Наследство Валентины

– Тебе следует раздать своим жокеям пистолеты, Джеймс, некоторые владельцы так и поступают, сам знаешь. Входи, мальчик мой. Где кларет? Мне не терпится немного позлорадствовать. Джесси велела мне как следует над тобой поиздеваться, особенно после того, что ты пытался с ней сегодня сделать.

– Вряд ли это возможно.

– Что именно?

– Пытаться сделать что-то с Джесси. По-моему, она просто смазывает седло клеем, прежде чем сесть. Мне пришлось бы силой ее отрывать!

Джеймс направился вслед за Оливером в большую контору, пристроенную в конце конюшни. Здесь уже горели четыре лампы. В воздухе стояла густая смесь запахов кожи, лошадиного пота, сена и льняного масла. Джеймс полной грудью вдыхал знакомые, любимые с детства запахи. Оливер показал ему на глубокое кожаное кресло, а сам, откупорив бутылку, налил себе и гостю по солидной порции кларета.

– За твою победу, – выдавил из себя Джеймс ненавистный тост. Оливер прекрасно понимал это, старый ублюдок.

– За мою победу, – подтвердил он, чокаясь с гостем, и осушил залпом едва ли не полбокала. – Много народу было сегодня на скачках? Мне пришлось уехать пораньше. Проклятая подагра с каждым годом становится все подлее.

– Доктор Денси Хулахен, конечно, не раз предупреждал тебя, что кларет вреден при подагре.

– В таком случае тебе нужно выигрывать почаще.

– Черт, не я же виноват в твоей подагре.

– Не ты, так твой проклятый кларет. Стоит мне выиграть, и ты уже тут как тут, да еще и с бутылкой.

– Да, лучшего чертова кларета.

Оливер Уорфилд, широко улыбнувшись, вновь поднял бокал.

– За мою проклятую подагру и твой чертов превосходный кларет. Ну, мальчик, много ротозеев явилось на скачки?

– Довольно много, и среди них немало дам, что само по себе неплохой знак. Пуритане из кожи вон лезут, чтобы объявить скачки вне закона, но, думаю, здесь у них ничего не выйдет. Таких грешников, как мы, не сосчитать.

– Это верно. Ах, как приятно позлорадствовать! Я всегда после этого чувствую себя лучше. В теплый солнечный день никогда нет недостатка в зрителях. Жаль, что я не высидел до конца.

– И для пущего веселья несколько человек переломали кости, – буркнул Джеймс. – Послушай, Оливер, я лишь немного подтолкнул Джесси. И не пытался по-настоящему сбросить ее. Просто хотел стереть с ее рожицы эту ухмылку.

– А она утверждает совсем другое, но, говоря по правде, Джесс всегда недолюбливала тебя, Джеймс. Не понимаю, почему она так тебя не выносит. Странно, моя девочка ничуть не похожа на ханжу, нет, сэр, только не она. Но вот с самой первой встречи терпеть тебя не может… когда это было? Не меньше шести лет назад. Совсем малышкой была.

– Она в жизни не была малышкой! И в четырнадцать лет особенно – одни ноги да острый язык.

– Что же, наверное, ты прав, – согласился Оливер. – Зато она здорово побила тебя, Джеймс.

Джеймс налил себе и ему еще кларета.

– За твою победу, – снова повторил он, зная, что придется еще не раз произнести эти слова, прежде чем вечер окончится. Господь свидетель, чтобы дожить до этой счастливой минуты, ему понадобится немало кларета.

– Так много побед за все эти годы, – задумчиво произнес Оливер, ослабив галстук.

Возраст давал ему право иногда пофилософствовать, особенно с Джеймсом, молодым и неопытным. Правда, выигрыш куда лучше философии, но и то и другое… о чем еще мечтать пожилому человеку?!

– Тебе, конечно, известно, что конюшни Уорфилдов были построены еще в начале восемнадцатого века моим дедом. Да-да, он как раз приплыл из Бристоля, худой, как палка, оттого, что все плавание его выворачивало наизнанку. Приехал всего с одной скаковой лошадью, но полный юношеского оптимизма…

Оливер сделал большой глоток и вздохнул.

– От отца к сыну, от отца к сыну. По мужской линии. А я… только и смог, что наплодить кучу дочерей. Три чертовы девки! Достаточно, чтобы довести до слез любого мужчину.

– Ты говоришь о них, как о кобылах Карла Второго.

– Нет, они не столь высоко ценятся!

– Может, это начало женской линии Уорфилдов.

– Вряд ли. На что годятся девчонки? Выходят замуж, покидают родительский дом, изменяют фамилии и рожают – детей, а не жеребят. Я не жалуюсь. Таково их предназначение. Погляди на моих женщин. Всего один муж, да и то старше меня. Видел его тощие ножки и огромное брюхо? Весь сморщенный, как прошлогодняя картошка! Я всего лишь покачал головой да сказал Нелде, что она круглая дура, но ее мамаша велела мне не совать нос в чужие дела и заниматься лошадьми. Старый Брамен богат, ничего не скажешь. Что прикажешь делать отцу?!

– Нелда, кажется, счастлива, – не колеблясь объявил Джеймс, покривив душой. – Я видел ее сегодня. Не волнуйся, Оливер, что сделано, то сделано. Наслаждайся жизнью со всеми ее недугами и болячками. Скоро получишь еще одного зятя. Гленда – красивая девушка с хорошим приданым, мужчины так и вьются около нее. О чем тебе тревожиться?

– Ты забыл о Джесси.

– А в чем дело?

Джеймс отхлебнул кларета. Бокалы были старыми, с отбитыми краями, но неплохого качества и когда-то украшали обеденный стол. Наверное, миссис Уорфилд до сих пор свято верит, что они давно уже выброшены на помойку.

– Она повзрослеет, забудет о той чепухе, которой забита ее голова, и захочет стать женой и матерью, как все остальные женщины, только дай ей время.

– Бедняжка. Ей следовало родиться мальчиком. Джесси вся в меня, сплошные гордость, упрямство и ехидство. Даже унаследовала мои рыжие волосы. А что касается веснушек на носу… миссис Уорфилд все твердит, что в этом моя вина, не стоило, мол, ей разрешать носиться по полям и лугам, как дикому жеребенку.

Джеймс ничего не ответил. Обоим было прекрасно известно, что у леди не должно быть ни веснушек, ни обветренных губ.

Оливер Уорфилд мрачно свел густые красные брови.

– Джесси не хочет выходить замуж. Сама сказала мне это на прошлой неделе.

Джеймс совсем притих. Взглянув на почти пустую бутылку кларета, он пожалел, что не принес две.

– Заявила, что все мужчины свиньи, эгоисты и к тому же близоруки.

– Немного сильно сказано даже для такой ехидины, как Джесси, не находишь?

– Ей никогда не хватало терпения и выдержки там, где дело не касалось лошадей.

– В жизни не считал себя близоруким.

– Ты молод. И конечно, близорук. Поэтому Нелда и вышла за старого Брамена. Устала тебя дожидаться. Правда, теперь это уже не важно. У Брамена денег больше, чем мы с тобой, вместе взятые, скопим за всю жизнь. Только не вздумай стать любовником Нелды. Да, Джеймс, я не глухой и не слепой и знаю, что Нелда хотела бы затащить к себе в постель здорового молодого мужчину. И хочет она именно тебя. Но что мне делать с Джесси? Налей-ка еще кларета. У тебя хороший погреб, Джеймс. Думаю, пора заставлять проигравшего приносить две бутылки. Сегодня явно не хватило. Но как я уже говорил, миссис Уорфилд во всем винит меня, дескать, я разрешил Джесси носить бриджи и ездить верхом по-мужски, и теперь она совсем не похожа на женщину и превратилась в какое-то странное, неестественное создание. Джесси все твердит, что быть женщиной скучно, а юбки слишком ее стягивают. Заявляет, что не собирается гулять в туфлях, которые постоянно жмут. И не желает обращаться с мужчинами так, будто все они до единого умны и очаровательны, ведь это чистое вранье. Мужчины женятся и толстеют, а потом еще и рыгают за обедом. Она считает всех их идиотами, которые к тому же ничего не смыслят в верховой езде. Не знаю только, что она хочет всем этим сказать, но зато Джесси – чертовски хороший жокей, уж это точно. Вот Гленда у нас красотка, в самый раз для тебя и к тому же настоящая леди. Согласен, Джеймс?

Джеймс поспешно глотнул кларета. Он не так уж хорошо знал Гленду, но, судя по страдальческим взглядам Урсулы, девушка избалована так же, как и ее прелестная сестрица. По крайней мере Джесси нельзя назвать капризной. Просто соплячка, но ничуть не испорчена. Что же касается Гленды, та играла на арфе и декламировала стихи, которые сама же сочиняла. От декламации ему удалось отделаться, но вот от музыки…

– Гленда любому мужчине станет прекрасной женой. Милая и такая воспитанная!

Джеймс что-то буркнул. Гленда была маленькой и кругленькой, с прелестными грудками, которые привыкла обнажать гораздо сильнее, чем остальные знакомые девушки. Иногда она жеманно пришепетывала, что, по-видимому, было в большой моде среди балтиморского общества. Кроме того, она имела весьма неприятную привычку время от времени пристально разглядывать проступающие сквозь брюки чресла. Однажды Джеймсу пришлось поспешно скрыться за огромной комнатной пальмой, чтобы избежать подобных знаков внимания.

Он допил кларет. Сладкое тягучее вино теплым комом покатилось в желудок.