А утром случилось неожиданное.
Суббота, девять тридцать утра. Сашка рыдает в трубку горькими слезами и нещадно матерится, хоть святых выноси. Вспотевшими руками я крепко вцепилась в телефон, стараясь удержать его в руках, словно это может что-то изменить. За ночь у Сашки по всему телу пошла красная сыпь, ни одного живого места не осталось. Ярко-красные пятна, размером с пятирублевую монету, осыпали несчастную с ног до головы. Они чесались, они горели, и не было никакой возможности их скрыть. Ударная доза противоаллергенных практически ничего не дала – пятна перестали чесаться, зато начали шелушиться. Бедная моя Сашка лила слезы и ревела белугой. Я всеми силами хотела ее утешить, а потому несла всякую околесицу, как и каждый, кто ничем не может помочь. Я предлагала ей пойти к врачу, но она уже там побывала. Врач развела руками, выписала какую-то мазь, «Зиртек», и отправила восвояси, убедившись, что об анафилактическом шоке речи не идет. Я предложила пойти к косметологу, и наскоро замазать произошедшее, но и там Сашка уже была. Косметолог, едва сдерживая откровенную брезгливость, клялась, что такое спрятать невозможно. В конечном счете, мы обе понимали – сегодня Саня никуда не идёт.
– Хочешь, я приеду? – спросила я.
– Да-а-а-а-а-а… – рыдала трубка.
Я оделась, вышла на улицу, села в автобус и через двадцать минут уже стояла перед хорошо знакомой дверью, с номером триста десять. Сашка открыла мне, и я не узнала ее – опухшие от слез глаза, нос картошкой, растрепанные волосы и красные пятна на веснушчатом лице, шее и руках.
– Милая моя… – выдохнула я и обняла мое обезумевшее от горя сокровище. В моих объятьях она зарыдала пуще прежнего. Минут пять она не то, что остановиться, даже дышать толком не могла.
– Ну, тише, тише, – шептала я, гладя ее по растрепанной макушке. Но рыдания на моем плече только усилились. Я поняла, что никакие, даже самые ласковые, слова волшебства не сотворят, поэтому просто стояла и молча гладила ее по голове. Сердце мое обливалось кровью, даже если учесть, что это далеко не конец света. Понятно – невелика беда, и совсем скоро мы будем смеяться над этой ситуацией, но сейчас-то… Сейчас моя единственная подруга рыдала так искренне, что я сама еле сдерживалась, чтобы не завыть вместе с ней.
Но вот, истеричный вой сменился жалобными всхлипами и поскуливанием. Пора переходить ко второй фазе психологической помощи:
– Чай будешь? – спросила я.
Сашка кивнула. Мы пошли на кухню, и я посадила потерпевшую на стул, приказав ничего не делать, кроме как любить себя любимую от макушки до пяток такой, какая есть.
– Легко тебе говорить, – всхлипывала она. – Ты нормального цвета.
– Подумаешь! Зато я рыдаю на ровном месте посреди битком набитого кафе. Думаешь, это лучше?
Сашка неопределенно мотнула головой, и я так и не поняла, «да» это или «нет».
– Обе хороши, – подытожила я. – Но твоя зараза пройдет быстрее, чем моя. Вот увидишь – два дня и все будет хорошо.
Тут Сашка снова зарыдала так, что кровь в жилах свернулась:
– Вот именно-о-о-о-о… – хрипела она уже сорванным голосом. – Почему именно сегодня? Почему не завтра? Через два дня мне уже не важно, что будет…
– Не говори глупостей! Тоже мне, событие века…
– Собы-ы-ытие-е-е-е…
Я мысленно дала себе оплеуху за длинный язык и идиотизм:
– Ну, все, все, – я уже заварила чай и разлила его по кружкам. Одним из моих хобби после «возвращения» стала попытка воплотить в жизнь тот самый чай, которым поила меня Ирма. Мятный, нежный вкус, в самом конце раскрывающийся ярким шоколадным ароматом. Но, как я ни старалась, ничего не выходило. Окружающим очень нравился мой чай, но я-то знала, что с оригиналом нет никакого сравнения. Если бы вы знали, каков этот вкус на самом деле…
– Спасибо, – сказала Сашка, беря трясущимися руками кружку. – Что бы я без тебя делала?
И тут, как ни странно, Сашкины слова стали для меня прозрением – я слишком долго жалела себя и эксплуатировала чужую любовь, совершенно забыв о том, что мои близкие нуждаются во мне не меньше, чем я в них. Хватит уже рыдать и жаловаться на судьбу – сделанного не воротишь, остается лишь принять свершившийся факт и начать все заново, словно ничего и не было.
– Ну, все, – сказала я. – Это мы уже пережили, и возвращаться к этому нет смысла. Давай позвоним в парикмахерскую и отменим твой визит, а потом пересмотрим все серии «Дарьи» с самого начала. А?
Сашка, молча, кивнула.
– Где твой телефон?
– На диване, – загробным голосом ответила моя подруга, откуда-то из кружки.
Я принесла мобильник и положила на стол перед ее носом. Она грустно взглянула на гаджет, как на бумагу о полной капитуляции, которую нужно подписать кровью, и, тяжело вздохнув, взяла его в руку. Набрав номер парикмахерской, она подняла на меня глаза, полные тоски, но, как только в трубке послышался первый гудок, глаза ее просияли, словно на нее снизошло озарение, и она быстро нажала кнопку отбоя. Она смотрела на меня, и взгляд ее искрился неподдельным интересом. Она разглядывала меня так, словно видела впервые, и я уже начала думать, что психика у бедняжки все-таки не выдержала, и моя ненаглядная тронулась умом.
– Сашка, ты чего?
Вдруг она, чуть ли не крича, затараторила, да так быстро, что до меня не сразу доходил смысл ее слов:
– Я все поняла! Это судьба! Это высшее предзнаменование. Значит, так и должно было случиться. Все правильно… – все ее торопливое бормотание сводилось к подобным, ничего не значащим восклицаниям. Я реально заволновалась:
– Сань, ты меня пугаешь. Давай-ка начинай говорить что-нибудь осмысленное, а не то я иду за санитарами.
– Да нет же! Ты меня не поняла… – и снова поток, ничего не значащих слов.
– И правда, ты же все так четко и внятно объяснила, что не понять просто невозможно.
– Ты пойдешь вместо меня!
Тут челюсть моя отвисла. Я смотрела на ожившую подругу и не понимала, серьезно она или чувство юмора опять меня подводит:
– Куда пойду? В парикмахерскую? А по телефону отменить визит нельзя?
– До чего же ты тугодум! Ты идешь на вечер вместо меня! Ты пойдешь по моему приглашению!
– Ты с ума сошла? Я не пойду никуда.
– Почему?
– Приглашение же именное?
– В том то и дело, что нет!
– Ты, мать, совсем сдурела! Не пойду я туда.
– Пойдешь, пойдешь,… как миленькая пойдешь.
– Нет. Не пойду.
– А я говорю, пойдешь.
Минут пять мы потратили на пустое препирание и партию в настольный теннис из «пойдешь» – «не пойду». В конце концов мне это надоело первой:
– Сань, прекрати. Ты же видишь, я даже в кафе нормально выйти не могу. У меня, то слезы, то апатия. Я веду себя, как ненормальная, а ты хочешь запихать меня в вечернее платье и отправить в толпу напыщенных, разодетых богатеев, где я буду чувствовать себя еще и нищей. Ты хочешь, чтобы мое эго окончательно и бесповоротно погибло?
– Я хочу, чтобы ты перестала себя жалеть, – твердо сказала она.
Я не смогла ничего возразить против этого, но кое-какие козыри в рукаве еще остались.
– Мне нечего надеть.