Отстегните ремни

Сказать, что это была моя квартира – не сказать ничего. Да, моя. Я, собственно, тут выросла, научилась пить и курить, а до этого – читать и писать. А до этого – ходить. И мама меня учила. Я помню, как держу ее за палец, а батарея надо мной – огромная, выше меня, и я отпускаю палец и берусь за нее, и боль! Ужасно горячо. Но какая же она другая, квартира эта! Ужасная. Маленькая, тесная, очень перегруженная всем, особенно цветовыми пятнами. Одни обои чего стоят – в нагруженный такой цветочек, и на их фоне мебель, в свою очередь нагруженная вещами. Слезы, уже почти подсохшие, от вида обоев потекли вновь, да с тройной силой.

У нас почему-то все общение за эти годы сводилось к переписке по имэйлу с сестрой, звонкам по телефону маме раз в месяц, и еще они приезжали ко мне, раза четыре за все эти годы, и были сначала страшно родные, но на третий день уже очень мешали жить и раздражали постоянными дурацкими вопросами. Я же – никогда не приезжала домой… Сначала долгие годы на это не было денег. Потом не хватало времени. А потом, наверное, появился какой-то страх. Мне стало удобнее встречаться на нейтральной территории, мы прилетали, каждая из своей страны, в Париж, например, и проводили там неделю. Маму это тоже устраивало, она иначе вряд ли бы попала во Францию. А так – все в одном флаконе.

– Мамулечка, я умираю с голода, пошли на кухню. – Вышло ненатурально, натянуто. Ничего, сейчас пройдет.

– Конечно, котик, все давно готово, я не знала, когда ты точно приедешь, и все приготовила еще с обеда, только разогреть осталось, – суетилась мама, перекладывая из руки в руку клетчатое кухонное полотенце.

Я сейчас умру? Господи… Я и рада вроде, и в то же время нестерпимо хочется немедленно уехать домой. Слишком много эмоций, сердце отказывается все это принять, защищается. Вызвать бы такси, и все это разом прекратить…

Выбежала моя родная сестра Машка из комнаты, моей бывшей комнаты, вернее, нашей с ней бывшей комнаты, с мобильником в руке, договаривая на ходу кому-то: «Да… Я перезвоню. Ксюха приехала!» Кинулась мне на шею. Дышать стало почти невозможно, воздух – густой и душный – не шел в горло. Я закопала лицо в ее волосы и закусила губу. Чувствовала себя предательницей. Живу где-то, бог знает где, бросила всех, а они такие щемяще родные! Я тут же дала себе обещание, что отныне буду приезжать минимум два раза в год.

Машка у меня – просто красавица! Как выражалась одна моя старая приятельница: «Молодость не пропьешь». Длиннющие блондинистые волосы, высокая, такая ухоженная вся и видная, – настоящая современная москвичка. Она тоже зарылась в меня всю и заорала:

– Ксенька!

– А папа приедет? – спросила я, высвобождаясь. Просто чтобы о чем-то спросить. Я знала, что не приедет. Они не сильно ладили после развода.

– Сказал, что позвонит в восемь. Пошли на кухню. Я купила вино. – Машка хотела выпить не меньше меня. Мне же без стакана вина наша встреча представлялась дальше просто невозможной.

Вообще-то у меня спокойно с алкоголем, да нервы не выдерживали, хотелось выпить, закурить. Сделать что-то привычное, чтобы сразу не сойти с ума от нахлынувших на меня чувств.

Вино оказалось белым и теплым. И почему-то сладким. Портвейн? Да нет вроде, но гадость редкая. Из полуторалитрового пакета с пластмассовым краником, производства Испания, на пакете написано – Шардоне. Разве Шардоне такое на вкус? Но это сейчас неважно. Сейчас главное, что его полтора литра.

День второй

Ну и когда вы встречаетесь? – Машка собиралась на работу и звучала бодро и деловито. – А он знает уже, что ты приехала?

– Ясное дело, знает. Я писала. Он даже спросил, выслать ли машину. Да ну, на фиг мне его машина? Я и на такси прекрасно добралась. Потом мне ж надо было отдышаться, прийти в себя?

– А ты уже ему звонила как приехала?

– Да не, все собираюсь… Маш, я не знаю… я его боюсь, кажется. Он слишком деловой и крутой какой-то.

– Дура, что ли? Это же классно, наоборот! В ресторан пойдете хороший, наверное, раз он такой крутой. – Машка укладывала волосы и курила одновременно. В ванной прямо на раковине стояла пепельница из ракушки. Там же приютилась и Машкина чашка кофе.

Я обвела глазами потрескавшуюся и местами отстающую от стены голубую кафельную плитку, старый коврик на полу, который давно пора было выбросить, полинявшие полотенца, висящие неопрятной горой.

– Мне бы карточку для мобилки купить, чтобы по нашей не звонить. Дорого же… Где б это сделать? – Я тоже пила кофе, сидя тут же, на полу в ванной, чтобы говорить с Машкой.

Она положила расческу:

– А-а-а, это фигня. У любого метро купишь. Ну позвони сейчас с домашнего.

Звонить почему-то не хотелось. Конечно, мы друг другу уже сто раз звонили, собственно, мы провели два последних месяца, ежевечерне не слезая с телефона, и голоса и интонации друг друга отлично знали… Но когда между нами тянулись две тысячи километров, это все было проще, словно не по-настоящему. А сейчас Макс был где-то тут, рядом, может, в моем районе… Слишком близко. И от этого звонить стало страшно, и хотелось придумать дела для отсрочки. Например, купить сначала карточку, или допить кофе.

– Дурочка! Ну позвони ему, – настаивала Машка.

Откладывать было действительно бессмысленно. Я понимала, что раз я впервые за все эти годы все-таки приехала в Москву, и сделала это ради встречи с ним, то не звонить сейчас – просто глупо. И чем дольше тянуть – тем хуже мне будет.

Я набрала номер. Послышались гудки, и потом резкий непривычный голос сказал: «Слушаю». Такой мужской голос и ужасно деловой. Я ни разу не звонила ему с утра. Обычно мы говорили вечерами, и звонил, как правило, он. И голос у него тогда был мягче и медленнее, он даже слегка так приятно растягивал слова, как бы задерживая их во рту и смакуя, как хороший коньяк.

Я испугалась, что отвлекаю его от чего-то важного и крупного, от его больниц и аптек.

– Макс? – Я постаралась придать вдруг ослабевшему голосу веселую непринужденность. – Это Ксения. Я в Москве.

Его голос поменялся, но все равно остался деловым и далеким.

– Приехала? Вот умничка! Вечером увидимся? – И, не дожидаясь ответа: – Давай после восьми, а лучше, девяти. Грузинскую кухню любишь?

Я не была уверена, что хорошо представляю себе, что такое грузинская кухня, но была согласна на любую, подумав, что все равно на первом свидании мне от волнения много съесть не удастся. Представился почему-то огромный кусок мяса и хачапури. Ни того, ни другого уже заранее не хотелось, но я бодро объявила, что мне все равно, какая кухня.

– Вот и отлично. Тогда я еще позвоню ближе к вечеру, у меня сегодня, как обычно, напряженный день, и я пока не могу сказать точно, во сколько. Рад был услышать, чертовски рад! До вечера. – И в телефоне немедленно послышались гудки.

Я слегка растерялась. Куда он будет звонить? Он же не знает моего московского номера.

– Ну твой голландский же мобильник он знает? – подсказала Машка. – Ну и не меняй «симку». Куда ты звонить-то сама собираешься? Иди лучше погуляй по городу, время хоть убьешь. Не интересно разве посмотреть, как у нас тут все теперь?

Машка допила кофе и, кинув мне на прощанье вульгарное «Чао, крошка!», укатила на работу. Работала моя московская сестрица в каком-то крупном банке, и опаздывать ей категорически запрещалось. Я осталась одна в квартире. Мама ушла на работу еще час назад. Делать было абсолютно нечего, и я решила и вправду пойти пройтись по улицам.

* * *

Возможно, я действительно излишне впечатлительная? Или это нормально для человека в моей ситуации? У меня начиналось полное расслоение личности. С одной стороны, я все узнавала: и улицы, и дома, и даже многие детали, например, булочной, где бабушка покупала мне бублики с маком за шесть копеек, и у которой за все эти годы не только не поменялся адрес, но даже осталась старая вывеска. С другой стороны, у меня было ощущение сна, потому что все было такое же, но все-таки очень не такое. Или это я была – не такая? Город вокруг казался и реальным, и нереальным одновременно.

Первое, что я заметила, – это как сильно, почти болезненно я реагирую на русскую речь. Все кругом говорили по-русски, и отдельные громкие обрывки фраз, долетавшие до меня, каждый раз заставляли меня вздрагивать и оборачиваться.

«Да не дергайся ты, говорю, дай сюда руку!»

«Миш! Ну куда ты пошел, автобус же!»

«А вот и не говорите, раз не знаете!»

«… и да, главное же, что они ничего в этом не понимают!»

«Иди, иди, бабушка, что ты здесь встала?»

Я решила, что надо срочно сделать что-то привычное, очень обычное, например, иметь какой-то план, хоть небольшой, но он бы держал меня хоть на чем-то сосредоточенной. Я задумалась: что я, собственно, делаю на улице Амстердама, если вышла бесцельно побродить? Но случая, когда я вышла бесцельно побродить, не припомнилось. Тогда я напряглась и предположила: пойду найду симпатичное кафе и выпью кофе на террасе. Я никогда не курю на ходу, а курить хотелось все утро. Наверное, от нервов. Супер. План был готов: ищу кафе. Я оглянулась. Но кафе вот как раз тут и не было. Все было: суета, множество идущих куда-то людей, остановок автобусов, куча машин, широченные улицы, дома, вереница уродливых торговых палаток, но уютной террасы со столиками в поле зрения не попадалось. Я внезапно почувствовала себя совсем потерянной.

Сделав глубокий вдох-выдох, я заставила себя сосредоточиться на кафе. Как оно должно тут выглядеть? И моментально увидела сразу две вывески. Одна – «Кофе-Хаус», другая гласила просто «Пигмалион», но через стекло просматривались столики и сидящие за ними люди. Впечатления и мысли сменялись в моей голове с такой скоростью, что я не успевала их переваривать. Мозг без остановки что-то комментировал. «Кофе-Хаус». Почему хаус, а не что-то по-русски? Хотя как бы я это назвала? «Дом кофе»? «Кофейный дом»? Не звучит… А все русские теперь знают основы английского и понимают слово «хаус»? Наверное, все. Хотя погодите… А старушки?

Воображение немедленно подкинуло образ: я – такая вся старенькая, слабенькая, иду медленно по улице, на которой живу последние лет двадцать, в городе, где пережила войну, бомбежки, вырастила детей, и читаю вывески, и мне совершенно ничего не понятно, «хаус» какой-то… Пришло в голову: не «хаус», а хаос. Название же «Пигмалион» мне вообще не понравилось. Разве хоть у кого-то оно может ассоциироваться с дымящейся чашкой кофе, завтраком, едой вообще? Даже слово «кафе» не написано вовсе, то есть я разве обязана знать, что «Пигмалион» – это кафе? Я попыталась вспомнить, кто вообще такой этот Пигмалион. Вспомнилось что-то из греческой мифологии, кажется, это был какой-то царь, который убил кого-то, чтобы завладеть деньгами. Точно, убил мужа Элиссы, основательницы Карфагена. Не зря, оказывается, папа так надрывался над моим образованием, – что-то даже еще осталось в памяти. Название кафе после этого не понравилось мне еще больше. Откуда-то из недр моего излишне богатого воображения возникла ассоциация: это кафе, где маленькие пигмалионы, по-русски – пигалицы, в белых фартучках, травят посетителей кофе с ядом и забирают их деньги. А, интересно, какой смысл вкладывали в название сами владельцы кафе? И почему вообще название такое сложное?

Опять подумалось про старушку. Вот она идет и что обо всем этом думает? Я сразу нашла ее глазами. Судя по всему, такие проблемы ее не волновали. Она не читала вывесок и вообще не смотрела по сторонам, а вся сосредоточилась на процессе передвижения. Шла с палочкой, очень осторожно, и глядя только себе под ноги. Подумалось, что у нас таким старушкам бесплатно выдают по маленькой машинке на одного человека, которая ездит по велосипедным дорожкам. И еще подумалось, что у моей московской старушки, скорее всего, и денег-то нет на всякие кафе. Хотя, наверное, я все преувеличиваю, и «Пигмалион» – вполне нормальное название. А раздражает не название, а собственная неуверенность, которую я чувствовала, стоя посреди обычного московского перекрестка.

После появления в голове слова «неуверенность» сама неуверенность немедленно высунула голову и, показав мне язык, подкинула озабоченную мысль. А принимают ли они там кредитные карточки? Русских денег у меня пока не было. Из старого опыта следовало, что надо пойти в обменник и поменять валюту. Я оглянулась. Пунктов обмена валюты нашлось сразу два, причем курсы рубля к евро у них заметно отличались. Оба просматривались с моей точки одновременно. Думаю, что с любого места этого перекрестка, где я стояла, они также просматривались одновременно. Ну и зачем ставить на одном перекрестке два обменника, да еще с разными курсами? Какой идиот пойдет в тот, где тебе дают меньше денег, если рядом есть лучше? И как тогда второй вообще тут выживает? В полное опровержение моих мыслей, к обменнику с менее выгодным курсом тут же подъехала машина и припарковалась прямо на тротуаре. Из нее быстро вышел мужчина в костюме и, на ходу разговаривая по телефону и доставая кошелек из кармана, вошел внутрь. Мне стало понятно. Людей здесь такие мелочи не парят. Все спешат. Время – деньги. Америка прямо какая-то.

Я все же выбрала обменник с лучшим курсом и направилась к нему. Я никуда не спешила. Надо представлять себя туристом, тогда нервам будет спокойнее. Образ туриста был мне хорошо знаком. Полмира объездила. Не волновало ведь меня отсутствие логики где-нибудь на острове Бали? И названия кафе там тоже меня совершенно не трогали. Я слегка расслабилась, найдя себе понятный образ, хотя представлять себя туристом в городе, где ты родилась и выросла, намного труднее, чем на Бали. Но в этом было даже что-то интересное. Перспектива, что через минуту в кармане у меня окажутся совершенно нормальные русские деньги, и я смогу выпить кофе, меня успокоила и придала уверенности.

Но не тут-то было! Выяснилось, что полученные мной в банкомате Амстердама стоевровые купюры – не настоящие, и принять их девушка не сможет! Господи боже! На вид купюры были ну абсолютно такие, как надо. Что за дикий бред?! Я попыталась объяснить, что полностью уверена в подлинности моих купюр, что я лично их снимала в амстердамском банкомате за день до приезда в Москву. Но девушка выглядела уверенно: принять их она не сможет и даже сочувствует.