Переплывшие океан

– Она сказала ей про шторм. Она сказала, что сегодня погибло двое жителей деревни на горе. Сорвались со скалы.

– Как?

– Уборщица сказала: «море слизало их своей волной-языком».

Сал посмотрела мне в глаза, заражая мой взгляд грустью и тревогой. Я не знала, что сказать. Никто не знал. Так мы и сидели в позднем свете, слушая, как где-то на склоне Нашей Скалы рвет и кромсает буря. Слушая, как нервно скрипят пружины матрасов. Так мы и сидели, пока Нан не вставила:

– И они хотят, чтобы мы шли в такую погоду плавать? Чтобы мы тоже все сдохли в море?

– Да, и никто бы не узнал. Кроме уборщиц. И потом им бы тоже было плевать. – с усмешкой добавила Валире.

«Отлично» – подумала я.

10.

Я помню, каким был тот день. Небо было таким привычно облачным, каким оно бывает каждую неделю нашей долгой зимы. Но свет… Облака светились так ярко и вокруг от этого было так светло, что это не было похоже на ту мокрую и холодную погоду, от которой тебе хочется поскорее уйти домой и заснуть. На горизонте не было той синей полосы, означавшей стекающее сырое небо. Надо мной все было одинаково сияющим, как будто сквозь тонкие волокна виднелись голубые просветы.

В тот день я почувствовал, что обязан выйти на улицу. Со мной такое часто бывало. Я надеялся, что там, снаружи, я буду один, и тогда в этом великом мире мы останемся вдвоем: прозрачный светлый воздух и я. Выйдя на занесенные глубоком снегом пески я увидел лишь маленькую фигуру вдали. Достаточно далеко, чтоб я могу погрузиться в себя и оказаться там, где я хотел быть. Шире. Глубже. Я думал, но в голове моей не было воспоминаний и слов. Только представления моих будущий действий и невольное осознание настоящих.

Это не бы морозный полдень, он был комфортным для идущего человека и холодным для решившего остановиться наблюдателя, как я. Но день был чистым и белым, и поэтому, даже дрожа, я улыбался и хотел плакать.

Я знаю, что она вышла не сильно раньше меня и что она, как и я, на той аллее была одна. Она решила идти наверху. Я знаю это хотя бы потому, что следил за ней и понимаю каждый ее шаг гораздо лучше, чем все остальные. Но я никогда не знал причины всех ее действий. Почему именно в тот день и именно в полдень она решила выйти из дома? Почему в тот ощутимый минус ее волосы неприкрыто лежали на плечах того ярко-красного одеяния? Понимала ли она сама, почему все это произошло?

Она шла уверенно, как будто давно ждала этого, спланировав все в свое голове. Те звуки мнимой тишины, окружавшие ее, сливались с ее внутренней музыкой. Решившись, она наконец поняла, на что способна. Ее вера достигла тех высот, что она уже не замечала никаких препятствий, она могла бы продолжить свой путь босиком. Она была счастлива, но не так, как раньше. Это счастье было другим, оно казалось ей осмысленным.

На каком моменте она решила свернуть, я не знаю. Внизу, среди снегов, нет никаких ориентиров. Я помню лишь то, что она была недалеко, иначе я не знаю, что бы произошла с нами и как бы потекла жизнь в мире в целом.

Я продолжал тяжело поднимать из сугробов ноги – мои стопы начинали уже становиться холодными и мокрыми – когда я заметил краем глаза движение. Оно было еле уловимо, и в любой другой день, когда у моря много людей, оно бы ни за что не захватило мое внимание. Но тот день был одним из самых снежных, каких я помню, и поэтому та красная точка заставила меня оторвать взгляд от горизонта и повернуться.

Мое дыхание было перехвачено.

Там, наверху, над нависшим над снежной пустыней обрывом стояла она. Это было не так близко, но я уверен, что видел улыбку на ее лице. Не понимая, что происходит, но чувствуя, что вот-вот может произойти нечто ужасное, я побежал вперед.  Тот снег – я ненавидел его, он словно хотел замедлить меня, как будто в тот момент он был на ее стороне. И потому, утопая в сопротивляющейся толще, я лишь боролся с тем, чем восхищался и от чего не мог перевести взгляд минуты назад. Но больше всего я боролся с собственной слабостью, которая убеждала меня изнутри, что я не успею, что нет смысла бежать, и от этого чувства безысходности меня начинало клонить в сон.  Тогда с каждым движением я начал заставлять свои мышцы работать, пытаясь ускориться еще больше, несмотря на то что голова моя уплывала в мертвое состояние прострации. Я чувствовал, что осталось чуть-чуть, и что если я перестану думать о будущем, если я буду оставаться здесь в эту секунду, мне будет легче бежать и я успею.

Она легко и невозмутимо толкнулась ногой. В этот момент я посмотрел вверх. Я помню, время в тот момент текло по-другому, как это иногда бывает. Как, например, когда ты так глубоко уходишь в свои мысли, что кажется, что все это длится несколько часов, если не дней. Но на деле же проходят минуты, и ты возвращаешься в реальный, или скорее окружающий мир в полном смятении, почему все это происходило. Тогда же мне казалось, что она летела целую вечность. И было в этом что-то страшно прекрасное. Ее вечно несобранные волосы так свободно играли с ветром, а ее красная ткань – я наконец начал понимать, что она могла означать. В ту секунду, когда вокруг все было ослепляюще белым, она и тяжелая красная ткань казались лишь одним – каплей крови. И эта яркая кровь была самой жизнью, хотя там, внизу, ее ожидала смерть.

Но ее поймал я.

11.

Следующее утро было первым, когда мы проснулись не от будильника. Нас разбудил треск белой древесины и настойчивый стук в окно. Поначалу я думала, так настойчиво стучится Рода. Это было в ее стиле. Но стук был не тупым, а мягким и острым, как звук пробивающих зелень игл. Звал на улицу старый друг – ливень.

Через мгновение прозвучал будильник, ловко остановленный моей рукой. Настало время увидеть его.

То небо я видела в первый раз. Оно было старым, древним. Оно пришло не отсюда, а из тех мест, где когда-то было ничто. Могущественное ничто, которое взлетало и падало над громадной землей. То небо пришло из тех времен, которые не видели ни мы, ни наставники, ни старейшины. Для нас оно было чужим, но оно принесло свободу. И мы вышли к нему и вздохнули так глубоко, как дала клетка легких. По всему телу разлился тысячелетний кислород, и мы, я почувствовала тогда, получили силу.

Где-то на западе во всю гремели грозы. Они отражались в моих глазах фиолетовыми вспышками, и моя радужка из малахита принимала смелый, испепеляющий вид. Волосы у девочек – должно быть, и у меня тоже – начали тянуться нитями к небу. Нас рассмешил вид друг друга, пока мы не заметили, как быстро движется разряд неба.

Сердце ускорило кровь в артериях. Чуть-чуть было страшно, и на чуть-чуть возникло видение возможной смерти. Но все затмевало нелогичное чувство притяжения. Мне вдруг захотелось провести целый день у воды, пока гроза не подберется слишком близко. Захотелось танцевать на камнях, призывать проливной дождь. Как я делала раньше – нагишом, с криками, с такой безумной широкой улыбкой, какая бывает у чистодушных детей.

Я ждала, когда мы наконец подойдем поближе к воде. Я знала, что времени было немного. Потом в нее ударит разряд, и изобьет ее до дыма. И тогда море вскипит и покроется электрическим паром. Пар пойдет по берегу, войдет в деревни и прибрежные города. Окутает корпуса, стадионы, столовые и лес. Воздух станет подобен разряженному серебру, и побежит, щекоча кожу, ресницы, узвончая и урезчая, старый ток. Тот ток, что когда-то создал огонь. И огонь тот сжигает ничто.

12.

Я вошёл на кухню, где стоял грязный, заваленный посудой и крупами стол. Есть на нем давно уже стало противно, и он превратился в дополнительное хранилище мусора. На этом столе стояла и моя кружка, стояла, не касаясь воды и чьих-либо рук, вот уже несколько дней. Я заглянул внутрь неё: там, на дне, серо-желтыми пластами с волосками высыхал корень имбиря. «Так, должно быть, выглядит смерть» – подумал я.

Я хотел чаю. Пока чайник кипел странно пахнущей водой из-под крана, я вышел на балкон. Было морозно, и мою голову сразу же стянуло твердым воздухом. Я провел очередной ритуал: осмотрел каждый кусочек одинакового чистого неба, провелся глазами по побелевшей земле внизу и перевел взгляд на голые ветки, рассекающие солнце. Было красиво, но красота, как обычно, овладела мной и не давала уйти. Я был прикован к одному образу, и нечто заставляло меня продолжать смотреть, пока оно не насытиться. Я услышал, как выключился чайник. Еще пять секунд, и я шел отмывать кружку.

Пока я нес струящуюся дымом черную жидкость, клубами вытекал с краев на мои мокрые, замерзшие руки мягкий чайный пар.

13.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Он, возраст неизвестен или усердно скрывается.

Психолог, женщина, предположительно 48 лет.

Действие происходит в кабинете психолога.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ (ЕДИНСТВЕННОЕ)

Маленькая, но уютная комната со светло-зелеными стенами. Зима. Четыре часа после полудня. Облачный день. Два кресла и письменный столик между ними освещены слабым синеватым светом. Он и психолог первый раз встречают друг друга. По совместительству, это их последняя встреча. Середина откровенной беседы.

Психолог. Даже сейчас я пытаюсь вытянуть из вас ответы, и не уверена, что вытягиваю то, что нужно. Как будто вы где-то в другом месте,…

Он (сдерживая неловкое поднятие уголков губ). Мм…

14.

Всю жизнь я хотел написать такую книгу, которая бы стала прогулкой по полярным снежным просторам для каждого, кто ее прочтет. Чтобы, раскрыв ее на любой странице, он оказывался в собственном поле льда и сугробов и ничего не мешало ему стоять, улыбаться и смотреть.

Я не хотел давать людям дома или лес. Я хотел дать им место – много свободного места – где каждый мог найти и придумать что-то свое. Порой так не хватает места для себя, понимаете. Меньше всего я мечтал запихнуть им в глотки готовые истины, завуалированные журчащим языком. Я хотел сделать что-то новое. Не знаю, получилось ли у меня, или все это больше похоже на исповедь сумасшедшего.

Мысленно я называл себя писателем, но, как это часто бывает, почти никогда не писал. Или лучше сказать, не писалось. И не зналось, что же все-таки написать. Было несколько попыток, конечно. Были стихи, совершенно ужасные и полные жалости к самому себе. И была проза с размышлениями о жизни и природе.

Один раз накатило какое-то вдохновение, и я написал свой знаменитый роман о рыбаке, который никогда не рыбачил. В нем было 40 страниц описания неба. Лучшая моя работа. Я полюбил ее, как сына, но она осталась жить в моих тетрадях. Я жил в иллюзиях, но не настолько, чтобы верить, что та книга кого-то заинтересует.

Я все твердил:

не как, а о чем.

Сейчас понял:

ошибся.

15.

Знаки я замечал всегда. Ничто, по моему мнению, не могло быть бессмысленным. И потому я останавливался, вдруг поймав запах мокрого дерева и бежал за ним, как животное, думая, что тот ведет меня.