Камень Грёз
– Он считается гиблым местом, – заметил Киран.
– Пойдем со мной, и ты увидишь. – И Арафель протянула ему руку.
Он принял ее, ладонь его была тепла и сильна, может, слишком широка для ее эльфийской, но удобна. Киран шел рядом с ней и, несмотря на все свои опасения, не мог сдержать удивления и интереса, глядя на землю, деревья эльфийского лета, сияющие луга, покрытые цветами, и робких оленей, что взирали на него в ответ своими огромными глазами.
Камень разговаривал с камнем, и его сердце переговаривалось с ее, и ветер дышал теплом под этим, иным солнцем. Она почувствовала, как тает ледяное кольцо, сковавшее ее сердце, – впервые за все века человечества с ней рядом был спутник, она ощущала братство, забытое ею с тех пор, как ушел Лиэслиа, последний из эльфов, кроме нее.
«Прости меня, – сказал Лиэслиа – такие немудреные человеческие слова, надорвавшие ей сердце. – Я пытался остаться». Но однажды в его серых глазах появился зов, и, зазвучав в его сердце, он повел Лиэслиа за собой, таянье началось, и при всем своем желании она не смогла бы удержать его. И уйти с ним она не могла, ибо сердце ее было здесь.
– Он красив, – промолвил Киран.
– Когда-то он был больше, – откликнулась она и добавила: – Когда-то нам принадлежал Кер Донн.
– Праотцы говорят, что кое-кто из ваших до сих пор обитает там.
Арафель с обидой вскинула голову.
– Народец фей. Глупые, печальные пустышки. Им недостает мудрости. Они так часто меняют свой облик, что забывают, кто они такие, и не могут вернуться обратно – впрочем, это не значит, что встречи с ними не следует опасаться.
– Но это не твои сородичи.
– Нет, – ответила она, рассмеявшись. – Не мои. Мы были великим народом. Эльфами. Вина Ши. Народ фей живет на наших развалинах. Они никогда не любили нас.
– А что же тогда до тех, кого ты считаешь сородичами? Где они?
– Ушли, – ответила она. – Все, кроме меня.
Киран отпустил ее руку, чтобы взглянуть на нее, а отпустив, покачнулся и в страхе вскрикнул, ибо они вышли на берег Керберна, блестящего потока, обрамленного ивами, и имя ему было Аргиад, что значит серебро. Она поддержала его, снова взяв за руку.
– Берегись. Ты можешь упасть. За человеческие годы Керберн искривил свое русло, и берега его круты. Но что хуже, гораздо хуже – никто не знает, как глубоко он утонул в тенях. География госпожи Смерти – лишь черное зеркальное отражение этого мира, но все же отражение, и меня не заботит эта река в ее мире. Но ты не забывай о своей ране, когда идешь по Элду.
Он вздрогнул; она ощутила его острый страх, и холодом отозвался камень на ее груди. Дотронувшись до камня, Арафель согрела и его, и Кирана.
– Пользуйся камнем, – посоветовала она. – Смерть не сможет заполучить тебя, если ты научишься ходить по Элду. По желанию сердца ты можешь оказаться здесь, если не уйдешь слишком далеко; и по желанию сердца ты сможешь уйти.
– Это великий дар, – признал Киран наконец. – Но говорят, все дары этого мира нуждаются в оплате.
– Только не среди родных.
Растерянным и измученным взглядом посмотрел он на нее, как смотрит загнанный олень на псов, окруживших его.
– В тебе течет эльфийская кровь, – промолвила Арафель. – Разве ты не знал? Иначе ты не смог бы сюда прийти. Ведь я сказала, что когда-то мы правили в Кер Донне.
– Так говорят.
Она почувствовала, как бьется его сердце, словно пойманное в ловушку камня.
– Разве это так ужасно, – спросила она, – узнать о таком родстве?
– Я родной сын своего отца, я не подменыш.
– Тогда от отца или от матери ты унаследовал мою кровь. Нет, ты не подменыш. В тебе нет ничего низменного. Кто выше всех остальных, отец твой или мать?
Страх заполнил его, сметая все известные ему истины. «Отец», – прочла она в мыслях Кирана. Он ничего не сказал. Арафель почувствовала холодок, пробежавший по его спине, но то была не Смерть. Она ощутила его воспоминания о древних камнях близ Кер Донна, почуяла детские страхи, все мрачные легенды и человеческую ненависть и вздрогнула сама.
– Прости меня, – промолвил он, чувствуя, что ей открыта его душа. В мыслях его были смятение и чувство долга, страх смерти и черные гончие. Он взялся за цепь на шее, пытаясь ее снять, но Арафель перехватила его руку, удерживая его.
– Ты не умрешь, – пообещала она. – Я отведу тебя, куда тебе надо. Пойдем, это недалеко.
Лес заканчивался у яркого потока, там, где взгляд тонул во мгле, лежала граница ее мира. Она провела его сквозь это мутное место, ступая вслепую и лишь держась рукой за камень, который помнил, каким был мир когда-то, – так она угадывала очертания за пустотой, находя нужную дорогу. Она помнила, каким был когда-то Кер Велл – нежно-зеленым холмом, купающимся в неувядающей весне; и так она нашла его, продолжая крепко держать за руку Кирана. Но даже на этих тенистых тропах они различали всполохи костров, военные кличи и тени сражения, бушующего вокруг них.
Видели они и другое. Но Смерти не было рядом.
– Не обращай на нее внимания, – сказала Арафель. – Держись за камень и иди со мной.
Она вела его все увереннее за собой в смертную ночь и в грохот сражения под черными стенами Кер Велла. Она знала, как в него войти. Никакая охрана не могла противостоять ей. И она провела его в замок.
– Прощай, – промолвила она. – И возвращайся.
И она вышла из Кер Велла, вернувшись в круговерть теней.
Она почувствовала, что не одна, – холодный, непроглядный мрак сгустился рядом, вынырнув из гула сражения.
– Охоться где-нибудь в другом месте, – сказала Арафель.
– Ты поступила по-своему, – ответила ей Смерть, с юродством кланяясь.
– Охоться где-нибудь в другом месте.
– И ты дала этому смертному необычный дар.
– Так что из этого? Разве я не имею права дарить свои сокровища?
Тень ничего не ответила, и Арафель двинулась дальше сквозь мглу в свой яркий мир, в свой собственный. Призрачные олени с любопытством взирали на нее в эльфийском закате; она вернулась в рощу круга и, касаясь камней, свисавших с дуба, стала внимать бесценным воспоминаниям, о которых они пели, когда ветер раскачивал их. Лишь один голос умолк в этом хоре, тот, что принадлежал Лиэслиа.
– Прости, – прошептала она ему, хоть он был далеко за морем и не мог услышать ее. – Прости, что это оказался ты.
Но странное зародившееся братство продолжало вибрировать в ней после стольких лет одиночества. Арафель шла, сливаясь с далеким пением арфы, свойственным лишь ее камню сна, и все же до нее доносился шепот другого сердца – отмеченного человеком, но истинного, как сама земля. Что-то ее тревожило в нем, ибо он знал войну; он умел убивать, но и она умела в жестоком и холодном эльфийском гневе. Человеческий гнев был иным – кровавым и слепым, как у волков. Ему были знакомы страсти, казавшиеся ей непонятными; ему были ведомы странный страх и сомнения. И все это присутствовало в нем, заглушая ясный голос Лиэслиа. Он боялся Лиэслиа; с человеческим упрямством он отрицал то, что видел собственными глазами в Элде.
Но в нем не было ненависти.
Она опустилась меж корней древа памяти, поплотнее завернулась в плащ и начала смотреть его сны.
XIV. Кер Велл
Кирана ввели как пленника в освещенный факелами зал под звуки затихавшей битвы. Поначалу с ним обращались грубо, но быстро сменили манеры, когда он показал кольцо господина Кер Велла на своей руке.
– Сядь, – тогда сказали Кирану и указали на скамью, а он был только рад, ибо смертельно устал.
Вошел еще кто-то. «Старый волк», – подумал Киран, глядя на мрачное широкоскулое лицо, покрытое потом и разгоряченное жаром битвы. Он встал, встречая этого человека в сопровождении новых воинов.
– Скага? – отважился Киран, ибо тот был очень похож на своего сына, огромный и рыжеволосый. – Я прибыл по поручению короля и твоего господина.
– Покажи мне кольцо, – сказал Скага, и Киран протянул ему руку, которую старый воин грубо сжал, повернув кольцо к свету очага. Убедившись, он отпустил руку Кирана, не переставая хмуриться.
– У меня есть сообщение, – промолвил Киран, – для ушей твоей госпожи. – И добавил, догадываясь, как изголодался управляющий по надежде: – Добрые вести, – хоть и должен был дождаться более высокого лица.
– Тогда добро пожаловать, если это правда. – Скага отвернулся к открытой двери, за которой звуки битвы становились все тише, и снова взглянул на Кирана, осмотрев его с головы до ног. – Как ты сюда проник?
– Мое послание, – ответил тот, – для супруги господина Эвальда.
Скага продолжал хмуриться – такова была природа его лица или его сердца; и Киран подумал, что не хотел бы повздорить с таким человеком. Но Эвальд доверял ему как управляющему, как защитнику замка от врагов, а стало быть, он был человеком достойным и верным.
– Ни доспехов, ни оружия, – продолжал Скага. – Как ты оказался во дворе?
– Кольцо твоего господина, – упорствовал Киран. – Я буду говорить только с твоей госпожой. – Он ощущал тяжесть камня, спрятанного за воротником, его присутствие и тепло, казавшееся сверхъестественным. Его близость к сердцу пугала Кирана, а Скага со спутниками подозрительно всматривались в его лицо.
– Ты увидишь ее, – промолвил Скага и махнул рукой в сторону лестницы. – Мальчик! – крикнул он. – Узнай, встала ли моя госпожа.
Парнишка бегом кинулся вверх по ступеням. Киран вздрогнул от усталости и холода, ибо ветер задувал в открытую дверь. Он мечтал лишь о кружке эля и о том, чтобы лечь и отдохнуть.
Но ни о том, ни о другом пока не шло и речи, ибо Скага продолжал смотреть на него, прищурившись, и не оказывал ни признаков гостеприимства. Управляющий знаком велел страже окружить Кирана и отвести его по лестнице в другой зал в толще Кер Велла – там, по крайней мере, было теплее, и огонь полыхал в очаге.
– Будь осторожен, – прошептал кто-то над ухом Кирана, и он вздрогнул от неожиданности. Он не знал, слышен ли голос этот другим, но никто не обернулся, а стало быть, звучал он лишь для него одного. – Берегись этого зала. Они не любят эльфийский род. И не показывай им камень.
Над очагом вздымалась каменная волчья голова. Кирану показалось, что он видел ее прежде; словно он тут уже сидел, а на правой стене висела арфа – он взглянул и смутился от того, что она висела как раз там, где он себе представил. Значит, ему снилось это место.
Или ей. У очага стоял огромный испещренный стол, а рядом когда-то было кресло. Он отчетливо видел его и, подойдя к столу, устало оперся о него в окружении столь же усталых стражей.
И женщины вошли столь быстро, что он подумал – вряд ли они спали. Да и как могли они спать, когда враг подвергал пожарам их владения? Они вышли из внутренней двери, открывавшейся в зал, – одна из них старше и уже с проседью. «Это Мередифь, – догадался Киран, – госпожа Эвальда»; и камень, подтверждая, прошептал у его сердца: «Мередифь». Другая была юной и светловолосой – и имя ее тоже шепнуло ему сердце: «Бранвин. Бранвин. Бранвин». И Киран не мог отвести от нее глаз, ибо отчаянная боль и гнев сквозили в этом шепоте. А Бранвин замерла и тоже смотрела на него изумленными голубыми глазами, казалось, не догадываясь о боли, которую вызвало ее появление.
– Твое послание, – промолвил Скага хриплым голосом.
Киран же вместо ответа взглянул на Мередифь и сделал шаг к ней, но руки вокруг него метнулись к оружию, и он не подошел к ней ближе. Он снял кольцо с пальца и передал его Скаге, который тут же вручил его госпоже. Она взяла кольцо, как драгоценность, внимательно осмотрела его и подняла встревоженный взор.
– Мой муж? – промолвила она.
– С ним все в порядке, госпожа. Я принес его любовь и слово моего короля: держитесь, защищайтесь, не дайте обмануть себя врагу и не принимайте никаких условий. Король выиграл великую битву при Дун-на-Хейвине, и враг все надежды возлагает на эту долину как на последнее свое прибежище. Удерживайте этот замок, а король и ваш господин подойдут к ним сзади, как только смогут. Им все известно. Дело за вами.
– Да будут благословенны твои известия, – зарыдала госпожа, и даже морщины на лице Скаги разгладились.
Мередифь подошла и протянула к Кирану руки в приветствии, но он ощутил на плече тяжелую руку Скаги, отстранявшую его.
– Это не все, – заметил Скага. – Этот человек каким-то образом перебрался через стены без доспехов и оружия, пройдя незамеченным сквозь внешние посты. Какими бы добрыми ни были его вести, вот те вопросы, что следует задать ему, моя госпожа. Прошу тебя, спроси его, как он проник к нам.
На мгновение сомнение забрезжило в глазах госпожи.
– Меня зовут Киран, – сказал он. – Господин Киран из Кер Донна – мой родной отец. Что ж до того, как я пришел, – легко, как видите, украдкой и тайком. Пока неприятель бьется у ворот, я выбрал другой путь. Я покажу вам. Но вооруженный человек им не пройдет.
Ложь не была ему привычна. И он почувствовал себя скверно, когда госпожа сжала его руки.
– Ты покажешь нам где, – сказал Скага и наградил его медвежьим объятием. И взгляд его все более увлажнялся чувством – быть может, надеждой там, где ее так долго не было. И Бранвин подошла и поцеловала его в щеку; и наконец оружие было убрано, и воины подходили похлопать его по плечу и от радости обнимались друг с другом. Веселье наполнило зал, такое отчаянное счастье. И Киран ощутил какое-то волнение в своем камне, чужое присутствие и понял, что ничего не сделал сам, но что все его слова были окрашены какой-то странностью, делавшей их лучше, чем они были на самом деле.
Ему дали вина и отвели наверх в роскошную комнату. «В ней жил мой господин в юности», – сказала госпожа Мередифь; и воистину все здесь говорило о женской любви – и тонкая вышивка покрывала, и ковры, и пологи постели. Бранвин собственными руками принесла теплый ковер на пол, служанки – воду для мытья, а госпожа Мередифь – хлеб, еще горячий после утренней выпечки. Он взял его с благодарностью, а госпожа и ее дочь все не спешили уходить, засыпая его вопросами, как шли дела у Эвальда и других родных, свойственников, друзей и людей замка – тысяча вопросов, во время которых служанки входили и выходили, заглядывали воины под разными предлогами, чтобы послушать. Кое-кого из них Киран знал. Часто сообщаемые им сведения были печальны, и ему было очень трудно говорить, случалось, он знал кого-то лишь понаслышке, а то и менее того. Но как он рад был рассказать о ком-то любимом, что тот жив и здоров. Сын Скаги был одним из таких, ибо и Скага задал ему вопрос.
– Он в полном здравии, – сказал Киран. – Он вел большой отряд людей Кер Велла на Дун-на-Хейвин и был одним из первых, кто сломал сопротивление Брадхита, пока господин Эвальд отрезал им пути к отступлению. Он вышел из битвы невредимым и, когда мы прощались, был рядом с господином Эвальдом в палатке короля.
Услышав это, старый воин даже не улыбнулся, но глаза его сияли.
– Наш гость должен отдохнуть, – наконец произнесла Мередифь. – Ведь он проделал такой путь.
– Мне повезло, – сказал Киран, ибо он истосковался по людям, звукам голосов, картинам человеческой жизни.
– Перед сном он должен показать нам слабое место в наших укреплениях, – заметил Скага.
И теплота как будто испарилась из Кирана. Он кивнул, не зная, как поступить, но чувствуя, что вынужден пойти. Он проглотил кусок хлеба, ободравший ему горло, допил последний глоток вина и поставил чашу.
– Конечно, – промолвил он. – Это не ждет.
Скага встал и подошел к двери. Киран простился с женщинами и последовал за старым воином через залы Кер Велла, пока сердце тяжело колотилось у него в груди.
– Я не знаю, легко ли будет найти то место снова, – сказал он, чтобы подготовить себе оправдание, и проклинал себя за вранье. – Изнутри замок выглядит иначе… Я не могу быть уверен.
Скага промолчал, но это, видно, было свойственно Скаге. И все же его молчание лишь больше встревожило Кирана. И когда они вышли на стену, он начал тоскливо оглядываться в поисках чего-нибудь, что могло бы подтвердить его ложь.
– Иди на восток, – долетел до Кирана нежнейший шепот, подобный прикосновению ветерка. – Сверни на восток и гляди вниз.
Он двинулся в указанную сторону вдоль укрепления, и Скага тяжело шагал за ним. Затем, словно от толчка, Киран остановился – там, где кладка стен была самой старой и грубой, где в расщелинах между камнями тут и там проросли кусты и рукотворные стены безумно громоздились на лежащих в основании скалах. И вдруг взгляд его различил подъем, вьющийся от одного уступа к другому меж травы и кустов, вросших в стену, – смертельную угрозу замку.
– Вот, – промолвил он. – Мы – горный народ в Кер Донне. И я умею лазать по стенам, как мальчишка. Вот, видишь, Скага? Так, так и так.
Скага кивнул.
– Правда. Нуждается в расчистке и пригляде. Верно, мы ослепли, что не уследили. Когда что-то видишь часто, то перестаешь видеть это на самом деле: я и не заметил, как здесь все разрослось.
– Может, из-за дождей? – хрипло промолвил Киран, но в глубине души он знал, что дело тут не в этом. Он вздрогнул от пронизывающего ветра и почувствовал, как Скага дружески обнял его за плечи.
– Пойдем. Спасибо, друг. Вернемся в замок.
Он двинулся вслед за Скагой, радуясь укрытию стен, заслонявших его от ветра, и вдруг в прорези бойницы перед ним раскинулся весь вид. Внизу был двор, забитый живностью и сельским людом, оттуда приглушенно доносились звуки – детский плач и неустанное блеянье коз. Но здесь, в Кер Велле, царил порядок – крестьяне обороняли стены и хоть и были легко вооружены, зато выглядели молодцевато и действовали проворно и умело. Женщины карабкались по внутренним лестницам, разнося корзины с хлебом. Значит, голод еще не пришел сюда, не будут они страдать от жажды, так как вне досягаемости врага здесь бил источник, по имени которого и назван был холм. Киран почувствовал прилив бодрости при виде этой обороны, невзирая на зловещий дым вражеских костров, вздымавшийся перед стенами. Он прошел дальше, чем того хотел Скага, до главных ворот, и взглянул на запад.
И вид, открывшийся оттуда, порадовал его куда как меньше, ибо сколько хватало глаз, повсюду расстилался черный разор. Поля и луга были сожжены и втоптаны в грязь. Враг подобрал своих мертвых и раненых, но все было усеяно трупами павших лошадей, над которыми кружились черные птицы; а далее холмы пылали пожарами – горели фермы и деревни, и так, верно, до самого Кер Дава. Бесчисленными струями дым вздымался над холмами, где был разбит лагерь неприятеля, мешаясь с черными клубами, окутавшими лесистый берег Керберна вплоть до опустошенных холмов, застилая небо. Ветер разносил запах гари.
Такая битва не могла разыграться за то время, что Киран был в пути. Он провел одну ночь – всего лишь ночь в Элде.
«Или сколько? – спросил Киран у камня, теряя уверенность в себе. – Сколько ты меня держала у себя?» Он был предан. Он страшился этого и знал, что это так.
Пожары скоро разрастутся, когда с тыла из-за холмов к ним подойдут Дру и король. Или они уже подошли? И что еще произошло за это время и сколько из тех, кого он только что назвал живыми, уже скончались? Что так задержало короля?
«Держитесь». Не устарело ли это послание, которое Скага воспринял так хмуро, а госпожа Мередифь с такой надеждой? Сколько уже медлит король?
– Кажется, костров стало больше, – прервал молчание Скага. – Теперь понятно почему.
– Да, – ответил Киран, предпочитая ничего не говорить вообще.
Он снова вернулся в башню и сел в зале за столом у камина, опять отвечая на вопросы, которые еще не успели задать более робкие обитатели; а иногда простолюдины заходили, чтоб лишь взглянуть на него с застывшим, невыразимым упованием во взоре, и тут же быстро удалялись. Весь день напролет он просидел в этом зале, порою один, а после полудня – со Скагой, который привел с собой верных людей. Они неторопливо интересовались, как велики силы противника, каково состояние вооружения и сколько людей еще может подойти. Киран отвечал на все вопросы настолько толково, насколько мог, ничего не скрывая, и был рад, когда они ушли.
«Не надо больше вранья, – молил он Арафель. – Ты впутываешь меня в клубок лжи, которая разбивает мое сердце. Где правда? Что я должен им сказать? Неужто я должен заставить их усомниться в надежде, которую сам же им принес?»
Она не отвечала или не слышала вопроса.
Но вечером в зал вошел юноша, снял арфу со стены и заиграл для Кирана и дам. И тогда он ощутил тепло у сердца, нежное и сладкое тепло. И наступил мир и покой впервые за день. Враг не двигался, а чистые звуки арфы нашли еще одного восхищенного слушателя: камень изливался потоками радости, что заполнила сердце Кирана. Он улыбнулся.
И случайно взглянув в глаза Бранвин, он встретился с ее улыбкой, что была рождена надеждой. Она тут же посерьезнела, но не отвела взгляда своих цветочно-чистых очей.
– Нет, – раздался шепот из глубин камня.
Но голубые глаза были ближе и обладали своими собственными чарами. И Киран завороженно глядел на юную деву под звуки песни арфиста.
– Держись за камень, – снова раздался шепот, но ближе к нему лежала изящная рука Бранвин. Он прикоснулся к ее пальцам, и они ответили пожатием. А арфист пел о любви и героях. Киран, переполненный чувствами, держал ее руку, и чувства эти были не от мира сего и имели над ним свою собственную власть.
Затем арфист умолк. Киран убрал свою руку, пока другие не заметили, ибо она оставалась единственной дочерью великого господина, какими бы тяжелыми ни были времена.
А потом он один поднялся в комнату, принадлежавшую в юности Эвальду, к широкой мягкой постели с расшитым пологом. Он расстегнул свои одежды, дрожа на ветру, который дул из тьмы сквозь прорези окна, снял все, что на нем было надето, кроме камня на серебряной цепи, и быстро лег, натянув на себя тяжелые покрывала и сжавшись в клубок, чтобы согреться. Он вытащил руку, чтобы зажать фитиль в лампаде, и снова запихал ее под одеяла, а темнота рождала странные тени на незнакомых предметах чужой комнаты. Внутри и снаружи раздавались потрескивания и звуки передвижений, где-то во мраке кричал ребенок – там далеко-далеко во дворе. Его окно выходило на реку. Он слышал отдаленный шепот листьев и воды. «Наверное, ветер», – подумал он, и где-то псы заливались лаем – столь неуместный звук в осажденном Кер Велле. Он сжал в руке камень, черпая из него тепло, и более уже не слышал собак.
Ему снились рощи, высокие деревья и холмы. То был Кер Велл, но имя ему было Кер Глас, и вместо колодца над белыми камнями бил чистый источник, стекавший в прозрачные воды Аргиада, и вид был чист и ясен до самых Бурых холмов. Высокий, с тем же бледным камнем на груди, он ехал по долине, ехал один среди многих под звуки рогов и в многоцветье стягов. Стрелы летели, как серебряные нити, и мрачный враг бежал пред ними, ища укрытия в горах и в мрачных пещерах у подножий холмов. Вина Ши шли войной, и небо сияло разноцветными крыльями драконов, которые пролетали, змеясь, как ураган, под рев рогов и лязг оружия.
Затем наступила эпоха мира, когда бледное солнце и зеленая луна светили неизменно и арфисты играли песни под мерцающими стройными деревьями.
Затем наступило время расставаний, когда мир начал меняться и пришли люди со своими богами, ибо злобные твари были загнаны в глубь холмов, и человеку стало нечего опасаться. И пришла бронза, и явилось железо, но были среди Ши такие, кто терпеливо сносил убийство деревьев, – мелкие существа, они хоронились в земле вблизи человека; но Вина Ши в мрачном гневе преследовали их.
И все же мир начал меняться. Наступила эпоха увядания, и мужество покинуло их. Горе поглощало их, одного за другим, и они уходили за серую грань мира. Они не брали с собой оружия, они даже не брали камней, которые ценили столь высоко, ибо такова была природа их таяния – они теряли интерес к памяти, к снам и оставляли камни висеть под дождем и лунным светом утешать тех, кто все еще был привязан к миру. Многие уходили с печалью, другие были потеряны и как будто ослепли, а кое-кто горько отрекался от былого, ибо гордость их была уязвлена.
Он чувствовал гнев такой силы, что от него содрогнулись бы холмы. «Лиэслиа», – прошептал камень Кирану, и он глубоко вдохнул, словно не дышал много лет, и взглянул вверх и вперед, заставляя образы проявиться из мглы, окутавшей мир, деревья и камни, потоки ветра и вод.
Киран проснулся на постели, дрожа и весь в поту, ибо сердце его билось слишком громко. Он уставился в мутные полосы света, прорезавшие комнату, стер пот с лица руками, которые оказались мозолистей и грубей, чем те, что были во сне; уронил их на тело, взмокшее и покрытое жесткими волосами, в котором сердце разрывало ребра. Тело тоже отличалось от того, что только что приснилось ему, – то было изящным и легким, с камнем, что лучился светом и жизнью, в сияющих доспехах и с серебряным мечом, которого боялись тени и все прочие враги Ши.