Нормат. Пьески, стишки

Валерий: Обязательно. Давай поцелуемся?

Ксения: С Серёжкой целуйся вон, как Чехов с Тургеневым. (Уходит).

Яковлев: Чехов с Тургеневым. Надо же.

Валерий: Имели право, подумаешь… Мне Наташка сегодня звонила.

Яковлев: Не начинай.

Валерий: Я обещал ей.

Яковлев: Ну?

Валерий: В общем, она не в претензии. Полгода – вполне себе срок для осмысления ситуации. Предлагает сохранить нормальные дружеские отношения. Позвони ей.

Яковлев: Позвоню.

Валерий: Я обещал.

Яковлев: Ну и звони тогда сам, я ничего не обещал.

Валерий: Ладно, это ваши дела.

Яковлев: Вот именно.

Валерий: Газету передай. Почитаю как у нас славят передовиков писательского труда.

Входит Ксения.

Ксения: Давайте, пока картошка горячая. Валерка, потом дочитаешь. За тебя, за твой талант. И за то что мы тебя любим.

Валерий: Давай поцелуемся?

Ксения: Да ну тебя, дурака.

Яковлев: И что пишут?

Валерий: Пишут, что тебе Нобелевку дадут, как Солженицыну. Хвалят, в общем. Ничего так, бойкое перо у этого Лихоноса. Ты б ему коньяк выставил, что ли.

Яковлев: Мысль. Ксюш, выделишь на коньяк рецензенту из семейного бюджета?

Ксения: Да хоть на два. Вместо шапки тебе на зиму.

Яковлев: Нам, писателям, без шапок никак невозможно. У нас тогда все мысли замерзнут.

Валерий: И отогревать их придётся чем? Правильно. (Разливает остатки водки).

Яковлев: Давайте за литературу.

Валерий: И за физкультуру. И за пение.

Яковлев: И за географию. Ты знаешь, Ксю, какая у нас в этой четверти новая географичка появилась? Блондинка, модель просто.

Ксения: Из «Плейбоя». Знаю я этих ваших моделей.

Яковлев: Да ладно тебе. Я Валерке уже сегодня говорил, что ему давно пора лечить географический кретинизм. И теперь понятно с кем.

Валерий: У Клепиковой, между прочим, пятёрка по географии.

Яковлев: Старый ты педофил.

Валерий: А кто тут не педофил? Любой нормальный человек любит детей.

Яковлев: И кстати, всякий собачник – зоофил.

Валерий: Да чего там. Сыновняя любовь – первый признак геронтофилии.

Яковлев (поёт): «Ты жива ещё, моя старушка? Жив и я, привет тебе, привет…» (Валерий подхватывает. Из кроватки доносится плач ребёнка)

Ксения: Просила же как людей. (Забирает младенца, уносит на кухню).

Валерий: Да, чего-то мы. Пойду. (Одевается). Поздравляю еще раз, Серёга. Наташке позвони.

Яковлев: Иди уже, ходатай.

Прощаются, Валерий уходит. Яковлев ложится на тахту, разворачивает газету.

Через несколько секунд в комнате Яковлевых медленно гаснет свет и параллельно освещается кабинет Круглова в левой части сцены. За столом сидят хозяин кабинета и два опера.

Борис: «Жигуль» весь в грязи был, свидетели путаются – то ли синий, то ли вишнёвый.

Александр: Короче, никуда он их далеко не повёз. Вернулись домой зачем-то. Там в сарае и надругался, потом задушил.

Круглов: Доски?

Александр: Выясняем. Мать говорит, что никаких досок на подворье не было, она бы заметила, если б пропали.

Борис: Они короткие. Свободно могли в багажник поместится.

Круглов: Дачник?

Борис: Работаем, но порожняк, похоже. В километре от места не городские дачи: так, сараюшки у местных. Они там шибко-то не строятся – ни заборов, ничего.

Александр: А главное, зачем досками было тела прикрывать? Прикопал бы и всё. Какая разница?

Яковлев во время разговора сидит на тахте, зажав голову руками. Потом встаёт, идёт в кабинет, садится на стул у стены.

Круглов: Не знаю. Возможно, психологически хотел отгородиться от жертв. Одно дело, когда землёй глаза и рты открытые засыпаешь, другое – когда слой досок. И как будто и нет там ничего, под досками-то. Сознание так, щёлк – и переключил. Не знаю, тут определённая душевная тонкость нужна. Ранимость, что ли.