Кассия

– Всё прошло отлично! – Михаил, войдя в шатер вслед за Львом, довольно потер руки. – Вот, друг мой, теперь никто не скажет, что ты наглый узурпатор!

Лев ничего не ответил.

– Итак, приступим! – сказал Феодот Мелиссин. – Я сейчас!

Он ненадолго покинул шатер и вернулся с небольшим холщовым мешком, откуда вынул пурпурные сапоги, расшитые жемчугом, и с поклоном поставил их на землю перед Львом. Тот побледнел.

– Откуда они у тебя? – спросил он очень тихо.

– Припас на случай, – так же тихо ответил Мелиссин. – Позволь, государь, я расскажу тебе.

При слове «государь» Лев вздрогнул.

– Да, говори.

Феодот приблизился и зашептал ему на ухо. Тут-то Лев и узнал о причинах столь внезапной симпатии к нему со стороны Мелиссина.

В апреле при дворе стало известно, что начиная с Благовещения некая служанка каждые два или три дня, не то спьяну, не то действительно охваченная каким-то духом, выходила на берег моря к Вуколеону и, глядя на Священный дворец, громко взывала:

– Сойди оттуда, Михаил, сойди, удались от чужих!

Это возбудило недобрые разговоры среди придворных, а вскоре весть дошла и до императора. Тот обеспокоился и, поделившись своей печалью с Феодотом, велел ему подстеречь ту служанку, когда она опять начнет прорицать, подойти и расспросить подробно об имени и роде того, кто должен стать императором вместо Михаила. Мелиссин так и сделал, это случилось одним утром в середине апреля. Девица, взглянув на Феодота черными глазами, так и горевшими на ее бледном осунувшемся лице, сказала, очень медленно выговаривая каждое слово:

– Когда сегодня ты придешь на Акрополь, господин, подожди там до полудня, и ты увидишь…

Она внезапно умолкла, как бы ушла в себя.

– Что же я увижу там? – спросил Мелиссин, которому невольно стало жутковато.

Девица молчала, закрыв глаза и не шевелясь. Феодот потряс ее за плечо.

– Эй, почтеннейшая!

Она устремила ему в лицо отсутствующий взгляд и так же медленно проговорила:

– В полдень придут туда два человека. Того, что будет на муле, зовут Лев, спутника его – Михаил. Первый и сподобится царства.

И, резко повернувшись, девица пошла прочь, бормоча:

– Уйди, уйди, Михаил, сойди, сойди оттуда!

Вряд ли она была пьяна – вином от нее не пахло. Мелиссин постоял в раздумье, поглядел на солнце и, прикинув, далеко ли до полудня, медленным шагом направился к Акрополю. Там, в тени портика, недалеко от солнечных часов, он принялся ждать, рассеянно оглядывая прохожих. Не очень-то поверив словам девицы, он уже представлял, как вместе с императором посмеется над ее баснями. Но в тот самый миг, когда часы показали полдень, на Акрополь действительно въехал высокий армянин на пегом муле, которого вел под уздцы коренастый мужчина, что-то оживленно говоря всаднику и жестикулируя свободной рукой. Их лица показались Феодоту знакомыми, но он не мог вспомнить, где встречал этих людей. Он немедленно подошел к ним и, поклонившись, сказал:

– Господа, приветствую вас! Не могу ли я чем-нибудь помочь? Вы, я вижу, прибыли издалека?

– Да, – ответил всадник, встряхивая копной черных жестких волос, – только вчера из Амория.

– Позвольте представить! – вмешался коренастый, слегка шепелявя, и, встав в картинную позу, возгласил: – Этот муж не кто иной, как господин Лев, стратиг славной фемы Анатолик и великий победитель нечестивого Фефифа и всескверного его воинства!

– И любитель же ты всяких представлений, Михаил! – усмехнулся Лев, слезая с мула. – Э, господин Феодот, а я тебя узнаю! Мы ведь встречались во дворце года полтора назад, забыл?

Они вместе пошли к храму святого Павла. Лев вошел в церковь и усердно помолился. Мелиссин сопровождал его, но от волнения молиться не мог, а Михаил остался на улице сторожить мула. Потом Лев с Михаилом отправились во Влахерны, а Феодот – во дворец. Императору Мелиссин сказал, что допросил девицу, но та плела какой-то пьяный вздор, и все эти ее «пророчества» – чушь, недостойная внимания…

Когда патрикий окончил рассказ и отошел, Лев несколько мгновений стоял, сквозь щель в пологе палатки глядя в небо. Перед ним всплыло давно забытое лицо – худое, желтоватое лицо монаха и темные, чуть навыкате глаза, так странно, странно глянувшие тогда на него, гарцевавшего на вороном коне у покосившегося плетня…

– Что ж, – прошептал стратиг, – значит, судьба!

И, наклонившись, он решительными движениями расшнуровал свои сапоги и отбросил их в сторону.

– Позволь, государь! – подскочивший Михаил склонился перед ним.

Лев сел, и Михаил быстро надел на его ноги пурпурные сапоги. В руках Феодота оказался красный плащ с золотой каймой, расшитый орлами, – тоже «припас»?.. Лев поднялся, Мелиссин и Леонид накинули на него плащ, и Максим застегнул его золотой фибулой.

– Да живет Лев, император ромеев! – воскликнул Мелиссин, и все бывшие в шатре упали ниц.

Лев опять побледнел, в голове у него зашумело. Поднявшиеся патрикии подхватили его под руки.

– Выйди к войску, государь, – сказал Феодот. – Оно ждет тебя!

Лев взял поданное Леонидом копье и шагнул вперед. Михаил и Максим распахнули перед ним полог шатра, и он вышел наружу. Всё войско было построено вокруг, наконечники копий, шлемы и щиты блестели на солнце. При виде Льва раздался общий крик:

– Да живет Лев, император ромеев!

Лев оперся на копье. Головокружение прошло, хотя он по-прежнему был очень бледен. И, глядя на тысячи склонившихся перед ним людей, он прошептал:

– Господи! Да будет воля Твоя!

…Марфа сидела в гостиной, уронив руки на колени, неподвижная, застывшая, будто полумертвая; казалось, в ней жили только глаза – обрамленные темными кругами, они словно занимали пол-лица. Ей вспоминалось, как еще недавно в этой комнате было так уютно и радостно: Марфа сидела за прялкой, и льняная нитка бежала в ее тонких пальцах, а Кассия, забравшись в кресло рядом с жаровней, обхватив руками колени и опустив на них подбородок, слушала отца, который сидел за столом и, положив перед собою книгу в кожаном переплете, читал вслух описание Святой Софии, сделанное Прокопием Кесарийским: «И всякий раз, как кто-нибудь входит в этот храм, чтобы молиться, – звучал в комнате низкий спокойный голос, – он сразу понимает, что не человеческим могуществом или искусством, но Божиим соизволением завершено такое дело; его разум, устремляясь к Богу, витает в небесах, полагая, что Он находится недалеко и пребывает особенно там, где Он Сам выбрал…» Потом приходила нянька с маленькой Ефрасией, и начиналась веселая возня…

В сущности, вся их семейная жизнь текла, словно один такой бесконечный уютный вечер, в тепле и тишине, явственной и сквозь льющееся чтение, и сквозь звуки прялки, и сквозь лопотание младшей дочери – мягкая, убаюкивающая тишина, покой, мир… Но вечер оказался не бесконечным. Закончилась книжка, оборвалась нить, и наставшая тишина – иная, звенящая и неожиданно жесткая – оглушила Марфу. Василия больше не было: сорокалетний кандидат был убит в битве с болгарами при Версиникии.

19. Шипы

Темнота впереди – подожди!

Там – стеною закаты багровые,

Встречный ветер, косые дожди

И дороги неровные.

(Владимир Высоцкий)

До возвращения турмарха Феофана, посланного как вестника в столицу, Лев решил не двигаться из лагеря. Тревога по поводу болгар оказалась ложной: они пока не собирались нападать, но устроили в Версиникии пышное празднество по случаю победы. Феофан возвратился в лагерь днем 27 июня и доложил обстановку в Константинополе: Рангаве отказывается от царства, сторонников у него немного, а патриарх не против нового императора – однако при условии, что Михаила и его семью не тронут и позволят им уйти в монахи, а новый василевс даст обещание ни в чем не колебать устоев Церкви. Вечером в шатре Льва собрался совет.

– Всё складывается как нельзя лучше, государь, – сказал Феодот Мелиссин. – Теперь надо написать патриарху.

Письмо было составлено в тот же вечер. Лев просил у святейшего благословения на царство и молитв, обещая, что сохранит жизнь всему семейству Рангаве и, воцарившись, будет хранить православную веру и церковные установления. Феодот хорошо владел витиевато-высокопарным стилем придворных посланий, и письмо получилось «что надо», как выразился Михаил. Шепелявый вообще был очень весел и возбужден, шутил, подбадривал нового императора и уверял, что в Город они войдут с триумфом. Лев в этом совсем не был уверен, волновался и плохо спал. Прочие архонты старались сохранять спокойный вид, но внутреннее напряжение ощущалось. Простые стратиоты с воодушевлением говорили, что у Рангаве всё равно нет войска, потому что его тагмы это «не войско, а бабы», и кричали, что если им не захотят открыть ворота, они возьмут Город штурмом.