиралась возвращаться на родину. Эванна ввела Дарью в курс дела, заодно рассказала понемногу о каждом из сотрудников лаборатории и о здешних порядках, а узнав о сибирском происхождении новой помощницы, принялась расспрашивать о нравах и быте русских, так что несколько дней ушло на рассказы о сибирском житье-бытье. Эванна говорила по-гречески хорошо, лишь с легким акцентом; они с Дарьей быстро подружились.

C другими сотрудниками лаборатории Дарья вскоре тоже наладила теплые дружеские отношения. Хотя, пожалуй, с некоторыми из них она бы предпочла отношения менее теплые. Например, с заведующим лабораторией Алексеем Контоглу, который с первого дня знакомства оказывал Дарье пристальное внимание, не упуская возможности сказать комплимент по поводу ее внешности или работы. В другой ситуации похвалы, по крайней мере, касательно работы, порадовали бы Дарью – она немного волновалась, удастся ли ей справиться с новыми обязанностями, – но в словах Контоглу чудился фривольный подтекст, да и Эванна рассказала, что заведующий – «еще тот донжуан». Он обладал внешностью того типа, на какой женщины падки, особенно в средиземноморье: высокий хорошо сложенный платиновый блондин с темно-серыми глазами, широкой белозубой улыбкой и аристократическими манерами, вальяжный и неторопливый; иногда Дарье думалось, что такой мужчина лучше смотрелся бы в Синклите, чем в химлаборатории. Впрочем, пока Алексей держался в рамках улыбок и комплиментов и беспокоиться было вроде бы не о чем.

Хотя Дарье и не хотелось это раскрывать, вскоре новые коллеги узнали, что она замужем за «блистательным Феотоки». Профессор Аристидис даже оказался рьяным поклонником его мастерства и считал, что это лучший возница за последние десять лет. Но приставать к Дарье с расспросами о муже никто не стал: публика здесь была деликатной и ненавязчивой. В лаборатории трудился ученый народ, почти все с научными степенями и опытом работы. Помимо Эванны, тут работали еще два иностранца – француз Мишель Перье и испанец Родриго Лопес, молодые доктора наук, приехавшие в Константинополь перенимать опыт у коллег.

Но самым загадочным персонажем в лаборатории оказался Севир Ставрос. Само знакомство Дарьи с ним произошло своеобразно: пронзительный взгляд очень темных глаз, сухое быстрое рукопожатие, «рад познакомиться», – и вот он уже стремительной походкой идет прочь. Черные волосы, черные брюки, черный халат.

– Впечатлилась? – тихонько шепнула Эванна. – Не пугайся, он всегда такой.

Действительно, Ставрос одевался только в черное – впрочем, этот цвет ему шел – и был довольно-таки неразговорчив. Во время лабораторных чаепитий он обычно молчал, потягивая чай из высокой керамической кружки, тоже черной, и большей частью глядел в окно, за которым виднелась восстановленная древняя арка императора Феодосия. Однако к общему разговору он прислушивался, поскольку время от времени вставлял в него реплики – чаще всего язвительные шутки, насмешливо кривя тонкие губы, – а порой, если речь заходила о чисто научной проблематике, выдавал краткие замечания, и по реакции на них коллег Дарья понимала, что они всегда оказывались дельными, порой даже эвристическими.

В лаборатории он имел свой рабочий угол, отгороженный стеклянной стенкой – нечто вроде отдельного кабинета. От Эванны Дарья узнала, что Ставрос родом из Антиохии, ему тридцать девять лет, неженат, приехал в столицу на полтора года в рамках исследовательской программы, включающей в себя критическое комментированное издание текстов греческих алхимиков, и сейчас занят практическим воплощением дошедших в рукописях алхимических рецептов: расшифровывает их описания и проводит реакции в условиях, как можно более близких к оригинальным – поэтому, например, он использовал не одноразовые пластиковые, а стеклянные пробирки и колбы, каменные ступки и медные котелки, вручную измельчал вещества. Причем пробирки и колбы были не просто стеклянными, но нарочно для исследований такого рода сделанными на заказ в константинопольском филиале «Амфоры», чуть ли не по средневековой технологии, так что Эванна сразу предупредила Дарью обращаться с ними очень осторожно: прежняя лаборантка, привыкшая к современной небьющейся химической посуде, уволилась после того как Контоглу сделал ей резкий выговор за «порчу дорогостоящего имущества». Результаты опытов Ставрос сразу заносил в компьютер, но была у него и бумажная записная книжка, где он периодически делал пометки для себя. Хотя профиль исследований Ставроса расходился с направлением деятельности лаборатории и института в целом, его прислали работать именно сюда, поскольку здесь удобно быстро получать нужные вещества для опытов – и минералы, и растения, в том числе редкие. Он занимался только рецептами с растительными и минеральными составляющими, и Эванна по этому поводу прибавила: «И слава Богу, а то вот был бы кошмар, если б он тут мочу выпаривал или кости жег!»

В лаборатории его называли Алхимиком, и прозвище ему подходило: помимо пристрастия к черному и молчаливости, у Севира была выразительная внешность – слегка волнистые черные волосы, зачесанные назад и прикрывавшие уши, а сзади спускавшиеся до плеч, смуглая кожа, длинный тонкий нос с горбинкой, густые брови, порой эффектно взлетавшие вверх, цепкий взгляд, острые скулы, широкий лоб, стремительная походка и в то же время, несмотря на высокий рост и худощавость, животная грация. Смешивал ли он вещества, листал книгу, крутил колесико микроскопа или просто тянулся к вазочке за халвой, в его движениях было нечто завораживающее. Завораживал и его голос – глубокий, бархатистый, способный выразить множество оттенков. Словом, хотя Ставрос не был красавцем, впечатление он производил, правда, с налетом мрачности. Дарья гадала, нарочно ли он так себя держит, и если да, то с какой целью. Может, хочет, чтобы к нему поменьше приставали с пустыми разговорами?

Завести дружбу с Алхимиком ей в любом случае не светило, да не очень-то и хотелось – сказать по правде, он ее немного… нет, не пугал, но заставлял внутренне подбираться. Он был единственным сотрудником лаборатории, с кем у нее не возникло никаких отношений: на уровне общения Ставрос ее игнорировал, если не считать дежурных слов приветствия и прощания, и во время чаепитий ни разу к ней не обращался. Однако порой она ловила на себе его пристальный взгляд, от которого становилось слегка неуютно. Казалось, Алхимик задается вопросом: «Как затесалась в нашу компанию эта ничего не смыслящая в химии дилетантка, и что она здесь делает?» В то, что ей захотелось «немного сменить обстановку и отдохнуть от потока переводов», как гласила ее «официальная версия», он, похоже, не поверил.

«Ну и ладно, – думала Дарья. – Кому какое дело, в конце концов? Всё равно я тут временно и вряд ли задержусь слишком долго…»

***

Контоглу перешел к более решительным действиям на четвертой неделе работы Дарьи в лаборатории. Вряд ли он думал – а уж менее всего думала о таком сама Дарья, – что наступление получит отпор с совершенно неожиданной стороны. Заведующий начал с того, что, когда все собрались около полудня на традиционное чаепитие, смутил Дарью очередным комплиментом: