Ha горных уступах (сборник)

Прошли они.

Парня случайно тоже звали Валек, так же, как и Валька-урода.

А Валек-урод сидел, прижавшись в кустах, как дикий зверь, весь в нарывах, болячках, весь липкий и мокрый. Хотел он выйти в поле, без всякой цели, но удержался. Зеленые поля и люди на них наводили на него робость.

– Эх, если б их не было! – подумал он. – Недурно бы ты там выглядел! – словно кто-то шептал ему.

Он чувствовал, что осквернит собою людям поля и что, пожалуй, даже полям он будет противен… Кто знает, может быть, он и земле противен, когда ступает по ней…

Влез он на небольшую скалу у потока, сел, свесил ноги, смотрит в воду.

– К людям мне ходить не надо, – думает он, – урод я… С Господом Богом сговориться я не мог. И чем Он мне может помочь? Ведь Он такой же бедняга, как и я. Даже мешка у него нет, а кровь по нему льется, как у меня из болячек. Нечего и просить такого, у которого даже и мешка нет. Коли Сын так одет, так и у Отца не многим больше. Ну, так живи себе, Боже, как можешь, живи! Эх, а ты, вода? Не поможешь ли ты мне как-нибудь в моей беде? Есть мне хочется, мешок мой изодрался, валится с меня, портки тоже еле держатся, все у меня болит, зудит, все тело как в огне, гниет, блохи по мне ползают, живьем съесть хотят… Теперь, когда я таким стал, гусей мне не дадут пасти… Эх, вода, вода, помоги ты мне в этой беде… эх, вода светлая, вода…

И вдруг ненароком соскользнул со скалы и бултых в воду с берега…

Открыл глаза, думает: небо!?

Потолок над ним чистый, с балками, святые намалеваны у стен, он лежит на мягкой соломе, на земле, а над ним чьи-то глаза склонидись.

– Ангел… – думает он.

Глаза светлые, как вода в ручье, большие, ясные.

– Терезя! – слышит он женский голос.

– Терезей ангела звать… – думает он.

– Терезя, очнулся?

– Смотрит, мама!.. – зазвенело над ним из-под светлых глаз.

Хотелось ему посмотреть, какая это ангельская мама и какой это колокольчик звенит. Попробовал двинут головой – нельзя.

– Ага! – вспоминает он, – я в воду упал, разбился…

Увидел над собой еще другие светлые глаза, только на сморщенном лще.

– Мама ангельская! – думает он. И спросила его ангельская мама:

– Мальчик, ну-ка? жив?

Хотел он ответить… не смог! Только захрипел, застонал.

– Ничего с ним не поделать! – услышал он третий голос, низкий, из угла, увидел клубы дыма; потом на пол упала слюна, которую кто-то выплюнул сквозь зубы.

– Отец ангельский. – подумал он. – Трубку курит.

– Стасек, а что если мы Яська позовем, он ему поможет? – слышит он беззвучный голос. – Он ведь искусный лекарь.

– Упал со скалы, – отозвался низкий голос, – такого и он не вылечить. Тут смерти не миновать[6 - По поверьям карпатских горцев, кто упадет со скалы, с дерева, кого придавит падающее дерево, или кто на смерть ранит себя топором при рубке дерева, того лечить не надо. Смерть здесь неминуема. Это её «привиллегия».].

Тихо стало в избе; страх сжал Валькову грудь. Он услышал про смерть. Хотел кричать, звать – спасите меня! не давайте меня! – но крик застрял у него в горле, он только захрипел.

– Тут смерти не миновать! – повторил низкий голось. – Такого лечить не будут. Никогда еще такой не выживал. – Светлые глаза с тревогой взглянули в глаза Валька. А он вспомнил вдруг… и только старался не дохнуть, не дохнуть, не дохнуть…

Затем он услышал медленные, тяжелые шаги на полу, и над ним закачался клуб дыма, упала слюна, которую выплюнули сквозь зубы; через некоторое время послышался низкий голос.

– Он сейчас умрет. Дайте ему поесть на дорогу.

Валек повернул глаза туда, откуда раздался голос, но не мог повернуть головы и ничего не увидел. Светлые глаза исчезли. Ему хотелось удержать их… Вскоре он увидел их опять с другой стороны, увидел и лицо и всю фигуру.

– И, да ведь это девка, а не ангел, – подумал он и у него помутилось в голове. Он видел все, но ничего не помещалось у него в голове; он знал только, что он не на небе и что вокруг него люди…

Рядом с девушкой появилась старая женщина, словно из тумана; у него запахло капустой под носом.

Он напряг зрение: старая женщина видна была яснее. Она стояла перед ним на коленях, на соломе, и держала у его губ ложку с горячей, дымящейся капустой.

– Поешь на дорогу! – сказала она.

– Поешь на дорогу! – отозвался низкий голос.

– Поешь на дорогу! – зазвенело над ним.

И чьи-то руки подняли солому у него под головой и поддерживали ее легко, осторожно, мягко.

Святые светились у стен, потолок был весь белый, балки блестели посередине.

– Умирает, – услышал он беззвучный голос.

– Тут смерти не миновать! – послышалось откуда-то издалека…

– Умер… – зазвенело над ним…

Как странного горца закружило

Странный Горец на дудке играл, а эхо разносилось по долинам от Кшижного озера до Пятиозерья и Панщицы; и разные призраки охотно его слушали.

Как возьмет он тонкую ноту, летят они, окутанные туманом; когда возьмет низкую, поднимаются они над озерами, а когда он запоет, летят там, над Татрским хребтом, мчатся к яркому солнцу, захваченные подвижным дуновением ветра.

И бегут они к нему волнами, горят их крылья на солнце или мелькают, звездотканные, там под Татрским хребтом, горя звездами, мигая, утопая в белой пене облаков…

Странный Горец играет на лугу, эхо звенит по скатам, плывет, уходит в долину, пролетает далеко за Татрским хребтом, утопает где-нибудь в озере, колышется на зеркальной воде, скользит по водной синеве – звенит эхо…

Странный Горец водит глазами, ловит пляшущие призраки, что летят туда, к Татрскому хребту, мигая, звеня – под его дудку…

Был он родом из Скрипного, звали его Янтек Кудлач; он был пастухом, нас овец.

Эх! как пойдет он в горы!.. Как начнет играть… Дудка у него была хорошая, длинная. Казалось, что горы слушают, что сосны слушают, что озеро в Панщице и Пятиозерье блестят, как стекло, от звуков его дудки… Вот была музыка! Обойди хоть полсвета, а другой такой не услышишь. Далеко было даже Яську музыканту до него! Очень далеко!