Музыка тел, живопись хаки

– Нам надо перебраться на ту сторону, – сказал он, повернувшись к девушке. – Скорее, сюда.

Она перебежала на другую сторону дороги, как он и велел. Солдат приказал ей спрятаться за дерево потолще, а сам остался на обочине. Судя по всему, он ждал какую-то машину, которая увезет их отсюда: часто поглядывал на часы, всматривался в далёкий туман; время шло, а автомобиль всё не появлялся. Проехал военный немецкий джип, но это не то: при виде его фельдфебель пригнулся и спрятался в кустах под насыпью. Студентка снова стала замерзать. Над головой пролетела стая галок, протяжно каркая. Девушка ощипывала кору сосны, дивясь прямоте ствола, дивясь тишине в лесу. Наконец солдат подал ей знак, что пора выползать. Она быстро вскарабкалась на обочину и оказалась рядом с солдатом.

Офицер махнул рукой, и возле них, надрывно хрипя и скрипя тормозами, остановился коричневый грузовик с надписью «Почта» на брезентовом борту фургона. Солдат открыл пассажирскую дверцу и обратился к водителю.

– Sieg Heil! Мы немного заблудились в лесу, – сказал невозмутимо солдат. – Не подбросишь нас до города, друг?

Увидав две серебристые молнии на офицерский подшивке мундира, шофёр без особых раздумий согласился. Солдат забрался в кабину первым, за ним, оттолкнувшись от подножки, француженка. Хлопнула дверца, проскрежетала коробка передач, и машина тронулась. Девушка почувствовала себя крайне неловко. Она поняла задумку своего спасителя и опасную игру, в которую он ввязался: тот знал, что грузовик, везущий почту и часть припасов в немецкую часть, будет проезжать здесь обратно, пустой, что шофёр грузовика ни за что не вспомнит его лица среди сотни таких же лиц, но если все идёт по плану, то что ждёт их дальше?

Двигатель ревел, хрипел и тянул грузовик вперёд по дороге. Деревья расступались впереди, позволяя грунтовке стелиться дальше.

– Вот так едешь себе спокойно, – заговорил неожиданно шофёр. – И думаешь, я ведь у всех на виду: пролетит вражеский самолёт и сбросит на тебя какую-нибудь гадость, снаряд какой-нибудь, – ухмыльнулся он, – и нет тебя. А вам куда надо в городе?

– На вокзал.

– Это мне не по пути, шеф, – шофёр развел ладонями. – Я вас на окраине города оставлю, ладно?

– Нам надо на вокзал.

Шофёр замолчал, упершись взглядом сквозь стекло, не зная, как отреагировать. Он собрался было возразить, но тут заметил деньги в руке офицера. И осторожно взял сложенные как попало марки.

– Скажу, что машина сломалась. Значит, на вокзал? А почему твоя подружка так легко одета, приятель?

Офицер поправил фуражку и всем телом повернулся к водителю.

– Она мне не подружка, а ты мне не приятель, – сказал он резко и выдержал длинную паузу, чтобы реплика его как следует улеглась в голове водителя. – Её брат – офицер Третьего Рейха – пропал без вести, и она тут же отправилась на передовую, ни о чем не думая. Но там уже никто не мог ничем помочь. Я взялся её сопроводить обратно до её дома.

Мужчина за рулём больше ничего не спрашивал. Мотор хрипел, шофёр изредка переключал рычаг. Амандина не на шутку перепугалась. Она действительно выглядела подавленно. Но… Такая грубая ложь! Все это казалось невероятным, нереальным. Однако в кабине стало тепло, и вскоре она забылась, успокоилась. На блокпосте у въезда в город фельдфебель велел ей опуститься на пол, а сам пересел к окну. В левой ладони он держал «Вальтер», поставив ее на колено так, чтобы оружие было видно водителю, но не снаружи. Постовой отдал честь, увидев скрещенные кости на кокарде фуражки.

Въехали в город. На его улицах почти не наблюдалось следов осады и сражений, как и присутствия оккупантов, не было ни полуразрушенных зданий с выбитыми окнами, ни чёрных пулевых отверстий в стенах. Возле здания вокзала из красного кирпича грузовик остановился, и двое выбрались наружу. Водитель проводил их недоверчивым взглядом, развернул машину и уехал.

Привокзальная площадь была полна толчеи. По мостовой сновали автомобили, трамваи и даже коляски, запряженные усталыми лошадьми. Никто не обращал на странную пару никакого внимания. Солдат поглядел на круглые часы, встроенные во фронтон вокзала, и вошёл внутрь, велев Амандине оставаться ждать его у входа. Она принялась молча ждать, переминаясь с ноги на ногу, пододвинувшись поближе к углу, за колонну, чтобы не заметили нелепые громоздкие ботинки на её ступнях. Миновали несколько минут. Мимо прошагали трое немецких рядовых с винтовками на плече. Они жевали купленные у бабки-торговки пирожки и смеялись над чем-то; один из них окинул бедную одинокую девушку скользящим взглядом – и дальше. Женщины носили осенние коричневые и бежевые пальто и элегантные шляпки, придававшие им надменный и неприступный образ; мужчины ходили в кожаных куртках, плащах или солдатских шинелях. Желудок француженки забурчал от голода, руки замёрзли, а нацистский офицер всё не возвращался. «Он меня бросил, – подумала она, – оставил тут. Подонок! Хоть бы предупредил… Без ничего просто выбросил меня сюда, ни денег, ни документов, ничего, даже обуви нормальной. И что теперь делать?»

– Держи, – ответом на её мрачные мысли возникла вдруг рука солдата, протягивавшая буро-коричневую тощую книжицу; на сером рукаве шинели красовался плотоядный орёл. – Спрячь подальше за пазуху и не теряй.

Её губы заиграли, запели, явив блаженную улыбку.

– Вы достали его, да?

– Наш поезд отходит через сорок минут, – его голос всё ещё звучал простуженно, а на лице как всегда была нацеплена непроницаемая маска холодного безразличия. – Идём в зал ожидания. Не оглядывайся, не разговаривай, смотри под ноги.

Они вошли в здание. Зал был высокий, с мраморном в клетку полом. У стен выстроились ряды деревянных скамеек. Длинная очередь толпилась у кассы: на окошке висела надпись “обеденный перерыв”. Как ему удалось купить билет? Они присели на освободившиеся места, и он продолжил объяснять, не глядя на неё, губы едва заметно шевелились, пока он говорил:

– Вот твой билет. А это разрешение на пересечение границы, заверенное чиновником вермахта. Покажешь, когда потребуется. Поедем в разных вагонах, не хочу встретить какого-нибудь знакомого, пока ты со мной. Я периодически буду проходить мимо, проверять, всё ли в порядке. Когда подмигну, значит, наша станция. Тогда поднимаешься и идёшь со мной на расстоянии в пятнадцать шагов. И не делай глупостей. Постарайся сесть у окна. Вечером, когда приедем, поешь и помоешься. А пока терпи. Ну всё, дальше сама.

Он поднялся, пересёк зал, купил газету и стал делать вид, что читает передовицу. Их разделяли люди, сновавшие туда и обратно. Изредка она видела его короткий взгляд, направленный на неё. Через невыносимо долгие несколько десятков минут объявили посадку. Солдат поднялся и направился к выходу на перрон. Толпа вынесла её туда же. Порожний состав из дюжины вагонов с гудением и в облаках пара притормозил у станции. Образовалась давка: люди валили к входным дверям. Тут она потеряла его. Нужно было занять место, нельзя было оставаться тут, в этом городе, и она принялась протискиваться через толпу. А может сбежать? Но куда? А вдруг это её единственный шанс вернуться домой?

Занять место у окна она не успела. Ей достался лишь край деревянной скамьи в вагоне третьего класса, у прохода. Её окружали измождённые, хмурые лица. Крестьяне, бедные горожане, зачем ты едущие куда-то, зачем-то, студенты в очках, старики, бабы с детьми, группа нацистских рядовых в серых шинелях, громко смеющихся над чем-то и ведущих себя крайне вызывающе. Она изо всех сил старалась не смотреть в их сторону. Некоторые люди ехали стоя, держась за спинки лавок.

Поезд тронулся, медленно катясь вдоль городских кварталов. Постепенно паровоз набирал ход. Стыки рельс стучали все чаще. Мелькнул шпиль ратуши, за ним башни костела; с веток голого дерева сорвалась стая ворон или галок; на какой-то площади Амандина мельком увидела отряд немецких солдат из местного гарнизона, или из пополнения на передовую: выпрямленными правыми руками, вытянутыми перед собой, они приветствовали герра коменданта, вылезавшего из блестящего чёрного “Опеля «Олимпия»”. Бледно-серое небо беспросветно тянулось над крышами домов. Потом город растаял, превратившись в поля, наползавшие друг на друга покатыми боками. Взорванный польский танк 7ТР с поникшим стволом напоминал о военных действиях. Тут и там мелькали углубления от разрывов снарядов. Здесь проходил бой. Чёрная сырая земля, слегка припорошенная первым снегом. Серое небо. Серый мир. Этот странный серый мир. Вот уже почти сутки миновали с тех пор, как её должны были казнить. Надо вытерпеть. До вечера ещё много часов, но она будет терпеть и таращиться в прямоугольник окна. Ей не было холодно, но чувство тревоги и неловкости только усилилось из-за обилия стольких незнакомых людей вокруг.

Прямо перед ней сидели двое людей, чуть старше средних лет, кажется, муж и жена. Они не громко разговаривали между собой по-польски, и Амандина краем уха ухватила часть беседы.

– Я слыхал, они в одну деревню под Томашувом-Любельски собирались войти, а партизаны им оказали не самый приятный прием. Эти упыри встретили самое яростное сопротивление, – рассказывал тихо муж. – Много их полегло, пришлось вызвать подкрепление и танки. Они заняли неблагоприятную позицию, и только с танками им удалось прорваться сквозь оборону. Как оказалось потом, очень многих партизан им тоже удалось убить. Когда они вошли в деревню, – мужчина понизил голос, но Амандине всё равно удалось расслышать, – то стали зверски расстреливать всех жителей из автоматов, без разбору, хоть детей, хоть женщин. К счастью больше половины их успели скрыться в лесу. Они сожгли все дома, все амбары…

Остальные, те, кто сидели или стояли поблизости, сделали вид что ничего не слышали. Солдаты, гоготавшие через несколько рядов скамеек, продолжали веселиться. Кто-то из них закурил, и дым расплылся по вагону.

– Ужас!.. – воскликнула тихо женщина, покачав головой.

– Юрек писал мне на днях из Быдгоща, – продолжил её муж после небольшой паузы, – что сын его брата, сапёр, подорвался на мине: ему оторвало ногу по колено.

– Боже, что творится. Это тот самый Павел, который…

Амандине хотелось заткнуть уши и ничего не слышать. Мягкий стук колёс нравился ей куда больше, чем слова незнакомца. Мимо неслись назад тощие деревья, хилые кустики, одиночные покосившиеся избы, поля. Явился контролёр, проверить билеты. На немецких солдат он даже не обратил внимания. Взглянул на билет француженки (на нем было написано «Т-в – Л-г»), перевёл взгляд на её лицо, скользнул по волосам и двинулся дальше по проходу. Он возвращался через каждые две остановки. Примерно через два часа, после нескольких остановок, в вагоне стало свободнее. Те, кто стояли, сели. Немолодая семейная пара вышла. Амандина пододвинулась к окну. Перед переходом границы стало совсем свободно, и тогда по проходу прошагал фельдфебель, и даже не поглядел на неё; потом обратно, не обернувшись. От этого ей стало немного спокойнее. На границе с Германией поезд остановился, и по всему составу стали топать сапогами пограничники. Бритый детина с выдающимся вперёд подбородком посмотрел в её документы, на разрешение, что-то хотел спросить, но, видимо, передумал.

Состав опять тронулся и покатил дальше по рельсам. За окном пошёл снег. Она прислонила голову к слегка дрожащему окну; этот поезд, и стук колёс убаюкивали её; дрема опустила на неё лёгкие крылья, увлекая прочь из реальности, в настоящий сон.

Нелепый, диковинный и пугающий сон увидела она.

…ей снилось, что она неизвестно каким образом стала полячкой и жила в купеческом доме, и была она невестой местного паренька из крестьянской интеллигенции, и они собирались пожениться, но однажды в село ворвались воинствующие нацисты в серых униформах и заняли их крохотный городок у реки, показательно уничтожив нескольких жителей, уведя лошадей и скот из подворий. В бою шальная пуля пронзила её сердце, и она умерла на руках своего Михала, истекая кровью, а душа её поднялась над селом и стала наблюдать за происходящим…

…солдаты выстроились на небольшой площади для собраний, а потом прибыл роскошный тёмно-синий автомобиль с плавными линиями боков, за ним неотступно следовал болотного цвета грузовик с открытым верхом, где на лавках вдоль кузова сидел целый взвод вооруженных до зубов немцев. Их командир первым делом направился в приходскую церковь. За каждым его шагом из укрытия незаметно наблюдал её Михал, чью девушку, то есть её саму, они убили. Командир долго беседовал о чем-то с ксендзом: никто не знал, о чем именно. Потом священнослужителя вывели из здания и усадили в ту самую шикарную машину. Она же все продолжала наблюдать за ними сверху…

…немецкий командующий со священником прибыли к часовне рядом с кладбищем. Полковник явно торопился. У входа в храмик остались сторожить два охранника. Юноша наблюдал издалека, готовясь напасть. Когда-то он слышал, что под кладбищем есть длинный подземный ход, только никто не отваживался спускаться в него. Целый взвод коричневых скрылся в небольшом строении, явно не способном вместить столько людей, и это означало лишь существование подземелья под часовней. Юноша выждал немного; она увидела, что теперь он весь опоясан патронташами, а в руках у него ручной пулемет. Ему удалось подкрасться к часовым и бросить гранату к их ногам. Они задумчиво курили, потом раздался взрыв, разбросавший их в стороны. Михал бросился в подвал, и она уже не могла отчего-то последовать за ним…

…из-под земли глухо раздавалась бесконечно долгая стрельба, и она не смолкала несколько минут. Затем она с удивлением увидела, как некогда скромный и боязливый юноша, ставший теперь бесстрашным карателем убийц, поднялся на поверхность, появившись с отрубленной головой полковника в руках; следом за ним выполз задыхавшийся от пережитого ужаса ксендз. Парень поднял ту голову высоко над головой, будто показывая ей, что месть была исполнена…

…их убили, но они придут опять. Их будут убивать, но они снова возвратятся. И так будет повторяться всегда. Таковы уж эти люди. Такова уж природа зла…

Амандина очнулась ото сна. «Что за бред?» – подумала она с негодованием. «Что ещё за чёртов бред?» – разгневанно подумала она. Девушка протёрла глаза, взглянула в окно. Вечерело. Колеса быстро стучали: поезд разогнался на полную скорость. Равнодушно прошествовал контролёр. Кажется, она проспала долго. После дурацкого сна ей хотелось отплеваться. Давно ли здесь проходил офицер? Видел ли он её спящей? Весёлые наглые фрицы где-то сошли с поезда, и теперь людей в вагоне можно было пересчитать по пальцам одной руки. Она ощупала карман: драгоценный паспорт лежал на месте. В желудке правил дикий голод. Она так устала. Ей хотелось заплакать.

Она стала ждать своего солдата, всё внимание её теперь сконцентрировалось на двери, ведущей в вагон. Но он долго не появлялся. Он очень долго не появлялся. Фельдфебель не появился даже тогда, когда она почти перестала его ждать. Её сердце и разум затопили непостижимая печаль и отчаяние. Контролёр подозрительно покосился на неё, в очередной раз минуя её сидение. Не пропустила ли она свою станцию? Где ей выходить? Она не знала.

“Он бросил меня, – подумала девушка уже во второй раз за тот же день. – Наверняка он проходил мимо и увидел меня спящей. Ну, и подумал: зачем мне нужна эта дурочка? Оставлю-ка я её тут. Пусть сама соображает, как быть дальше”.

Может быть он оставил ей несколько марок, чтобы ей хватило проехать дальше? Но не тут-то было, никаких денег при ней не оказалось. Она все больше утверждалось в досадной мысли, неотрывно глядя на дверь; и тут ей стала безразлично, что с ней будет потом, когда разозлившийся контролёр высадит её из поезда. Буря мыслей улеглась, на неё снизошло абсолютное спокойствие и безразличие. Усталость захлестывала волнами, грозя утащить разум обратно в море грёз.

И тогда появился солдат. Серая шинель расстёгнута, ремень от ранца на левом плече. Он медленно, цепляясь за спинки сидений для равновесия, шагал навстречу, и Амандина ясно увидела, как он подмигнул ей. Её спокойствие не помутилось, не потревожилось ничем. Но она точно знала, что следует делать. Выждав немного, девушка последовала за фельдфебелем. В дверях она нечаянно наткнулась на него, и он извинился, поглядев сквозь её лицо, будто её вообще не существовало. Поезд начал тормозить. Солдат закурил сигарету. Дым был синий и очень пахучий. Как ни странно, это был приятный запах, хоть и горьковатый.

Стук колёс затихал, раздавался всё реже. Наконец состав полностью остановился, и из головы его послышалось шипение локомотива. Проводник открыл дверь, и двое вышли в город, в темноту. Стояла глубокая свежая ночь.

Девушка шагала позади, чуть в отдалении от высокой мрачной фигуры. Её безразличие перед настоящим лишь усилилось. Она переставляла ноги, одну за другой, целую вечность, в пустоту, в неизвестность. Несмотря на поздний час, в городе веселились и гуляли солдаты. То ли какой-то праздник, то ли целый полк готовился к передислокации, и войско отмечало прощание? На кого они собираются напасть в этот раз? На Бельгию? Голландию? Из уличного кабака вывалился пьяный нацистский сержант и наткнулся на её офицера, сперва вытянулся, но, видимо, оба оказались знакомыми, и из ничего завязалась хмельная беседа, и, кажется, она не собиралась закончится тут же. Студента проследовала мимо них, не разобрав ни слова, и остановилась на углу ближайшего перекрёстка, прислонившись к стене возле потухшей витрины аптеки, скрестив руки, склонив голову. Ни холод, ни голод не мучили её больше. Проходили совсем близко ночные прохожие, рядовые с дамами; они косились на неё, принимая, может быть, за больную проститутку, и никто не обратился к ней. Потом мимо угла прошагал её офицер, даже не повернув головы в сторону девушки, и тогда Амандина снова последовала за ним на небольшом расстоянии («Будто собачка!» – подумала она с обидой). Они петляли по улицам, как ей показалось, слишком долго, пока не удалились от центра города и шумных компаний. Тут он неожиданно повернул влево и растворился в желтом прямоугольнике света от входа в уличное бистро. И она исчезла там же. Все посетители разошлись по домам. Заведение закрывалось, но офицер очень вежливо попросил официанта обслужить их. Принесли по кружке пива, а чуть позже говяжий рулет с картофелем для герра офицера, а фройляйн получила жареную сосиску с жареным картофелем и салат из квашеной капусты впридачу. Безразборчиво вилка поднимала что-то с тарелки и клала в рот, а зубы автоматически пережевывали пищу, золотистое пиво не могло утолить жажду, и она быстро осушила всю кружку. Вскоре она с удивлением почувствовала, как жизнь возвращается в тело. Она ела, пока не насытилась до отвала, и насыщение наступило удивительно быстро. Фельдфебель был не столь голоден. Он наблюдал за своей спутницей с любопытством в глазах и расслабленно, будто в награду за прежнее показное равнодушие. Солдат попросил у официанта бутылку мозельского с собой.

Вместе с бумажным пакетом они вышли обратно в ночь. На улице было свежо и прохладно – улицы в отдалении затопил плотный, почти осязаемый туман, подсвеченный расползавшимся пушком фонарей, будто готовивший город к снегопаду. Мужчина вдруг обнял девушку за плечи. Она не удивилась и не воспротивилась.

– Уже недалеко, – сказал он ей.

Она не смотрела на дорогу. Устало склонив голову к его плечу, Амандина позволяла себя везти. Они вошли в подъезд какого-то старого дома, поднялись в скрипучем лифте на четвёртый этаж, никого не встретив по пути. С металлическим скрежетом он провернул ключ в дверном замке и впустил её в свою квартиру.