Каждый дар – это проклятие

Это как катастрофа, которую ты представляешь только потому, что она возможна. Например, представляешь, как выбрасываешь телефон в окно или прыгаешь с обрыва. Смотришь на край и думаешь: «Было бы ужасно, если я вдруг захотела спрыгнуть и спрыгнула бы», а потом с испугом размышляешь, не служит ли сама мысль толчком к этому.

– Что, Аарон?

Он продолжает смотреть на меня. Я вдруг ощущаю некое тепло. И заряд. Мне становится интересно – каково это, поцеловать кого-то другого. Не Ро. На долю секунды Аарон кажется просто парнем постарше, обычным блондином.

Я внезапно ужасаюсь самой себе, неявному предательству своих собственных мыслей. На мгновение мне кажется, что он собирается шагнуть ко мне, и я отпрыгиваю от окна, дрожа от переживания и остатков опьянения.

– Не надо, – выпаливаю я, перемещаясь в центр комнаты.

– Что не надо? – переспрашивает он в искреннем смущении.

Потом до него доходит.

– О, ради бога, Мэйв, повзрослей; я не собирался тебя трогать.

Он произносит слово «трогать», как будто оно ядовитое. Как будто это нечто мерзкое и вульгарное, синоним телесных жидкостей и убожества.

– Не делай вид, будто я сумасшедшая и все выдумываю. Ты сам повел себя так, чтобы я решила… чтобы подумала, будто ты… – огрызаюсь я. – В общем, это…

Я не могу подобрать слово. Слово, обозначающее, что кто-то намеренно делает из тебя сумасшедшую.

– Флэшлайнинг…

– Ты хочешь сказать «газлайтинг»?

– Вот, опять ты за свое!

– Мэйв, заткнись, ладно? – он гасит сигарету. – Я просто тут подумал… Хотя нет, не хочется лишний раз тревожить тебя, а то ты и так какая-то нервная.

– Ну что ж, у тебя это хорошо получается, – говорю я с сарказмом.

Мне вдруг приходит в голову, что наша беседа шла бы куда лучше, не будь я до сих пор немного пьяна.

– Мне кажется, ты меняешься, – говорит он наконец. – Как будто с тобой что-то происходит.

Я отступаю назад, ударяясь ногой о стол.

– В каком смысле?

– Не знаю точно. Вот почему я тебя так рассматривал. Может, потому что я уезжал на некоторое время, и потому я единственный это замечаю. Остальные находились рядом с тобой. Или, может быть, потому что я тоже сенситив. Не знаю. Но что-то изменилось в тебе. Радикальным образом. Что-то внутри тебя.

Я инстинктивно прикрываю руками туловище, будто Аарон обсуждает мое тело.

– Нет, не в теле. Я имею в виду… твои атомы. Ты та же самая, но как бы молекулярно другая.

– Ты меня пугаешь.

Он говорит все это с такой уверенностью, что в животе у меня зарождается паника и поднимается вверх, прожигая внутренности.

– Вот почему я не хотел об этом говорить.

– И поэтому смотрел на меня как… как насильник?

– О боже, ты можешь просто…

Тут мы оба замолкаем. Слышится шум, похожий на возню какого-то животного, из другой части здания. Снизу.

В отличие от того случая, когда мы с Ро слышали шаги Аарона, эти звуки более резкие и печальные. Навевающие скорбь. Звуки горя.

– Кто-то рыдает, – говорит Аарон.

Мы выходим на площадку, прислушиваясь.

– Это женщина, – шепчу я.

У нее странный, тяжелый тенор – голос человека, который долго плакал и не знает, как остановиться.

Мы спускаемся по лестнице и оказываемся у двери класса 2А. Рыдания доносятся изнутри, просачиваясь сквозь закрытую дверь, латунная ручка которой заметно дрожит от напряжения. Слышно даже, как шурупы дребезжат в своих гнездах, мучительно вибрируя.

Мы с Аароном обмениваемся взглядами, и я ощущаю странное покалывание, словно напоминание о нашей сенситивности. Ощущение, будто мы испытываем одно и то же. Это не плач настоящего времени. Это некое эхо старых рыданий, которым, пожалуй, уже много лет, – воспоминание, запертое в стенах древнего здания.

– Ты когда-нибудь имел дело с призраками? – тихо спрашиваю я.

– Призраками? – шепотом переспрашивает он. – С демонами да, но с призраками… А ты?

– В этом здании погибла сестра Ассумпта. Она была мощным сенситивом. Может, она вернулась.

– Я с ней никогда не встречался. Как ты думаешь, она… дружелюбный призрак?

Я немного размышляю, прежде чем ответить.

– Наверное. Она была как бы не от мира сего, если ты понимаешь. Добрая, но немного отстраненная.

– Зато теперь она от мира того, – говорит Аарон, не сводя глаз с дрожащей ручки двери.

– Ну ладно, заходим, – говорю я и решительно хватаюсь за ручку, готовая одним махом распахнуть дверь и узреть запертый в этом здании дух сестры Ассумпты.

Когда ожидаешь увидеть призрака, то все, что не призрак, кажется тебе слишком банальным и не впечатляющим. Наверное, поэтому мы с Аароном не реагируем на то место, в которое попали вместо класса 2A. Мы осматриваемся по сторонам. Наши шаги гулким эхом отражаются от стен, будто в музее. Постепенно до нас доходит, что, возможно, мы столкнулись не с призраком человека, а с призраком места.

Вместо небольшого квадратного помещения, каким был класс 2А, мы попали в длинный извилистый коридор. Вдоль стен висят картины, окон нет. Наверное, потому что естественный свет вредит краскам. Или, может, кто-то не хотел, чтобы эти картины рассматривали. Я перевожу взгляд с одной на другую: все это портреты, люди на них с аккуратными прическами или в париках, с непривычным выражением лица, как будто из прошлого.

– Где мы? – спрашивает наконец Аарон.

– Думаю, мы в школе Святой Бернадетты. Но, пожалуй, очень давно.

– Речь шла о призраках. Я не подписывался на путешествие во времени, – говорит он, обращаясь к стенам.

Я останавливаюсь перед одним из портретов. Девушка с черными волосами, в розовом платье и с зонтиком в тон платью. Аарон разглядывает картину напротив. Это мужчина с мушкетом и собакой у ног.