Оценить:
 Рейтинг: 0

Прости нас, Нат

Жанр
Год написания книги
2021
Теги
<< 1 2 3 4 5 6 ... 8 >>
На страницу:
2 из 8
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

В общем-то, история моей карьеры была довольно жалкой, поэтому я приложила фотографию дома, в котором выросла, на побережье, в графстве Нортумберленд; на заднем плане – домики в ряд, выкрашенные в пастельные тона; еще я распечатала две мамины картины (на одной я сижу за столом с книгой в руках, на второй – морской простор, раскроенный надвое телом синего кита в прыжке) и вложила USB-флешку с песнями Эдит Пиаф. Когда речь заходила о музыке, я и двух слов связать не могла, все казалось слишком… пафосным. Но эти мелодии я знала наизусть и, хотя совсем не разбирала слов, это не имело значения, ведь сами ноты заставляли кровь бурлить в венах. Надеюсь, Арт меня поймет, хотя бы отчасти.

Все бы ничего, но в портфолио все-таки недоставало чего-то особенного, чего-то говорящего обо мне. Это меня беспокоило, ведь самое важное всегда угадываешь между строк. Я пыталась что-то написать, стихотворение, пару многозначительных фраз, но все было глупо и не к месту. Проведя несколько вечеров за этим тщетным бумагомаранием, я поставила крест на творческих потугах и вместо этого вложила в папку старую фотографию чайки, которую сто лет назад нашла на одной барахолке. В этот момент я пожалела, что у меня уже нет тех перьев в рюмках для яиц. Какой был бы красивый жест, вложить между страниц что-то настолько неопровержимое. Но у меня не осталось ни одного перышка.

Когда я добралась домой из «Ля Фолим», выпитый шираз уже подступал к горлу. Я закрыла дверь в квартиру и упала ничком на диван. Комната перед глазами плыла, стены дрожали и пульсировали в такт голосу Арта, отзываясь на каждое сказанное им слово. Было уже поздно, в квартире тишина, но у меня в голове все гудело.

Я включила телевизор, чтобы перебить этот гул, присела к журнальному столику, потянула бегунок на кожаной папке и раскрыла портфолио. Он вложил резюме, идеально приглаженное, где в деталях описал свой путь становления от начинающего копирайтера до полноценного писателя. Здесь же был список опубликованных романов, и я насчитала семнадцать, включая тот, что был в работе. Я поняла, что не читала ни одной книги из списка, хотя пара обложек была мне знакома. Сплошь детективы, не мой жанр, зато в мягкой обложке они отлично расходятся в аэропортах как легкое чтиво для отпуска. Ему бы я такого ни за что не сказала, но я презирала такие книги. Жизнь в них шла по привычным шаблонам, и у меня бежали мурашки от того, что главный герой – как водится, напичканный несовершенствами, – утверждает, что и не подозревал, как все обернется.

Но осязаемый список достижений Арта был завидный, и от мысли, что он сейчас, наверное, листает мое жалкое резюме, меня вдруг начало мутить. Я швырнула резюме обратно на журнальный столик и взяла один из двух романов, которые он приложил. Название «Хроника Столкновения» кричало с иссиня-черной обложки. Я перевернула книгу и на задней обложке увидела черно-белое фото – Арт в домашней библиотеке, за столом, загроможденным открытыми томами и стопками старых добротных книг, будто он сам вошел в роль детектива. Но тут был другой Арт, не тот, что в праздничном колпаке. Здесь был Артур Макинтайр, и он не смеялся и даже не улыбался. Глаза его казались меньше за толстой роговой оправой очков, будто купленных в магазине карнавальных костюмов.

Еще в папке лежала фотография: Арту на ней было от силы пять или шесть лет; он стоял рядом с парой в защитных зеленых спецовках и широкополых шляпах под сеткой, какие носили засевщики. За ними в ряд стояли закрытые белые палатки и трубы для распыления химикатов. Над брезентом, наполовину за кадром, виднелся краешек железной клетки, поднятой в воздух, – какой-то трактор или комбайн. Через сетку было видно женщину, она улыбалась до ушей, обнажив идеально ровный ряд зубов, точь-в-точь, как у Арта. Такие же большие блеклые глаза, только на исхудавшем лице. Кожа под подбородком обвисла, шея – стройная колонна из синих вен. Она была ростом по плечо мужчине (по всей видимости, отцу Арта), который стоял рядом, скривившись. Одной рукой он притянул за плечо женщину, а другой схватил Арта за запястье. Арт на фотографии полусидел, как будто ноги у него подогнулись и его запечатлели в момент падения. Он с открытым ртом смотрел вправо, отвернувшись от родителей, куда-то вдаль, за кадром, и глазки у него были маленькие и злые. Я поставила фотографию на столик, подперев ее кружкой.

И снова к папке. Дальше была пачка писем, аккуратно сложенных в конверты с заломленными уголками. Я знала, что это за письма. Арт мне рассказывал о подруге по переписке, его ровеснице из Англии по имени Венди. Когда он был еще подростком, их поставили в пару по программе обмена, и они четыре года переписывались, сравнивая свою повседневную жизнь и делясь амбициозными планами, которые менялись от письма к письму. Лично они никогда не встречались. Арт говорил, что со временем он даже стал с волнением ждать каждого письма и бросался со всех ног к себе в комнату на второй этаж читать очередные новости от Венди. Но стоило ему сесть за ответ, как он впадал в ступор и в итоге просто повторял одно и то же, ненавидя себя за лень и кажущуюся заурядность повседневной жизни. Тогда он и начал выдумывать разные истории, но по дальнейшим ответам Венди с удивлением понял, что ее это не так увлекло, как он рассчитывал. Она просто писала о себе.

Истории Арта становились все сложнее и невероятнее, и под конец он писал уже скорее для себя, чем для Венди. Так он мог прожить тысячу жизней и никому при этом не врать. И все-таки он хранил письма Венди, а как только подвернулась возможность переехать в Британию (много лет спустя), он тут же ухватился за нее – только тут он снова чувствовал себя, как дома.

Последней частичкой себя, которую Арт вложил в портфолио, была пара фиолетовых носков в красный горошек. Носки, сразу видно, были поношенные и прохудились на пятках. Когда шум в ушах поутих и я снова смогла поднять голову, я отнесла носки в спальню, закрыла глаза и швырнула их на кровать. Теперь они лежали в ногах на правой стороне постели. Я уставилась на них и простояла так с минуту, а потом разделась и забралась под одеяло с левой стороны, стараясь отогнать мысль об их чужеродности и убеждая себя, что носки здесь в порядке вещей – и вообще, обычное дело.

2

В моем портфолио, похоже, не оказалось ничего такого уж страшного, и мы с Артом продолжили встречаться в безопасных публичных местах и заниматься «безобидными развлечениями». Все было так старомодно и официально, это даже успокаивало. Единственная странность: Арт любил по несколько раз посещать одни и те же мероприятия и заведения. Дошло до того, что мы четыре раза сходили на один и тот же фильм. Он был даже не новый. Арт без конца болтал о нем, так что вместо легкого флирта после пары коктейлей он устроил ночной круглый стол. Фильм был о мальчике, который спасся от кораблекрушения на одной шлюпке с тигром. Но стоило мне его раз посмотреть, и я разделила чувства Арта, так упоительны были роскошные полотна, изображающие море, животных и палящее солнце. Мы строили догадки: может, ему это все приснилось? Он умер? Это все неправда? После второго просмотра я начала подмечать разнообразные метафоры, а к третьему меня уже немного раздражали очевидные неувязки в истории мальчика. Я больше ему не верила. Арт, наоборот, с каждым разом все глубже погружался в эту фантазию. На четвертый раз мне не хотелось ничего обсуждать, и пока Арт разглагольствовал, я только кивала и качала головой.

Как-то раз я решила отвести Арта в мое любимое место. Я заехала за ним, и мы направились к руинам Замка Копсикл, который всегда открыт для пеших прогулок. В первой половине дня его наводняли парочки, сидящие в обнимку на покрывалах для пикника, семьи, которые неуклюже подгибали колени, чтобы все уместились на фото, и еще типы, которые пыряют землю палками для скандинавской ходьбы и ломятся в тяжеленных ботинках прямиком через пожухлый газон. Из-за желтой травы казалось, будто замок стоит посреди золотого моря, такого хрупкого, что можно запросто уничтожить его пинком ботинка. Это было одно из последних «нетронутых» мест, где земля осталась такой, какой ей положено быть. Химикаты здесь не вспучивали почву, и канцерогены не сочились из глины. И хотя здесь уже не было зелени, после дождя то и дело попадался червяк, а порой даже залетный шмель, опьяненный южным ветром.

Мне хотелось избежать столпотворения, и я позвала Арта в замок после работы в четверг. Местные активисты иногда показывали на руинах фильмы с проектора, а по ночам даже ставили среди обломков любительские спектакли, когда смеркалось, и небо озаряло сцену зловещим багровым светом. Я хотела остаться наедине с Артом и постаралась выбрать вечер так, чтобы мы были одни.

Мы молча бродили, фотографируя сиреневый смог, что сочился из-под каменных громадин и, клубясь, поднимался по древним ступенькам к залам, где когда-то восседали короли. Прикрывая ладонями глаза от закатного солнца, я смотрела с высоты полуразрушенной стены, как Арт прыгает на камни, сложенные в квадрат с углублением, как будто троном, посередине. Арт сел туда и окинул взглядом распростертое внизу королевство. А я над ним подтрунивала, нещадно задирая за то, что занял трон раньше меня (хотя я на него и не рассчитывала). Арт для пущей важности задрал подбородок и ответил, что это его трон, однако как его королева я могу занять подлокотник и сиять своей красотой. С нашей ветхой башенки казалось, что остатки фундамента торчат из земли, как кости.

После таких свиданий мы отправлялись ко мне на пару коктейлей, постепенно привыкая без стеснения разуваться, подталкивать друг друга под столом босыми ногами, рыться друг у друга на кухне. В то время я жила одна и к обустройству квартиры относилась чисто утилитарно: у меня была студия, выкрашенная в бежевый самой дешевой меловой краской. Единственное яркое пятно лежало в самом углу под журнальным столиком. Это было лоскутное одеяло из разношерстных тканей, окантованное с одного конца небрежным вязаным узором из желтых ниток. Безделушек у меня не водилось, только на полу лежали стопки синих папок со сверкавшим бронзовым анкхом «Истон Гроув», из которых во все стороны топорщились контракты и записи мелким шрифтом.

Квартирка, конечно, была тесновата – что стоя, что сидя. Кухня, гостиная и спальня находились в одном общем пространстве, просто были скрыты за счет п-образной планировки, где гостиная располагалась в центре. Дверь закрывалась только в ванной. Присесть можно было только на двухместный диванчик, где мог либо растянуться один человек, либо сесть впритирку двое. Когда заходил Арт, я садилась на пол по-турецки, как дети садятся слушать сказки.

Стены были голые, не считая дребезжащего очистителя воздуха и двух миниатюрных маминых картин маслом. На одной девочка в синем комбинезоне, отдаленно похожая на меня сидит на корточках, прячась за огромным цветочным горшком, из которого струится плющ. С виду мне тут не больше пяти, но что-то мне подсказывает, что мама рисовала по памяти, когда из пряток я уже выросла. На второй картине изображены две кошки, которых мама держала в детстве, еще до того, как люди поставили гигиену выше объятий. Одна – черный комок с белым носом и хитрым прищуром, а вторая – песочная, вся в разводах, как тропическая бабочка. В детстве я водила пальчиком по краске, представляя себе их шерсть на ощупь. Кошек звали Батшеба и Берти, и большинство маминых сказок на ночь рассказывало об их шалостях: о том, как Батшеба взлетела на дверной косяк, словно пожарный по спусковому столбу, только наоборот, или как дедушка выгуливал Берти в розовой шлейке на потеху соседям. Мама говорила, что Берти дожил до двадцати восьми лет, но мне в это как-то не верилось. Животные столько не живут.

Квартира Арта, по сравнению с моей, была просто бриллиантом в городских джунглях. Я ничего подобного в жизни не видела. Он снимал отреставрированную контору в викторианском стиле над студией архитекторов. Стены были отделаны ярко-красным кирпичом, а потолок выкрашен в цвет ночного неба. У меня очиститель воздуха пыхтел, как выхлопная труба у автобуса, а у него висел крохотный, изящный и почти беззвучный, как будто его и не было вовсе. Вся мебель стояла далеко друг от друга, так что, если раскинуть руки и покрутиться в разных концах комнаты, кончики пальцев ничего не заденут. Настенные полки были уставлены раскидистыми папоротниками, глянцевитыми банановыми деревьями и комнатными юкки. Я не могла различить, настоящие они или чисто декоративные, даже когда проводила пальцами по восковым листьям.

К моему первому визиту Арт уже жил там месяца четыре – более чем достаточно, чтобы обжиться. Теперь это звучит наивно, но тогда от одной мысли, что я останусь взаперти в его квартире, потели ладони. Задумка была такая: отправиться к нему, потратив час после работы на то, чтобы превратить себя в нечто яркое и блестящее. Не стоило вообще садиться за руль, но, когда я поняла, что мне сложнее обычного вставить ключ зажигания, заказывать такси было поздно. Я уже репетировала, как незаметно отодвинуться подальше от окна, если меня остановит полицейский, чтобы он не учуял, как от меня разит вином.

К Арту я доехала без происшествий и в ожидании очередного бокала вина расположилась на кожаном диване, а затем принялась обследовать квартиру на предмет улик – заглядывала под подушки, листала журналы под столиком. Но дом был явно показным, и Арта здесь ничто не выдавало. Он вполне мог быть шпионом или наемным убийцей. Никаких фотографий, журналов, тарелок с недоеденной едой или пустых бутылок. Единственное, что тут было «не на месте», – это стопка бумаг на подлокотнике кресла, разные бланки и однотипные конверты с одним и тем же получателем, где в шапке жирным шрифтом было напечатано «Освобождение от получения визы», и повсюду мелькал синий штамп «Истон Гроув» – «одобрено».

Арт показал мне, где тут что, особо отметив многочисленные книги, расставленные на полках на стыке кирпича и крыши, – слишком высоко, чтобы я могла рассмотреть корешки. Спальню он представил как «нашу комнату», а потом отвел меня в святая святых – свой кабинет. На фоне остальных в этой комнате творился полнейший бардак: везде раскиданы стопки бумаг, папки на кольцах и скользкие пластиковые скоросшиватели. Клейкие закладки на книгах, на мониторе компьютера, на ножках стола. Стены выложены мозаикой из листов А3, пригвожденных к кирпичу. Его каракули напоминали иероглифы, только в виде круговых диаграмм и таблиц с именами и сюжетными линиями. Столько жизней, сжатых до сухой, голой статистики. Арт называл эту комнату «авиарием».

Арт дал мне почитать одну свою книжку, и, вернувшись домой, я вставила ее в ряд с другими мягкими обложками на подоконнике. Арту я сказала, что книжка мне понравилась, особенно та часть в конце, когда Бен взбирается на стену и посылает этот мир. Он самодовольно ухмыльнулся и тут же подсунул мне вторую, которую я поскорее припрятала в сумку. На самом деле я и первую-то не читала, только бегло пролистала последнюю главу, а когда ты знаешь конец, никто и не подумает спросить про начало.

Время было позднее, и мы сели за стеклянный обеденный столик поиграть в настольную игру. В течение часа, что мы провели за морским боем, я ждала, пока вино разольется по моей кровеносной системе. Я совсем осмелела – вытянула под стеклом голые ноги, порой касаясь теплой лодыжки или загнутого пальца. Руки у меня так и порхали над столом: за рассказом, как прошла неделя, я по-декадентски развязно жестикулировала. Но стоило мне между делом опустить их на колени, сразу чувствовалось, как они дрожат.

За полночь Арт принес нам перекусить – сыр, печенье, виноград и питу с хумусом, и, хотя аппетита у меня не было и в помине, я стала понемногу клевать виноград, рассасывая ягоды, пока во рту не оставалась только кожица. Правда, вкус у них был какой-то «странный», отдавало то ли ржавчиной, то ли замшелым камнем, и я задумалась, хорошо ли Арт промыл виноград. Может, в США заведено иначе.

В какой-то момент, пока Арт с упоением рассказывал о недавнем двухнедельном путешествии в Рим, крохотный жучок, не больше рисового зернышка, выполз из фруктовой миски и юркнул под мою тарелку. Редкостное диво. Я приподняла тарелку, но жучок уже куда-то пропал.

Только около трех ночи мы доковыляли до «нашей комнаты». Шторы были распахнуты, и я увидела в окне, как луна, мертвенно-белая, пробивалась в небе сквозь занимавшийся розовый рассвет. Мы присели на постель, прильнув друг к другу губами, и я протянула руку к неизведанному пространству. Я не имела ни малейшего представления о размерах Арта – не знала ни объема тела, ни где у него пупок. Тело его было как обширные земли, к которым у меня еще не было карты, и я старалась запомнить каждый холмик, каждую рытвинку и мягкую лощину, чтобы потом найти дорогу назад.

Когда наши лица приблизились, Арт закрыл глаза. Губы у него были другие, тонкие, и как только я почувствовала, что куда-то проваливаюсь, я сосредоточилась на дыхании, с каждым выдохом отгоняя эту тьму. Арт удивленно взглянул на меня, заметив мою зардевшуюся шею, но я списала все на вино и снова наклонилась, и теперь уже заранее унеслась мыслями в привычное укрытие.

Мы снова сели порознь, стянули с себя всю одежду и забрались в постель – Арт справа, будто так и надо. Я все сняла с себя, все свои побрякушки, и он тоже разделся, оставив только синий кожаный браслет, который словно встал между нами.

– Свой тоже лучше не снимай, – прошептал он.

Мы даже не касались друг друга, от близости тел пространство между нами будто накалилось – поразительно, как возбуждало это партнерство (хоть и по расчету). Мы оба лежали на боку, глядя друг другу в глаза, натянув одеяло до самых ушей. Арт даже не пытался притянуть меня к себе, а комната качалась перед глазами, как палуба корабля, и я только гадала, насколько хорошо он меня разглядел, учитывая, что его очки покоились на прикроватной тумбочке.

На утро у меня был запланирован седьмой этап медико-генетического консультирования. Я только мимоходом поправила кудри, растерла по щекам вместо румян помаду и пулей вылетела за порог – обменявшись с Артом заговорщицкой улыбкой. В «Истон Гроув» я победоносно отправилась во вчерашней одежде. Одним махом одолела километров шестьдесят от Арта до самой клиники, остановившись только на заправке, чтобы взять в дорогу «Эрл Грей» и победный бублик. Все это я умяла на парковке, смакуя каждый кусочек заслуженно сладкой и полной жизни. Без разницы, что подскочивший уровень сахара в крови раскроет мои слабости.

Кому какое дело? Я провела ночь с Артом, и он просто замечательный. Весь мой, не считая только подписи в контракте. Но времени еще предостаточно, если этот день вообще настанет. Месяцы, может, годы. У меня голова шла кругом от того, сколько всего у нас еще впереди – сколько путешествий, сколько интересных мест. Арт расширил бы мои горизонты и взял с собой в завтрашний день. Но что важнее всего – он хотел именно меня, без экивоков, искренне хотел меня. Меня. Лучшего повода для кусочка торта и придумать нельзя.

«Истон Гроув» – очень английское название для поселка, состоявшего из операционных в виде коттеджей вокруг одного большого здания, где располагались ключевые конференц-залы и лаборатории, которые предваряла мраморная приемная, эхом отражавшая шаги. И хотя они были построены от силы лет пятнадцать назад, главное здание было выполнено в стиле старинной усадьбы, с высокими потолками и рядами окон, забранных свинцовой диагональной решеткой.

Комплекс «Истон Гроув» находился вдали от города, в окружении гектаров лесов и полей, менявших окрас в течение года – от желтых рапсовых просторов по весне до голубоватой зимней изморози. Я нигде не видела такой зеленой травы, она даже шелестела под ногами, как пищевая пленка. Воздух тоже был слаще – не то, чтобы свежее, а именно как искусственный аромат геля для стирки. Если попробовать угадать этикетку, это было бы что-то между «свежим хлопком» и «льном». Все казалось неестественно ярким, будто кто-то нарочно простерилизовал смог, скрывший землю от солнца. Если бы не бронзовая плашка с выгравированным анкхом из латуни на воротах, можно было подумать, что это тайное сообщество, закрытое от непрошеных гостей и сохранившееся, как цветок из гербария. Вход на территорию преграждали трое ворот под охраной сотрудников «Истон Гроув», одетых, на мой взгляд, слишком по-сельски и ясно улыбавшихся из стеклянных будок, в клетчатых рубашках и грязно-коричневых вельветовых брюках. Иногда снаружи за воротами собирались толпы посторонних, которые хватались за ограду и заглядывали внутрь, но сегодня всего двое зевак стояли порознь у ворот, и я расслабила мышцы.

На вводных этапах эти желтовато-бурые безжизненные поля вгоняли меня в тоску, но сегодня все прямо сияло. Крыши светились, как горячая терракота, а стопки белых коробок у операционных отражали ослепительное солнечное золото. Даже до нелепости начищенные статуи вдоль дорожки – предположительно фазаны и лебеди – искрились, словно серебряные.

Воздух был необыкновенно душистый, и я пошла в приемную окольным, более живописным путем. По пути мне встретились смотрители «Гроув» в защитных костюмах со смятыми черными мешками для мусора; их лица расплывались в радушной улыбке. Защитные костюмы сверкали, словно саваны у святых. Пара врачей кивнули мне в знак приветствия, как в фильмах товарищи без лишних слов кивают друг другу. Даже мрачноватый вид коттеджей без окон под нависшими ивами сегодня меня не смущал. Они были обманчиво симпатичными, но стоило подойти поближе, и глаз тут же подмечал облупленную краску и небрежную деревянную обшивку. Это были обыкновенные покрашенные сборные домишки, как передвижные донорские центры крови или кабинки для голосования. Двери всегда оставались закрытыми, и только люди в белом или в твиде бывали там в рабочие часы. Но сегодня солнце выбелило тени от деревьев, и записи птичьего щебета заглушали странное бряцанье и приглушенный стук, которые обычно доносились изнутри.

На тот момент я уже полгода числилась представителем частной программы здравоохранения «Истон Гроув», и меня вот-вот должны были перевести на четвертый этап лечения из пяти – «Становление», только тогда я бы стала настоящим членом организации. На этом этапе каждый пациент реагирует по-своему. Кто-то приспосабливался относительно легко, стойко соблюдая фитнес-план и новую диету, другие же воспринимали это в штыки. Была в нашей фокус-группе женщина – по-моему, ее звали Барбара, – так она засунула свои персонализированные планы прямо в мусорку с воплями: «Я что, за это им деньги плачу? Я эту фигню могла и в интернете скачать. Что ж вы заодно не сделали мне сраную раскладку на таро?» Барбару вывели и заперли в отдельной комнате две медсестрички в кремовых твидовых костюмах; они щелкали шариковыми ручками и старались скрыть раздражение за милыми улыбками (но получалось плохо). Барбара вернулась в группу через час, густо покрасневшая, сжимая в кулаке сложенный в трубочку файлик с теми же планами. После этого она уже ни с кем не говорила, а увещевания профессора о токсинах и основах питания выслушивала, плотно сжав губы и выпятив подбородок, как острие меча.

Большинство пациентов не доходили до четвертого этапа и исчезали, даже не помахав рукой на прощание. Как мучительно, наверное, зайти так далеко и просто не пройти отбор, чтобы тебя опять списали на больничную койку. Люди могли годами ждать, пока освободится место, но в итоге им говорили, что по первоначальным результатам или, например, телосложению они не подходят под «строгие критерии». За последние годы на «Истон Гроув» обрушилась лавина критики за косность и нежелание принимать людей из разных слоев общества. Я думала, что такая элитарность – временная мера: ведь к чему этот жесткий отбор, когда мир увядает у них на глазах? Те, кого не приняли, смотрели на нас, как будто мы скрывали генетическую тайну, но на самом деле мы понятия не имели, почему выбрали именно нас.

В первые дни на первой стадии нас водили на одни и те же процедуры – забор крови, полную диагностику сердца, УЗИ, инвазивные пробы, упражнения для развития опорно-двигательной системы, психологические тесты и генетические анализы. После некоторых ныло все тело, а подавляющее большинство оставляло странный осадок. Мы посещали «Истон Гроув» оравами по сорок человек и все вместе сидели в конференц-зале, где подавали свежесваренный кофе и груды фруктов. Каждый держал в руке номерок и ждал, когда его вызовут по табло на следующую процедуру.

Это чувство согревало изнутри, когда вокруг тебя суетится столько специалистов, стремясь узнать, что ты за человек. Два консультанта спрашивали меня о маме, и хотя от их вопросов у меня перехватывало дыхание, они участливо пожимали мне локоть и поили сладким чаем с молоком – становилось полегче. Вкус у него был странный, но к нему привыкаешь. Приторный чай, густо заправленный сливками. Выпьешь пару чашечек, и тебя будто обняли. Никогда не забуду, как Фиа, мой консультант по ovum organi, слегка кивнула, протягивая мне расшитый платочек, чтобы промокнуть мои слезы. «Оставьте себе», – мягко сказала она. Но когда время консультации истекло и я вышла из кабинета обратно в приемную, я снова ощутила одиночество. Неприкаянность. Я еще чувствовала сахар на губах, но ощущала себя совершенно разбитой, и мне так хотелось, чтобы мое имя снова высветилось на табло и следующий врач собрал меня по частям.

Нас поощряли знакомиться и общаться между процедурами, но поскольку кандидаты были на грани отчаяния, а критериев отбора никто не знал, все держали свои истинные чувства при себе, а ближних – на расстоянии. Тем временем консультанты в твидовых костюмчиках прохаживались по периметру, уткнувшись в планшеты, и кто-то то и дело, словно по рассеянности, щелкал шариковой ручкой.

Мне тяжело давалось постоянно находиться под наблюдением. Я замыкалась и терялась, когда другой кандидат задавал мне вопрос, даже самый безобидный, вроде: «Ну как сегодня на дороге, добрались без проблем?» И каждый раз, когда я начинала заикаться или теряла нить разговора, консультанты тыкали в свой экранчик и тихонько мне улыбались. В конце концов я решила лишний раз не болтать и просто делать вид, что совсем не паникую. Не стискивать так сильно зубы, скушать сливу.

Естественно, не все сюда пришли по собственной воле. В какой-то процедурный день я заметила девочку, на вид еще вчерашнюю школьницу, которая ссутулилась на кресле напротив. Я читала брошюру под названием «Увядание – Как очиститься внутри и снаружи», но невольно наблюдала за ней. На девочке было черное кожаное пальто и розовые боты-мартинсы, глаза скрывала прядь блестящих каштановых волос. Даже если бы она подняла глаза и поймала на себе мой взгляд, то тут же отвернулась бы и уткнулась лицом в костлявые колени, погрузившись опять в свои мысли. Она все время теребила то кнопки на пальто, то молнию, то распустившиеся нитки на кресле. На бейджике у нее было написано: «16: Джейн», и каждый раз, когда на табло появлялся ее номер, она секунд двадцать, не меньше, не двигалась с места и только потом отрывала бедра от кресла, будто голова и тело противились этому больше, чем ноги.

Но под конец того дня я, кажется, ее раскусила. Ее участие в программе проплатили родители, и по какой-то причине она взбунтовалась. Может, они решили обеспечить ей членство в Гроув вместо того, чтобы отправить в университет, но скорее всего, Джейн просто привыкла жить на всем готовеньком и платила родителям черной неблагодарностью. В большинстве программ Джейн бы сразу отсеяли, ведь тысячи других людей, не задумываясь, заняли бы ее место, не проронив ни слова, без лишнего шума. Но, как водится, Джейн прошла весь курс до конца, с вечно недовольным лицом.

И Джейн была не единственной среди представителей Гроув, кто источал флюиды тайного богатства. Потенциальным членам приходилось не раз преодолевать финансовые препятствия, чтобы пробиться в программу. Сперва ты делал невозвратный взнос для участия в лотерее, а потом еще платил аванс, если проходил отбор на тестирование. А если тебе посчастливилось дойти до вводной части (второй этап), то назначался ежемесячный сбор. Каждый переход на новый этап выливался в кругленькую сумму, а также корректировался ежемесячный сбор. Так продолжалось до самого выпуска с пятого этапа, когда тебя переводили на амбулаторное отделение «Истон Гроув», и тогда ты просто бессрочно платил ежемесячный сбор. Ходили слухи, что «Истон Гроув» немало помогла своим членам в тяжелой финансовой ситуации, но я ни разу не встречала людей, которые бы не излучали довольства от жизни в достатке.

Среди них я чувствовала себя белой вороной. Я не росла в королевских покоях, и неиссякаемого источника дохода у меня не имелось. В клинике я сразу откровенно рассказала о своем финансовом положении – як ним попала благодаря подарку судьбы. Мои средства были ограничены.

После маминых похорон я начала разбирать ее комнаты, распределяя всю ее жизнь по трем коробкам: «оставить», «пожертвовать» и «выкинуть». Помню, как отвозила все пожертвования в благотворительный магазинчик и как из белых мешков разило никотином, когда волонтер заглядывал внутрь.

Я должна была скорбеть. Ведь я прощалась с платьями и куртками, в которых все еще видела маму, но испытывала только стыд из-за этого запаха и, не сказав ни слова, просто ушла.

Коробка с надписью «оставить» оказалась не больше обувной, примерно как под сапоги-ботфорты. Чем больше я набивала коробку «оставить», тем тяжелее мне становилось, и я решила класть туда только воспоминания, невесомые, как перышки: совместные фотографии, письма, даже несколько бумажек со списками для покупок, оставшиеся с первых дней ее болезни. Еще я взяла себе ее бинокль, палитру, заляпанную акварелью в духе Моне, и настольный мольберт. Напоследок я выбрала перо с книжных полок – мягкое, черное, сантиметров пятнадцать в длину, по кромке отливало синим перламутром. Я думала еще забрать ее парфюм, но у маслянистой жидкости в пузырьках был замогильный запах.

А потом чердак. Загроможденный башнями из картонных коробок, он был набит мягкими игрушками и настольными играми; детская коляска без колес и стальные коробочки с заржавевшими щеколдами, отвертками и другими инструментами; там же я обнаружила больше сорока картин и миниатюр, завернутых в старые простыни.
<< 1 2 3 4 5 6 ... 8 >>
На страницу:
2 из 8

Другие аудиокниги автора Кэролайн Хардейкер