Пустяки и последствия

До чего медленно ползёт минутная стрелка! А часовая вообще стоит на месте, что ли? Ёрзая на жёстком и неудобном стуле, кусая чуть ни в кровь губы, Лена пыталась спокойно дождаться конца рабочего дня. Спокойно не получалось, взгляд постоянно сам собой, не подчиняясь приказу, прыгал на офисные часы, висящие напротив – круглые, несовременные, сделанные нарочито в стиле ретро, с игривыми пляшущими цифрами и завитушками на корпусе. Правая нога отбивала по полу неровную дробь, эдакая одноногая чечётка.

Противно чувствовать, что дыхание становится несвежим – из-за покусанных губ и лёгкого чувства голода. Хотя и несильно, но есть хочется, обед был давно, да и не наелась Лена в обеденный перерыв: в положенное время у неё, как правило, нет аппетита вовсе, потому что адски тянет спать. Всё-таки короткий ночной сон – паршивая штука! Полночи Лена тратит вовсе не на сладкие сны. В итоге, как минимум, половину наступившего дня пытается проснуться и функционировать, что получается с переменным успехом. А уж есть – какое там, тошнит от желания прикорнуть хотя бы на десять минут. Зато к вечеру…

К вечеру просыпаются все – и мозг, и аппетит. Страстно мечтаешь о минуте, когда можно с удовольствием похрустеть свежей булкой, вдохнув аромат горячего кофе. Но самое главное, что тебя на части раздирает нетерпение от ожидания вожделенной «встречи с прекрасным», как, внутренне хихикая, Лена окрестила своё увлечение, с некоторых пор ставшее смыслом жизни.

Скорее бы домой! Нет, «прекрасное» – отнюдь не сам дом, вернее, дело не в доме, как таковом. Ленино счастье можно всегда носить с собой просто в кармане и теоретически в любой момент им насладиться. Но лишь теоретически, потому что практически это почти невозможно на рабочем месте. По многим причинам, одна из которых та, что необходимо уединение. Это причина номер два, причина номер один – работа. Клятая и ненавидимая Леной работа, отнимавшая восемь часов жизни плюс дорога каждый божий день.

Ох, это неправильно, нехорошо, когда человек чувствует собственный запах и морщится от него, так быть не должно. Столько времени сидения в полуприкрытом прозрачными, но изрядно пыльными пластиковыми перегородками закутке, настолько сгущают и консервируют любые запахи, что их концентрация достигает точки, когда уже некуда деться от собственной физиологии, даже если речь всего лишь о паре капель выступившего пота. Торчишь, как карандаш, в пластмассовом стаканчике – никакие дезодоранты не помогут делу, не спасут. Становишься противен сам себе, ненавидишь собственное тело с его гормонами и железами, заодно проклинаешь поганый пластик и всю современную синтетику. И до чего же раздражают засаленные кнопки клавиатуры компьютера, плохо протёртый монитор, на котором при ярком солнце, бьющем в большие окна, видны следы подозрительных брызг и разводов, а тут ещё приклеенная какой-то сволочью жвачка внизу столешницы – какого чёрта надо было совать туда руку!

«Тебе-то откуда знать про жизнь обычных людей!» – делали быстрый вывод некоторые товарищи в моей жизни и крупно ошибались. Не была я «золотой молодёжью», не дотягивала до того круга. Скорее, «позолоченной», потому что семья при деньгах и немаленьких, но до элиты и олигархата не дотягивали, так и не получилось у моих родителей, хотя они к этому стремились. Это я к чему… К тому, что моё общение с самого детства было весьма разнообразным, и подруги, что были когда-то, отнюдь не из элиты и даже не из богачей. Я училась в обычной школе, а потом на журфаке МГУ (ох, как это огорчало родителей!). Кстати, думаю, одна из причин, почему к тридцатнику я растеряла всех друзей, именно в том и заключалась, что с годами мы с ними слишком разошлись в привычках и даже мировоззрении по причине разных материальных реальностей – их и моей. У меня не было никаких проблем ни с чем, что можно купить за деньги, а у них не хватало порой на нужные лекарства для больных родителей.

В зоопарке на площадке молодняка рядом резвятся тигрёнок и козлёнок, но с определённого возраста их нельзя подпускать друг к другу. Существенная разница в уровне жизни не волновала детей, не сильно заботила студентов, но, когда началась взрослая реальность, между нами завелись классовые противоречия.

Когда я искренне предлагала своим бедным приятелям, попавшим в трудную ситуацию, деньги, они не отказывались, но интересовались, в какие сроки надо отдать долг. Я говорила, что вообще не надо, глупости всё это… и они обижались. А я искренне до сих пор не понимаю, на что было обижаться, если для меня это не было ни подвигом, ни напрягом, ничем вообще. И я обижалась на их обиду.

Наши условия жизни всё больше разъезжались по разным полюсам. Им было неловко приглашать меня в свои дурно отремонтированные квартиры, а я понимала, что в моей шикарной «евро» ребята чувствуют себя униженно.

Что-то меня понесло… Всего лишь хотела сказать, что имею представление о том, как живут граждане любых уровней и классов, тем более, что полтора десятка лет проработала корреспондентом большой газеты. Чего только ни повидала… Поэтому обо всём, рассказанном дальше, знаю не по картинкам, не по ток-шоу и не по кино, а на личном опыте. В том смысле, что много общалась с разными людьми, бывала в их домах и немало размышляла об их судьбах. Даже хотела писать роман… Ну, вот пишу. Не о том, о чём собиралась, но накопившиеся наблюдения и мысли оказались как раз в тему.

Что такое колл-центр надо не просто знать, а понимать и чувствовать. Я там бывала, когда делала о них репортажи. Туда нелёгкой судьбой занесло одну из моих университетских подруг. И это то самое место, где страдала Лена Птичкина.

Ад и издевательство над образованной женщиной, наказание уровня «стоять в углу на горохе». Женский коллектив в его самой печальной ипостаси: собрание неудачниц. Разумеется, речь не о молоденьких сотрудницах, прилетающих сюда на два-три месяца, чтобы ужаснуться и упорхнуть обратно на волю: как бабочки, по безмозглости своей залетевшие вместо фруктового сада на огород с редиской, удивлённо порхнувшие несколько раз над жирной землёй и спешно покинувшие неподобающее для них место. Нет, не они костяк и константа этого богом забытого заведения, а те, кому уже за тридцать. «За тридцать» в определённых случаях – приговор. Жизнь сделана, или, говоря откровенно, испорчена – не нужным образованием, отсутствием квалификации, не очень счастливой семейной жизнью, бедностью и абсолютной безнадёжностью всех этих составляющих. Никто из них, из когорты «за тридцать», уже ни на что не надеется, не пытается менять свою жизнь и судьбу, а покорно следует за роком, добровольно принимая всё положенное по статусу «за тридцать, замужем, дети, профессия – никто».

Лена считала своё присутствие здесь ошибкой и недоразумением – с её умом, с её-то дипломом застрять среди неудачниц, приехавших из глухих провинций в столицу искать лучшей доли. Впрочем, московских несчастных тут тоже хватает. Можно подумать, все в столице успешные – как же! Москвички сдали свои былые позиции под мощью напора периферийных хищниц, умеющих устроиться в большом городе, миновав привал в колл-центре.

Здесь ишачат и те, и другие. Одни со своими бедами, проблемами и историями, другие со своими, но объединяет их в одну тоскливую категорию нечто абсолютно одинаковое в судьбах.

У каждой печальная или скучная история про несчастливый брак. Или история мучительного одиночества… Мужья, если имеются, то из разряда «козёл» – по женским же оценкам. Образование у многих высшее, а что толку? Карьеры не получились. Дети… Разве можно говорить о детях, что они не удались? Потому многие просто молчат. Иные говорят, делятся друг с другом, чтобы снять напряжение, когда совсем припрёт болью неудовлетворённости и обиды. Скажет с сердцем коллеге по работе: «Ну, на фига я родила в девятнадцать лет? На кой хрен хомут себе на всю жизнь повесила? Теперь уж никуда не деться, надо сына довести до ума, до института или хотя бы до армии. А он, как на грех, весь в отца!» – скажет так и вроде легчает. Как пружинка какая в организме расслабилась. Как давление в газовом баллоне уменьшили. Можно дальше жить. Хотя ещё полчаса назад казалось – всё, нет сил терпеть, после работы лучше в кабак пойти, чем домой. А ничего – ослабило пружинку-то, отпустило, стоило всего лишь поделиться.

Подруги по несчастью понимали и сочувствовали. По крайней мере, на словах. На деле каждая радовалась подобным признаниям товарок, потому что её тоже на время отпускала боль – «не я одна такая». И как сладко в эту минуту утешать, говоря правильные, якобы мудрые и подбадривающие банальности, будто тебя подобные проблемы не касаются, но ты сопереживаешь и озабоченно цокаешь языком, как бы удивляясь тому, что слышишь. Эдакая игра, правила которой всем известны по умолчанию. Одна жалуется, другая сочувствует, завтра роли могут перемениться. Но всё это помогает выжить, не взвыть от тоски, в этом польза именно такого коллектива, когда все одного поля ягоды. Зато нет почвы для зависти и ненависти. Некому завидовать, если только бабочкам, случайно запорхнувшим на время из совершенно иного мира, где живут счастливые существа «чуть за 20», у которых пока что много шансов не изгадить собственную жизнь так, чтобы колл-центр стал последним пристанищем.

Эти женщины тихие и мирные – здесь, друг с другом. Нет ни времени, ни возможности проявлять свои дурные черты, если они есть. А они есть… Многие обозлены на судьбу и мироздание. Даже злы. Это не та злость, что агрессивна, шумна, яростна и на людей кидается. Но тихая, обречённая, усталая, иногда ироничная. Дух обречённости витал в помещении, и его ощущал любой, кто по какой-то причине попадал сюда и вдруг задерживался дольше, чем на полчаса. Тусклые женщины, унылые спины, уставшие лица… висящие на стульях китайские дамские сумки с потёртыми ручками, запихнутые под столы пластиковые пакеты то ли со сменной обувью, то ли с какой-нибудь едой для перекуса, то ли с термосом, то ли с книжкой для чтения в метро.

Женщины разделены пластиковыми стенками-ширмами, чтобы продуктивнее работать и не мешать друг другу. Каждая в наушниках, чтобы спокойно говорить с клиентами, не отвлекаясь на посторонние звуки. Всё предусмотрено, современно и организовано. И от этого всего хочется бежать, как ошпаренному, на край географии.

Конечно, большая ошибка, что Лена работает здесь уже четыре года! То есть, застряла. С первого дня она мечтает вырваться отсюда, но ведь Лена уже не бабочка, а ситуация с работой в столице такова, что привередничать не приходится. Поэтому Лена Птичкина ежедневно покорно отсиживала положенный срок каторги и звонила, звонила, бесконечно звонила по телефонным номерам, светящимися унылыми короткими строчками в базе, впаривая, втюхивая, напирая, наседая и каждый раз надеясь, что ей удастся уговорить кого-то наивного заплатить большие деньги за пластиковую чушь или китайские БАДы. Изредка везло. Но чаще приходилось выслушивать грубости и хамство, которые надо терпеть, молчать и даже извиняться.

Противная работа, унизительная и совершенно неподходящая. В сознании Лены кипел котёл с малоприятным варевом обиды, уязвлённого самолюбия и тоски по несостоявшейся жизни, которая должна, обязана была быть у неё. У неё – такой умной, образованной. Ей ведь так и обещали.

Обещали мама и бабушка, на два голоса справедливо хвалившие её внешность, ум и способности, ведь она прекрасно училась в школе до самого аттестата. Золотоволосая, зеленоглазая, почти отличница. Мама и бабушка уверяли, что стоит ей получить хорошее образование, как весь мир ляжет к её ногам, ей останется только выбирать лучшее для себя, просто показывая на это пальчиком. Надо лишь чуточку поднажать и поднапрячься в самом начале, а потом всё само польётся в руки, как по заказу, по протекции, по волшебству. Лена закончила, между прочим, тот же, что и мама, институт стали и сплавов, куда честно поступила после школы.

Почему не получилось? Где, в какой момент вкралась ошибка в идеальную программу?

Загадочные сбои начались в институте сразу же. В МИСиСе учёба вдруг стала даваться с трудом, даже «тройки» вползли в её зачётку. Куда-то подевалась копна золотых волос – они клочьями выпадали весь первый курс, на лицо неожиданно набежали прыщи, а стройная доселе фигура стала предательски расползаться.

– Гормоны! – объяснила мама, а бабушка что-то прошептала маме прямо в ухо, отчего та покрылась красными пятнами. – Ну, ты как скажешь! Рано ей ещё. Не может быть из-за этого.

К врачам Лена не сообразила пойти, а мама с бабушкой не посоветовали. Они были уверены, что «пройдёт в своё время». Не прошло. Всё так и осталось, скатившись в невезенье из надежд и перспектив, к такой же в точности доле, что у бабушки и мамы. Институт закончила с трудом. Потом годы нелюбимой работы, которой, впрочем, в новейшие времена не стало вовсе; постоянное шаткое балансирование на грани между обычной и ужасающей бедностью и, наконец, женское одиночество.

Лена выросла в бабьей семье, без мужчин. С отрочества Лена пристально вглядывалась в лица своих родных женщин и недоумевала: почему у них всегда такой потухший, если не сказать протухший, взгляд? Ну, ладно, бабушка старенькая, но мама… Сколько Лена помнила мать, столько та была обычной советской тёткой с авоськой, несмотря на диплом инженера и любовь к поэзии. А не в том ли причина её женского одиночества – вот в этом протухшем взгляде? Или наоборот: такой взгляд потому, что она одинока? Как и бабушка… Разобраться непросто, что появилось раньше – курица или яйцо.

Любопытно, странно и печально: Лена почувствовала, что в ней что-то потухло или протухло, ещё учась в институте, то есть, совсем молоденькой. Иногда она подходила к зеркалу и с удивлением видела, как усталость с безысходностью уже появились в её глазах. Отражение смотрело на неё маминым взглядом. В душе она чувствовала утомлённость, скуку, будто бы вся будущая жизнь заранее сконструирована и предопределена, и она обречена жить, как ей положено, как назначено для таких, как она, её мама и бабушка.

Кстати, помню, что на журфаке были у нас девчонки, которые со второго курса начинали вдруг стремительно стариться, тухнуть, превращаться в тёток. Их было совсем немного, это вовсе не правило, но феномен поражал, удивлял и привлекал своей жутковатой странностью: прямо на глазах без всяких причин юность распадалась и увядала, как трёхдневный тюльпан в вазе. Меня живо интересовало, что происходит, и всякий раз, когда я, по возможности, исследовала проблему, вызнавая про судьбу «молодой старушки», то натыкалась на некую потомственную семейную женскую историю, с занудливым постоянством повторяющуюся из поколения в поколение.

Видимо, Птичкина Лена была из тех же потомственных неудачниц. Веками проложена колея тоскливой реальности, и не думай пытаться свернуть с этой колеи, зря, что ли, предки старались и буровили её для тебя! Ступай себе мирно и спокойно по предначертанному пути, не рыпайся в сторону, там всё равно страшно и совершенно непонятно, что делать и как жить. А золотую копну волос и быстрый ум тебе по ошибке вручили поначалу, не твоё это, придётся вернуть, а тебе самой вернуться в нашу колею.

Современная и образованная женщина, уверенная в себе и своей самодостаточности, с гневом отвергнет подобные рассуждения! Очевидно же, что все проблемы от нереализованности личности в отсутствии порывов и желаний, в том, что нет навыка искать себя и совершенствоваться в своём деле. И женщина эта, возможно, феминистка по убеждениям, совершенно права, я полностью разделяю её пафос, хотя сама отнюдь не являюсь примером реализованности и самодостаточности. Но я – не все, не большинство, не такая, как другие, и вовсе не в хорошем смысле. Что же касается проблемы вообще, то наша условная феминистка бесспорно дело говорит. Но проповедуемое ею не имеет ни малейшего отношения к советским тёткам, самым освобождённым в мире аж с 1917 года де юре и самым пришибленным реальностью де факто. Поэтому забудем на время про достижения феминизма и женской борьбы, вернёмся в эту самую реальность, где царит если не патриархат, то уж точно обычные деревенские нравы. Хоть и в Москве.

А что – Москва? Столица самой огромной в мире деревни, эдакой особенной мегадеревни, где регулярно прицельно «выбивают» мужиков – то войны затеваются, то намеренно гробятся сильные и чересчур свободные, да плюс главная национальная забава – пьянство – косит мужчин нон-стоп и веками. Мужчин не хватает и уже давно. И даже не в количестве дело, хотя поначалу в этом и крылся подвох. Но теперь проблема куда глубже и серьёзнее, даже если с количеством всё не так плохо – давненько не было большой войны… Впрочем, пьянство справляется с задачей уничтожения ничуть не хуже. Но всё-таки допустим, что их, мужчин, ненамного меньше. Допустим…

Потом, позже я скажу про свои личные отношения с противоположным полом, почему, в итоге, я одна. Но это потом, сейчас вернёмся к колл-центру и его обитателям. Точнее, обитательницам и их семейным неурядицам. И почему у них вечная и неразрешимая проблема с мужчинами, даже если последних по количеству хватает.

За века отсутствия конкуренции, мужчина выродился без необходимой борьбы за «самку» и представляет собой третий пол, ранее, пожалуй, никогда не являвшийся миру. Вроде мужчина, а физические кондиции далеки не только от женской мечты, но даже от физиологической нормы: слабые, смолоду пузатые, рано лысеющие, неопрятные. Но даже не это главное: эти мужчины не способны. Точка. Ни на что не способны – ни на поступки, ни на ответственность, ни на прорывы и риски. Они трусоваты в большинстве своём, лихие и храбрые только под градусом и со слабыми. Уже не мужчины, не те существа, что были задуманы природой. Конечно, не все, не на сто процентов. Но масса именно такова, она и составляет формально «сильную» половину населения громадной страны. Исключения не меняют ситуацию в целом, есть правило, рутина, большинство, фон. И он именно таков.

Мама и бабушка Лены. И та, и другая смолоду были хорошенькие и вовсе не идиотки, что совсем не помогло им в жизни стать счастливыми. Слишком сильна в России женская конкуренция, достойных мужчин мало, и просто хорошенькой мордашки для счастья недостаточно.

Найти же счастье в чём-то ином, не в браке, а, к примеру, в призвании, в творчестве, им и в голову не приходило. Никто ни разу им не сказал, что так тоже можно, что такое бывает. Инженером Ленина мама всю жизнь проработала на «отвяжись» и строго до пенсии. В первый день своих пятидесяти пяти она сбежала с работы с криком «Наконец-то!», несмотря на маленькую пенсию. Зачем это было нужно, зачем было учиться в институте стали и сплавов – кто знает? Чтобы иметь диплом и найти жениха хорошего. Вот и всё… Жених нашёлся, оказался нехороший. Диплом получила – вместе с ненавидимой до самой пенсии работой. Программа выполнена, жизнь не удалась. Но другой программы заложено не было, а опыт не осмыслен: дочку мама воспитывала по тому же образу и подобию.

Они себя никогда не искали ни в чём. Они даже не знали, как это делается, а, главное, зачем? Причём, дурной парадокс заключается в том, что ценность образования всегда была высокой, это внушалось с малолетства, но для чего нужно образование, какой в нём смысл, к чему приложить глубокие знания, для чего читать книги, женщины представляли весьма приблизительно. Ведь первым номером в списке того, что даст получение диплома, стояло «удачное замужество». Вторым и замыкающим номером – «надёжная профессия в руках, с голоду не умрёшь».

Соотечественницы, с детского сада нацеленные на «замуж» и «отношения», в этих самых отношениях с мужчинами удовлетворяются малым, к мужчинам требования минимальные, главное из которых – хорошо бы не пил.

Есть на планете такое Грустное место, где не говорят о любви, о близости – всерьёз, по-настоящему, чтобы разобраться, понять и постичь себя и партнёра. Тут другие нравы, порядки и устои: всем правит самый главный божок среди многих прочих – божок-статус со сложным, как у индейцев, именем «Что скажут люди». И в кодексе или уложении, коим руководствуются из поколения в поколение, нет места для любви, для радости материнства и воспитания детей, как одной из восхитительных и увлекательных сторон жизни, потому что выстроена совершенно другая система координат и ценностей. И неважно, в каком слое общества происходит та или иная жизненная история. Все люди, живущие в Грустном месте, сделаны из одного и того же материала. Генетики скажут – из одного и того же генетического материала. Возможно, так и есть. Исключения, как в любом закрытом обществе, становятся париями и изгоями.

Главная цель, путеводная звезда, смысл жизни женщин в их истовом служении божку «Что скажут люди» – выйти замуж. За это можно всё отдать, за это продаются или платят. А ещё за это бьются насмерть с соперницами. В Грустном месте идёт постоянная конкурентная борьба на уничтожение с другими женщинами – за мужчин. А что делать? Вас много, их мало, как того товара при советском дефиците. Итак, «удачное замужество» – найти в сем бедном сельпо не самый завалящий товар и успеть его «урвать». Возможно, подравшись в очереди с другими претендентками.

В любой войне есть проигравшие. Самым проигравшим не достаётся вообще ничего, те, кому хоть чуточку «повезло», разбирают неликвид, отбракованный женщинами, которые выбирают сами, которые не избираемые, а избиратели. Такие тоже имеются, кто ж спорит! Им либо повезло с генами – они чертовски красивы, либо очень умны и сумели ловко провести эту игру. Без длинных ног вряд ли получилось бы, но, когда случается удачное сочетание ног и мозгов, считай, победа. Эти сучки имеют всё: и по два-три качественных мужа за жизнь, и содержание от богатеньких штанов, и любимую работу, и красивых детей… Вслед за ними, после них, идёт второй, пятый, восемнадцатый разбор оставшихся, часто залежалого товарца.

Женщины Лениной семьи были из тех, кому доставался даже не второй разбор. Их мужчины бывали отвергнуты альфа-самками, впрочем, многие из них благоразумно и не рыпались в сторону видных девушек и дам, трезво оценивая свои шансы. Для их радости и наслаждений существовали другие молодухи. Их всегда много, можно перебирать, морщить носы, морочить головы сразу нескольким, капризничать и безнаказанно подличать. Разумеется, положение второго-третьего сорта раздражает, бьёт по самолюбию и злит. Мужчины «следующего разбора» верно оценивают не только себя, но и женщин своей ниши. Именно тут и рождается страшный подвох, закладывается бомба с часовым механизмом, которая однажды непременно рванёт. Как правило, взрывается после свадьбы, когда кислый быт начинает творить своё чёрное дело.

Однажды женщина слышит в свой адрес всю накопившуюся «правду»: про то, какая она не «такая», как он, мужчина, её осчастливил, потому что на самом деле она никому не была нужна, лишь он один, дурак такой, польстился… Ужас в том, что в чудовищных обвинениях есть немалая доля правды. А ещё страшнее, что история повторяется из поколения в поколение. От прабабушки к правнучке. Ведь ничего не меняется в системе, в принципе, в социуме – в Грустном месте. С какой же стати что-то изменилось бы в частности, в отдельно взятой семейной истории?

И тогда женщины начинают спасение своего рассудка, чтобы не тронуться умом от безысходности и ничтожности наполовину прожитой жизни, когда невозможно уже ничего изменить. Их разум, во спасение душевного здоровья, не хочет понять, их рассудок, из чувства самосохранения, отказывается осознать, что в них не так. Если всё же догадки озаряют, они научаются успешно гнать их от себя, не допуская, чтобы те пустили корни в сознании и навеки отравили дальнейшее существование. Женщины начинают бороться с неким внешним врагом, а не копаться в себе. И это их выручает, не давая упасть в ту бездну, в которой ты видишь, что на самом деле не стоишь ничего, что ужасные слова о тебе – правда, что ты ничем не отличаешься от миллионов таких же бездарно живущих на этой земле самок, о которых даже памяти не останется через пару дней после смерти. Мало кому под силу бремя подобного понимания и осознания, мало кто может броситься на борьбу с собой и своим положением в этом мире, чтобы изменить чудовищную истину. Проще начать войну хоть с кем-нибудь, но с другим. Найти виноватого и затеять против него агрессию. Война спишет, оправдает, а самое главное – отвлечёт, не даст завязнуть и сгнить в ужасающем прозрении.

Если бы женщины понимали, в чём секрет, в чём печальная истина, то бабушка рассказала бы матери, а мать – Лене. И всё сложилось бы иначе. Но рассказывать было некому, потому что не было прозревших, не было мудрых. И круг каждый раз замыкался и начинался снова. И снова. С каждой вновь родившейся женщиной.

Такое есть на Земле Грустное место. «Это место – очень грустное место!» – как сказала бы Алиса из сказки Льюиса Кэрролла.

Пожалуй, это было жестокое и обидное обобщение. Но оно более-менее точно раскрывает суть типажа женщин, работающих в Ленином колл-центре… в бесконечных российских офисах колл-центров и им подобных контор, где приходится трудиться годами, не рыпаясь, потому что другой работы может и не быть, а жить как-то надо. Жить, растить детей и тянуть эту лямку, чтобы быть «не хуже других» – это, кстати, ещё один божок Грустного места. Как изменить традиционную ситуацию, можно ли её изменить, а, главное, хочет ли её кто-то менять – вопрос то ли философский, то ли политический, то ли бессмысленный.

…Лена не сводила глаз с часов, висевших напротив её рабочего места. Стрелка преступно медленно, но всё же приближалась к шести. Лена ширкнула молнией джинсов: во время многочасового сидения она расстёгивала штаны, которые давили на живот и с каждым месяцем всё сильнее. Странное дело! Джинсы куплены, конечно, давно, но они же стрейч. «Всё-таки толстею!» – печальным приговором мелькнула мысль, но тут же упорхнула, потому что до вожделенных шести вечера оставалось всего две минуты. Лена чувствовала, как в ней растёт возбуждение от приближения минут, часов счастья – её тайны, её праздника жизни… да чего там! С некоторых пор самого смысла жизни.

Ну всё! 18.00 – ровно. Птичкина вскочила, как солдат по тревоге, молния на джинсах в порядке, сумочка собрана, компьютер выключен, сердце выпрыгивает из груди. Домой!

Перед уходом лишь заглянула на мгновение в отсек Тамары Васильевны и заговорщицки ей улыбнулась. Та едва заметно кивнула и ещё менее заметно улыбнулась: правая сторона её рта на секунду дёрнулась вверх, что означало тайную улыбку. Любой посторонний мог расценить такое движение губ как нервный тик неулыбчивой немолодой женщины потрёпанного вида. Но Лена-то знала, что Тома подобным образом выражает приязнь и приветствие. Другими способами она не умела показывать положительные эмоции. Что делать? Такая жизнь. Это колл-центр. Пристанище таких женщин, столица Грустного места.

Сегодня они ещё будут вместе, встретятся. Всё-таки приятно, когда есть кто-то посвящённый, хоть одна душа, которая может разделить твою радость. Правду говорят, что радость, разделённая на двоих, удваивается. Если бы совсем не было никого, кто понимал бы Ленку, было бы немножко грустно и постоянно распирало бы от желания поделиться. А делиться нельзя. Больше ни с кем нельзя!